— Я услышал всех вас, советники, — сказал царь, и склоняюсь к мненью Михаила Фёдоровича Рязанова. Литва может войти в Русь только на условиях полного слияния территорий, порядков и законов. От Литовской стороны будет сейчас решение, или вам нужно время подумать, Князь?
— Мы будем совещаться.
— Вы можете пройти в совещательные палаты… Или вам потребуется больше времени, чем час?
В кремле уже были установлены часы на первой кремлёвской кирпичной башне, которая так и называлась «Часовая», которые отбивали ежечасно.
— Часа нам хватит.
— Ступайте. Совещайтесь… Все советники свободны до сигнала. Рязанов, ну ка, подь сюды.
Царь встал, разминая кости, и протянул ко мне руки. Я взял его под локоть.
— Давай пройдемся в уголок.
«Уголок» был специально задрапирован толстой тканью, чтобы каменные стены не отражали звук голосов. Во всех других местах зала даже тихий голос слышался очень хорошо. Из этого «уголка» — нет. О том знали очень немногие.
— Ты чего такой злой на литов?
— Это я нарошно… Дабы позлить их, и вывести из себя. Я молод, горяч, Литву не люблю — все знают. А этих напыщенных индюков… в котёл их. Не денутся никуда. Сдадутся.
— А не сдадутся?
— Не сдадутся — пусть в туретчине гниют.
— Братья наши, всё жа… Славяне… Жалко…
— Вот войдут в Русь, тогда пожалеем, а пока — они враги.
Я не стал ему рассказывать про известных мне братушек славян, и их отношении к России и русским.
— И то так, — сказал царь. — Как Рязань? Строится? Засеки, крепости?
— Засеки в две полосы. Крепостцы достраиваем. За зиму закончим. Пограничье отстроили городками. Враг не пройдёт! — Пафосно воскликнул я.
— Вот… умеешь ты, Михась, так сказать, аж дух захватыват. Хоть щас на коня и в бой. Мож в воеводы пойдёшь?
— А мои орлы? Неужто не справляются?
— Да не… Они хороши. Вы-муш-тро-вал, — сказал он по слогам, — ты их хорошо, но огня в них мало.
— Ничё… Огонь мы им, когда надо, и куда надо вставим, — засмеялся я, и царь вслед за мной.
— Это ты могёшь. Сказывают, как ты своих… То кнутом гоняш, то подарки даришь.
— Когда требуется работа, надо гонять, а когда работа сделана, надо благодарить… Или не так? Сам говорил, государь.
— Я? Кодысь?
— Давно… Не помню…
— Ну… ты, хитрец… — Он зашёлся в смехе пуще прежнего. Потом покачал головой…
— Вот в Литву и поедешь… Наместником. Распустишь там свои сети паучьи. Токма тебе и верю, как себе… И почему, спрашивается? — Пожал он плечами. — Не понимаю. Но не чую от тебя грозы. Весь ты у меня ясный и понятный. Нутром вижу. И верю.
— Благодарю, государь. Даже, если что не по нраву будет, скажи, исправлю сразу и безропотно.
— Знаю.
— Как Иван?
— Новгородцы ещё приехали. Сёдня. С ними он.
— Щас они все прибегут, когда огонь, и снизу, и с боку подошёл. Следом псковичей ждать надоть. Это они новгородцев первыми к нам толкнули. На разведку. Хитрые…, как пшеки.
— А вот ты скажи… Мне доносят, ты с прусами на одной ноге, как ба… Разговариваш с ними, и они тебя, вроде как, слушаются…
— Так и есть, государь. Нашёл я подход к одному их родаку. Вот через него и руковожу. Иван знает его. Он не сказывал?
— Нет. — Удивился Василий Васильевич.
— При Иване наш сговор был. Расспроси.
Звякнул колокольчик, и в зал потянулись советники и литвины. Все расселись по своим местам.
Князь Олелькович объявил, что Литва готова присоединиться к России путём слияния на любых условиях.
— Вот и складно, — потёр руки государь, и тоже поднялся. — Объявляю вам наместника Литовского Княжества — Рязанов Михаил Фёдорович. Любить не прошу, но жаловать обязую.
Я встал, поклонился государю, послам и Князю Олельковичу, сидевшему опустив глаза в стол.
— Советники и послы свободны. Рязанов и Олелькович… — Он сделал обеими руками подзывающий жест. Мы подошли.
— Присядьте.
Мы сели по разные стороны стола.
— Ты, Александр Владимирович, — обратился он к литовскому князю, не обессудь. Я должен назначить своего наместника. Причины тебе должны быть понятны… Слушаю тебя, Михал Фёдорович, — услышал он моё покряхтывание, — пошто кряхтишь, аки кура?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Горло в дороге подморозил…
— Не юли. Излагай!
— Великий Государь! Позволь Александра Владимировича оставить сонаместником? Ежели он не супротив, канешна. У нас сейчас за Волгой с башкирцами… налаживается. Я тебе, останусь, расскажу.
Царь, погладил бороду, нахмурил брови, задумался.
— С башкирцами, это хорошо, но Литва… пригляда требует. Без обиды, Князь…
— У тебя, царь Батюшка, сейчас для наместников и уездных начальников всё прописано. План составим, где всё распишем, что делать надо для слияния государств. Законы пропечатаем на бумаге. Грамотных людишек казённых ему дадим.
Потом я помолчал немного и добавил.
— Там сейчас смута начнётся… Справишься, Александр Владимирович? Своими силами?
— Нет, не справимся мы. Там уже сейчас колобродят…
— Тады… всех послов, Царь Батюшка, что тут были, и слуг ихних, вели в Кремле оставить гостить. Под замком и караулом. И прямо щас распорядись, государь. Как бы гонцов не послали.
А ты, Александр Владимирович, список составь бунтарей ваших. Пока вы тут гостить будете, мои робятки с ними управятся.
Царь одобрительно хмыкнул. Подозвал стрельца и распорядился.
— Всех послов и слуг ихних — в крепость к Князю Рязанову. — И уже мне добавил, — Сам удумал, сам и корми их. И быть, по-твоему, Рязанов. Жмите руки.
Князь Литовский ушёл. Я остался.
— Дело есть, государь.
— Сказывай.
— Принёс я тебе гостинцы уральские.
— Что за… уральские — это что?
— Урал — это горы восточные, откель река Яик бежит. Знаш таку?
— А то… Слышал. И? Что за подарки?
— Вот, государь.
Я достал мошну из-за пазухи, и высыпал на стол самородки.
— Жаль, не видишь ты их, государь.
— Мои руки щас всё видят. — Он склонился над россыпью.
Царь ощупывал, взвешивал в руке самородки, нюхал и пробовал на зуб.
— Злато! Ух ты… Добрый самородок, — удовлетворённо сказал он. — А это медь?
— Точно.
— Железо я и так унюхал… Кровью пахнет. А это? — Он взял камень.
— Олово.
— Полезный камень. И много там?
— Много, государь… И всё — твоё.
— Крепости поставили, как хотел?
— Всё, как мы хотели, Василь Василич. Поставили Один большой град. В излучине двух рек. И в верховьях пять городков, там, где руду берут. И главное, удалось мирно договориться с народом тамошним. Башкирцы зовутся. Хоть народ и воинственный, но не злобливый. Ясак с них мы не просим, капища не разоряем, как и сговаривались с тобой, потому, под руку твою они пошли добровольно. Уж сильно их ногаи донимали.
— Они тоже многобожцы?
— Часть мусульмане. Мы в Большом Граде, его пока Южно-Уральск кличем, в стену Небесный Камень установили. Назвали его Камень Храма Адама. И молиться на него не запрещаем. Я высчитал направление к Мекке. Всё по закону исламскому.
— Ох, и голова у тебя, Михась…
— Не сглазьте, а то вдруг кому ещё понравится…
— Типун тебе… И… дальше что?
— Махмуд с Касимом взяли Астрахань, и отстраивают крепость. Орда ещё долго держаться будет. Надо бы им помочь. Да и турок-Османов сильно распускать нельзя. Половина Каспия наша. По уговору несказанному. Карту мою взяли, где границы рисованы. Не опротестовали. Значит — согласны. В летописи мы это прописали.
— С литовцами, как думаш, управимси?
— Моих людишек там достаточно. Да и прусов тоже. Они почти местные. Это они там воду мутят. Оппозицию Олельковичу создали. Я надоумил.
— Опози… что?
— Противников… Которые против соединения с Русью. К ним и местные уже примкнули. Мне и списки Олельковича не нужны. Все бунтари известны. Это я хочу проверить, кого он, под шумок, под наш нож пустить хочет. Может какого доброго князя — врага личнава?
— Тут ты прав, Михал Фёдорович, врагов надо знать, и держать близко. Значит сам себе оппозицию сделал?
