— Я передам это моему Царю Василию Васильевичу, Великий Посол. Полагаю, он примет ваше предложение. А сейчас… Не соблаговолит ли Великий Посол, побеседовать, наедине?
— Садитесь рядом, князь, — сказал Сулейман, указывая на место на ступеньке. — Выйдете все.
Когда все, кроме стражников, вышли, я сказал:
— Османская Империя Будет Великой, как и все её правители, да сбудутся слова пророка.
— Империя и султан Мехмед Фатих, да будет вечно повторяться его имя, уже и так велики, как горы и солнце.
— Империя Османов велика, спору нет, но пока недостаточно, Великий Посол, не обессудь… Чтобы называться «Великой», империя должна простираются от моря до моря.
— Что ты хочешь сказать? Говори! — раздражившись спросил он.
— Я предлагаю тебе половину мира…
Он помолчал.
— А другую половину, конечно возьмёшь себе? — Усмехнулся он.
— Я предлагаю тебе взять весь юг, а России оставить весь север. — Не отвечая на его сарказм, продолжил я.
— У тебя есть полномочия говорить от имени Царя Василия?
— Да. — Я подал ему грамоту. «Податель сего…»
— Мы, русские — не любим юлить. Нам скучно плести паутину слов…
Сулейман брезгливо ухмыльнулся.
— Вы просто не можете.
— Допустим… Потому буду прям, как копьё. Этой зимой я вместе с Тевтонским Орденом нападу на Польшу и разобью её. Предлагаю Султану прочертить границу по городам: Киев, Львов. Дальнейшие разделение чужих земель согласуем позже. Если султан не хочет, я готов забрать и выше названные города и земли. Вплоть до Тавриды. И прошу принять эту, нарисованную мной карту мира.
Я протянул ему пергамент с картой мира, поделённой пополам.
— Все силы поляков и молдав будут стянуты на север. Киевский князь со своей дружиной тоже будет там. Прекрасное время для похода.
— И когда ты пойдёшь на Польшу? — Спросил меня серьёзно посол.
— В сентябре следующего года начнутся бои, а в сентябре 1955, через год, закончатся. Я специально подожду возле Кракова известия, что султан взял Киев, чтобы понимать, куда мне идти дальше.
* * *
— Послушай, Феофан…
— Дась?
Мы сидели с ним и Иваном на завтрашний день, после того как он рассказал нам с Царевичем о себе и о своих предках. Сидели за столом и пили травяной взвар вместо чая.
— Ты нам вчерась всё рассказал, а про свою родню, которая сейчас живёт, — ни словечка. Утаил?
— Чегой-то, не пойму я тебя… Кака родня?
— Не дури, дед. Ты сказал, что живёшь три тысячи лет, а детей у тебя только… Не поверю, чтобы такой орёл такое мальнькое гнездо имел. — Я рассмеялся, и Иван меня поддержал.
— Колись, дед, скокма их всего у тебя? Должно быть, тоже тыщь пять, с дитями, да внуками.
Дед закряхтел, заёрзал на стуле, и впился зубами в баранку.
— Понятно… Пытается уйти от ответа, Иван… Мож на дыбу его? Мага-чародея…
— Да ладноть, чё на дыбу то сразу, — притворно испугался дед. С юмором у него было всё в порядке, я заметил. — Расскажу про родню… Тут у меня лишь те, которых назвал. Остатние дети, внуки и правнуки в Ливонии да Пруссии… Там их много… И живых, и в земле лежит.
С тех мест я сюда пришел сто лет тому. Там уж слишком примелькалси, хоть и по лесам пряталси, но уж слишком жил долго. Особо, как лыцари пришли. Они по лесам колдунов искали и капища наши жгли. Два раза ловили… Токма сила моя и спасала. Не держались оковы, сбегал я. Вот и добёг сюды.
Иван, постепенно осознавая сказанное дедом, стекал со стула.
Я был спокоен, так как уже всё примерно подсчитал. И цифра у меня выходила… очень солидная.
— Так твои дети и внуки теперь небось в чинах высоких? В знати прусской? Купцах?
— Не без того. Кто и в лыцарях…
— О… Даже так… Тоды, дело есть к тебе, Феофан Игнатич.
Тот подобрался и, пока Иван приходил в себя, я изложил деду свою задумку, на счет захвата власти в Пруссии и в Тевтонском Ордене в целом.
