Еще школьницей я познакомилась с одной теткой. За многое я ей благодарна. Звали ее Ангела, но все обращались к ней «Ангел мой», и, похоже, она и в самом деле была ангелом, сосланным на Землю, в винный магазин. Толстая была, жуть. Видала я не раз, как какой-нибудь пьянчуга драпал из магазина, а она за ним, размахивая своими ручищами, огромными, как окорока.
Вот такими!
Честное слово, не вру!
У пьянчужки только пятки сверкали, и тормозил он лишь на другой стороне площади, на ступеньках комиссариата; магазин Ангелы находился прямо напротив участка, потому что это было самое безопасное место в районе.
Кроме водки она торговала сладостями, но, сказать по правде, не столько торговала, сколько сама сжирала и немного раздавала детям. Думаю, все, что она заработала в том магазине, ушло на сладости, проеденные или розданные, на шоколадки и жвачку. Потом, когда мы подросли, удавалось взять у нее в кредит сигарет, а иногда даже вино. Как бы в кредит, ведь мы ни разу ей не вернули долг, ни гроша у нас не было, а когда у кого-нибудь из ребят появлялись деньжата, то все понимали — краденые, и спустя некоторое время этот паренек уже чаще бывал напротив, в комиссариате, чем у Ангелы.
В конце площади стоял ларек, где продавали кислую свеклу, хлебную закваску и овощи для супа. Мало кто знал настоящее имя хозяйки ларька, все звали ее Кислухой. Это была самая языкастая баба на свете, голос у нее был зычный, немного визгливый, громче только у Ангелы. Когда муж отбирал у ларечницы деньги и приходил к Ангеле за бутылкой, та выпроваживала его из магазина за ухо и кричала: «Кислуха, горилки ему дать или наподдать?» А Кислуха также громко отвечала: «Да все едино, Ангел мой золотой, все едино». Площадь покатывалась со смеху. Иногда, правда, муженек напивался где-нибудь в другом месте и тогда уж брал свое, а Кислуха пару дней торговала с подбитым глазом.
В магазине у Ангелы я делала уроки, за столом в подсобке, где она вечерами вела свою бухгалтерию и где лежали всякие гроссбухи и бумаги. Днем столик пустовал, там было тихо и спокойно, а у меня дома вечно толпилось слишком много народу. Когда я была в третьем классе лицея, Элька родила ребенка, типа неведомо от кого, хотя все догадывались, кто отец. С той поры я почти всегда занималась в магазине у Ангелы, дома стало уже совсем невыносимо.
Знаешь, почему я пошла в лицей? Я долго думала, парень, уж поверь, ведь после лицея работы не найдешь. Папаша меня чуть не убил. Но об этом и вспоминать не стоит.
В восьмом, последнем классе школы у меня появился парень, красивенький блондинчик, Войтуш, за которым бегали все девчонки в нашей школе. Я этим ужасно гордилась и, понятно, любила его со страшной силой, любовью восьмиклассницы. Вечерами лежала в потемках, сунув руку в трусы, и представляла, как мы с ним занимаемся любовью. Не трахаемся, но занимаемся любовью, понимаешь? Это был самый прекрасный секс в моей жизни — в тех моих фантазиях, в жизни со мной ничего подобного не случалось. Или воображала, как на меня нападет шпана, а он меня спасает, лупит их по мордам, как какой-нибудь Брюс Ли. Ты что, тогда как раз показывали «Выход дракона», все мальчишки притворялись, будто занимаются карате. Выходили на улицу и махали ногами, задирая их выше головы и мяукая как коты. А Войтуш подраться был всегда готов.
Между прочим, я тут болтала с одним типом и он мне рассказал, что, когда был пацаном, всегда мечтал спасти свою любимую от бандюков. Серьезно. Чувствуешь, какой раскосец? Мальчишки мечтают об одном, девчонки о том же, но с другого боку. А что в результате?
Однажды Войтуш с корешами распотрошил киоск на станции. Помню, стояли мы с Ангелой на крыльце ее магазина и смотрели, как полицейские ведут Войтуша в наручниках и запихивают в машину, чтобы везти его в изолятор. Ангела была мрачная, а я плакала, захлебывалась, блин, слезами и прижималась к ее большим сиськам, а она гладила меня по голове и молчала. Теперь я вообще не плачу, не позволяю себе, понимаешь, держу себя в узде, но тогда я была ребенком и ревела белугой. То был мне урок. Ангела заперла магазин, повесила табличку «Скоро вернусь», отвела меня в подсобку и поговорила со мной так, как никогда раньше. Думаю, в тот день я стала взрослой, и всем хорошим, что потом со мной случилось, я обязана ей. Пошла в лицей. А когда в первый раз легла с парнем, уже знала, чего надо остерегаться. Если бы не Ангела, у меня бы сейчас была пара-тройка детишек и жила бы я в той единственной вонючей комнатенке с предками, Элькой и ее выводком.
Если существует ад, то, когда я в нем окажусь, все будет выглядеть так, как в той квартире, и я должна была жить там целую вечность с ними со всеми. Только по Ангеле и скучаю. Я даже не простилась с ней, глупо получилось, но что поделаешь. Как буду подыхать, она придет за мной, со своими большими сиськами, с белыми крыльями, придет и заберет меня на небо. Так и будет.
Ну вот, на хрен, разболталась.
Видишь, говорила я тебе, как начну, не остановишь.
Еще пива?
Удивляешься небось, где я научилась так хорошо рассказывать. Чувак, я тоже могла бы быть писателем, только очень уж я непоседливая. У меня терпения не хватило бы все это переносить на бумагу. Я не сразу стала передком зарабатывать, сперва была артисткой. Я серьезно.
Ну что ты смеешься? Начиналось все хорошо.
Когда я уехала, то сперва оказалась во Вроцлаве. Чисто случайно, у меня билета не было, и кондуктор меня там высадил. По-людски себя повел, не оштрафовал, лишь велел вытряхиваться. Ну и я пошла. И в этом Вроцлаве почти сразу познакомилась с одной дамочкой, которая держала театрик для детей, куклы, сказки и все такое, вот я и двинула в актрисы. Парень, я была и принцессой, и колдуньей, даже гребаным динозавром. Этот динозавр меня доконал, костюм весил килограмм двадцать, и я в нем потом обливалась.
До сих пор помню все роли наизусть. Колесили мы с этими сказками по всей Польше, играли в школах, в деревенских клубах. Иногда в больницах. Сначала все шло хорошо, а потом все хуже и хуже. Денег совсем не было, играли-то мы один спектакль в неделю, не хватало даже на то, чтобы комнату снять. Не во что было одеться, шампуня и того не могла купить. Под конец костюм динозавра можно было не снимать, я в нем лучше выглядела, чем без него. Ну а если девушке не на что заняться собой, тут хоть в петлю лезь — кто заинтересуется такой образиной, кто возьмет на работу? Вот ты хотел бы секретаршу, которая два месяца не была в парикмахерской и ходит с протертыми локтями? Как говорится, чем дальше, тем больше, а бедняку всегда ветер в лицо, хуй в жопу и битое стекло.
Но я не сдаюсь, ну уж нет. Такая уродилась. Ныть не стану. Если уж совсем не буду знать, что дальше делать с этой жизнью, прыгну под поезд или еще что, но не заплачу. Во всем этом и так смысла нет, если хорошенько подумать. Соседка моя медсестрой работает в больнице, там, где дети от рака умирают. Один за другим умирают, понимаешь? Ни жизни не пробовали, ни любви, малюсенькие совсем, вот такие. Как она начнет рассказывать, все, кранты, я никакая, ничто меня так не трогает. Но не плачу, только слушаю. И думаю про себя, стоит ли оно того, ведь все равно черви съедят. Надрываться каждый день… Зачем все это?
Напоролась я как-то на одного такого, урода, потом стояла под душем и смотрела, как из меня капает кровь, кап, кап, красные капли на черно-белую плитку, будто на шахматную доску. Вода стекала по телу и размывала капли, превращая их в розовую пену. Понимаешь, дорогой мой, что в таких случаях чувствует женщина? Это была не обычная кровь, не месячные. То была светло-красная капель, капельки свежей боли. В тот единственный раз, только в тот раз я почувствовала, до чего может докатиться шлюха. Да, я даю свое тело за деньги, ну и что? Тело женщины всегда свято. Женщина дает жизнь. Женщина вынашивает жизнь. Понимаешь? Я тоже когда-нибудь рожу. Моя промежность священна. Отдаю ее что ни день за бесценок разным придуркам, закомплексованным обормотам, которые не в состоянии найти любовь, замухрышкам, на которых ни одна классная телка даже не взглянет, и таким одиноким, как ты. Благодаря мне что-то в них просыпается. Они рождаются заново в этой Владековой кровати. Придурки превращаются в мачо, замухрышки — в компанейских парней, дельцы добреют, унылые гогочут, а закомплексованные хвастаются своими яйцами. Я даю им гордость, я даю им любовь, я даю им жизнь! Что? Скажешь, это не настоящая любовь? А какая настоящая? Все обман, вся жизнь — одна большая фигня, долбаная фата-моргана. Единственное, что с нее можно взять, — хоть иногда побыть счастливым, и они получают это от меня. Никто так не понимает мужчину, как шлюха. И я требую, чтобы меня за это уважали, требую! Понимаешь? Никто не смеет меня калечить!..
Да не плачу я!
Говорила же, я никогда не плачу.
Не смотри на меня так. Сама не знаю, что на меня нашло.
Ну что ты, парень, с тобой все иначе. Ты — совсем другое дело.