— А, чо… Могёт выгореть, Князь! Могёт… Тоткма, надоть тебя малость магии обучить. А то, тебя на крест взденут. У тамошнего магистра это, как соплю растереть. Дюже лют. Собаками народ травит. Здоровущие у него твари в замке, бают…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я подумал, а не твои ли родичи там бунт затевают? — с усмешкой поинтересовался я.
— Мои, как не мои. Я перешлю им весточку, что, когда и как деять.
— Инструкцию, одним словом.
— Пусть будет «инструкцию».
* * *
Вот так всё и сложилось с войной в Польше, и с королевством Пруссии.
Глава девятая
Отец настаивал на моей женитьбе. Да и Царь с царевичем не отставали. Всё устраивали, и устраивали мне смотрины будущих жён, выбирая, по устоявшейся московской традиции, подальше и потолще.
— Ты сам, батюшка, ещё бодр и молод. Сорока лет ещё нет. — Отнекивался я в рифму. — Не гоже сыну поперёд батьки в пекло лезть. Сам женись. Рожай ещё сына, дочь, кого хош. Имущества мне твово не нать. Не обижусь.
— Я тут, действительно, одну московскую княжну присмотрел…
— Вот и славно. Сначала тебя обженим, а потом и… меня.
На том и порешили.
Третий год, как я попал в Московию, клонился к зиме.
Литва, поджатая с юга Османами, пришла договариваться. Сначала приехали послы, а потом и сам Князь Олелькович Александр Владимирович. Я на переговорах с послами не присутствовал, был в Рязани, а вот на приезд Князя, Царь Василий Васильевич меня вызвал.
Я предполагал, что Литва начнет продаваться, спекулируя на том, что, если Русь её за дорого не купит, она продастся туркам, или прусам. Так было всегда в моей истории. Однако, я немного ошибся.
Приём проходил в посольском приказе московского кремля. Царь — Василий Васильевич, сидел чуть выше остальных за длинным столом в его торце. С другого торца сидел Князь Олелькович. Представители государств сидели друг против друга за тем же столом. Предложения Великого Княжества Литовского сводились к одному: готовы стать вассалом Руси, но с полной автономией.
— Прошу высказываться по существу, услышанного от Литовского представителя, предложения, уважаемые государевы советники, — сказал Василий Васильевич.
Высказывались советники по очереди, начиная с ближайшего к царю. Советников было пять. Я последний. В основном высказывались за принятие предложения без поправок. Пока дошла очередь до меня, я успел вздремнуть. С дороги отдохнуть не удалось, поэтому в душном, сильно протопленном помещении, меня вырубало.
Почувствовав толчок локтем слева, я дёрнулся, и увидел нахальные, смеющиеся глаза сидящего напротив литвинца.
— Михал Фёдорович, не гоже храпеть на посольском приёме, — смеясь укорил царь, — так и на плахе проснуться не долго, уже без головы.
Царёвы советники и послы Литвы засмеялись.
— Прости, Государь… Виноват. Разморило в жаре с дороги дальней. Токма прибыл из Рязани.
— Ранее приезжать надоть… Сказывай, что думаш, по Литве. Мож што во сне полезное видел? — Съязвил он, смеясь.
— Во сне не видел, но знаю одно. Власть в государстве должна быть в одних руках, твоих Батюшка Царь. Ни о какой автономии речи быть не может. Хотят под руку твою — пусть идут и под закон твой, и под суд. Не хотят, султан и рассудит, их и приголубит, и уж точно безо всякой, автономии. Всех ихних баб к себе в гарем заберёт, а князей евнухами сделат. Вот и вся им будет автономия.
— Твоя прямота известна среди дипломатов, Михаил Фёдорович, — подал голос князь Олелькович, — но прошу не злоупотреблять образными фигурами речи.
— «Ты глянь, как говорить научились малороссы», — подумал я, а вслух сказал:
— Это не образы, Князь. Киев и Львов — характерный пример. Ты думаш, для чего в гареме мужики с отсечёнными удами живут? Думаш, за султанскими жёнами присматривать? Не-е-ет, Князь, — хмыкая сказал я. — Султана ублажать. Это те же жёны, токма бездетные. Очень султану удобно… Любить — любишь, а отпрысков нет. Езжайте в Киев, и спросите…
— Тьфу, — сплюнул Царь. — Ты, и впрямь, Рязанов, уж если что скажешь, так, ажно перед глазами картину нарисовал. Тьфу, пакость. — И уже всем:
