— Молодец, ты справилась. Этот день ему лучше провести в покое. Зная его, понимаю, что тебе будет трудно настоять на этом. И самое плохое — ему нужно попоститься, дозволены лишь фрукты, хлеб и обильное питье. Это поможет вывести остатки яда. Если будет сопротивляться — сошлись на меня и волю Тира, — к удивлению Эйлин, при этих словах отец Иварр улыбнулся, — удачи тебе. Теперь можешь отдыхать.
Перед уходом он дал ей еще одно зелье и вытащил из кармана завернутые в пергамент кусок хлеба, толстый ломоть сыра и кусок грудинки.
— Вот, подкрепись. Зелье, конечно, не заменит тебе полноценного отдыха, но снимет напряжение в мышцах. У тебя наверняка все болит. Выпей, поможет.
— Спасибо, святой отец, — промолвила она.
Эйлин почувствовала, что ей в самом деле нужно отдохнуть. Второй кровати здесь не было, но было большое, покрытое старыми шкурами кресло, в котором при желании можно было устроиться с относительным комфортом. Собственно, ей было все равно, настолько она устала и хотела спать. Поев и выпив зелье, она затушила свечи, кое-как разместилась в кресле, привалившись к спинке и перекинув ноги через подлокотник, и мгновенно провалилась в сон.
Пробуждение
Солнце было уже высоко, когда Касавир проснулся. Медленно подняв отяжелевшие веки, он попытался пошевелиться. Тело одеревенело, к тому же что-то сковывало движения. Он пленник? Приподняв голову, он убедился, что находится в лазарете. Это успокоило его. Он снова опустил голову на подушку, чувствуя, как с ощущением своего тела к нему приходит и головная боль. «Меня спеленали, как младенца, — он энергично задвигался и почувствовал, что на нем ничего нет, — и раздели».
Освободившись от простыни, он сел. Все вокруг поплыло, в ушах зазвенело, а от спазма в висках захотелось зажмуриться. Появилась тупая боль в боку. Ага, ребро. Справившись с приступом головокружения, Касавир снял повязку. Да, ничего себе. Но, в общем, не смертельно. Большой кровоподтек, затянувшийся уродливый красноватый рубец, напоминающий замысловатую руну, и остаточная боль. Увидев Эйлин, спящую в кресле, Касавир машинально прикрылся простыней. Он бросил взгляд в угол, где лежал мешок с окровавленными тряпками и ворох белья. В комнате стоял запах уксуса и едкого, кисловато-горького пота. Принюхавшись к себе, Касавир поморщился. Будучи сам опытным лекарем, он понял, что произошло.
Увидев, в какой неудобной позе Эйлин лежит на кресле, он понял, что, скорее всего, она не спала всю ночь, сидя у его постели. Это заставило паладина почувствовать неловкость. Но ненадолго. «Видимо, я был очень плох. Эйлин… представляю, как Иварр сопротивлялся ее присутствию, и чего ей стоило отвоевать право ворочать меня всю ночь с боку на бок». Он улыбнулся и с нежностью посмотрел на спящую девушку. Невозможно поверить, что она могла проявлять такую заботу, будучи равнодушной к нему.
Касавир решил перенести ее на постель. Но сначала ему нужно было отлучиться. Он медленно опустил ноги и встал. Стены перед глазами снова заплясали, но он устоял на ногах и быстро пришел в себя. Руки и ноги были ватными, но, по крайней мере, слушались. Боль в ребре не очень беспокоила, к таким вещам Касавир давно привык. Едва ли хоть одно ребро у него было целым. Сделав несколько шагов, он почувствовал, что сердце готово выпрыгнуть. Проверив пульс, он мысленно выругался. Чертова отрава. Можно было и концы отдать, не окажись он в руках грамотного лекаря. Его сердце не выдержало бы и слабого зелья. Ну, ничего, теперь он быстро придет в норму. Справиться бы с этой непривычной слабостью, которая выводит из себя. Увидев сиротливо притулившийся у кровати ночной горшок, он презрительно скривил губы. «Не дождетесь. Я еще в состоянии позаботиться себе».
Он обернулся найденным полотенцем и, шатаясь, побрел к выходу. Пустой со вчерашнего утра желудок напоминал о себе каменной тяжестью и неприятным комком в горле. «Разъелся, бродяга, привык к хорошему. Забыл, как траву готов был жрать и черте чем заниматься за кусок хлеба и мяса». К счастью, его палата находилась в конце коридора, около двери черного хода. А вожделенное помещение находилось как раз за этой дверью. Держась за стену и стараясь не делать резких движений, он медленно двигался к своей цели.
«И что на меня нашло, — думал Касавир, — что я стал ревновать ее к этому проходимцу. Не иначе, нервы сдали от всех этих мерзостей. Тоже мне, соперник». Он вспомнил, как отвечал Эйлин, когда она, вместо того, чтобы послать его, еще и оправдывалась. Запоздалое раскаяние заставило его застонать от досады.
— Не поверил. Болван. Обидел подозрениями. Еще и речкой попрекнул.
Он почувствовал отголоски спонтанного утреннего возбуждения, посмотрел вниз и хмуро заключил:
— А все потому, что думаешь не тем, чем должен. И никакая отрава тебя не берет.
Подумав немного, он сплюнул через плечо, постучал по деревянной стенке и двинулся в обратном направлении.
Вернувшись, он первым делом открыл окно, напился из графина, кое-как застелил кровать покрывалом и подошел к Эйлин. Задача была нелегкой. Другой человек на его месте посчитал бы ее неосуществимой. Но не он. Главное — чтобы не открылась рана. Он приложил ладонь к рубцу и попытался сосредоточиться. Но магия иссякла, аура превратилась в бесполезный сгусток, лишенный всякой энергии. Он скрипнул зубами. Умом он, конечно, понимал, что это временно. Но как же он ненавидел это непрошенное бессилие! «Ничего, должно обойтись. В ней весу едва ли четыре пуда. А если снять эти громадные ботинки, то и вовсе три». Она спала, не разувшись, в купленных недавно жутко модных зачарованных ботинках с кованой подошвой. Касавир встал на одно колено и аккуратно, стараясь не разбудить ее, расшнуровал и снял ботинки. Она спала крепко и даже не пошевелилась. Отлично. Глядя на ноги Эйлин, Касавир поймал себя на не совсем праведных мыслях. Форма ног была идеальна, а лодыжки — необычно изящны для деревенской девушки. Ему бросились в глаза сбитые и отекшие ступни. Ну да, новые модные ботинки от Дикина. Вполне благовидный предлог для врачебного вмешательства. Его руки не могут лечить, но могут хотя бы массировать.
Выдохнув, Касавир поднял ее и, шатаясь, на полусогнутых ногах, потащил к кровати. В последний момент он едва не уронил ее, завалившись следом, но удержал равновесие и осторожно уложил. Затем нашел на полочке со снадобьями заживляющую мазь с лавандовым маслом. Сев на краю кровати и подогнув колени, Касавир приложил руки к груди, чтобы убедиться, что они не холодные, нанес на ладони немного мази и подержал в руках, чтобы согреть. И принялся осторожно массировать стопы и подушечки пальцев. Ножка у Эйлин была небольшой и почти полностью помещалась в его руке. Ему подумалось, что лучше всего на ней смотрелись бы изящные туфельки, а не тяжелые ботинки. Касавир тщательно размял каждый пальчик и перешел к щиколоткам. Его прикосновения были так нежны и приятны, что девушка, проснувшаяся, когда он начал массаж, уже с трудом притворялась спящей.
Вскоре она почувствовала, что его действия изменились. Мазь уже впиталась, но он придвинулся к ней ближе и, поставив ее полусогнутые ноги себе на колени, продолжал массаж. Он явно увлекся. К ее ногам, нежно поглаживая икры, прикасались уже не руки лекаря, а руки мужчины. Касавир и сам почувствовал, что пора закругляться. Тут он услышал вздох. Он отдернул руки, но нога девушки, покоящаяся на его колене, заскользила вверх по бедру. Рассудив, что если бы Эйлин была против, то сделала бы что-нибудь более неприятное для него, он обхватил руками ее щиколотки и спросил:
— Давно проснулась?
Эйлин привстала на локтях, не отнимая ног от его колен, и лукаво посмотрела на него.
— Сам догадайся.
Увидев его смущение, она улыбнулась.
— Спасибо, ты меня к жизни вернул. Судя по всему, тебе уже лучше?
— Да, нормально.
Увидев скепсис в ее взгляде, он поспешил заверить ее:
— Нет, правда. Эйлин, — он замялся, — я должен сказать… спасибо тебе за все. Я представляю, каково тебе было возиться со мной. И, честное слово, мне даже неловко. Ты ведь могла оставить меня на попечение Иварра.
Эйлин села на кровати, посмотрела на него исподлобья и помотала головой.
— Да, понимаю, — сказал Касавир тихо, — я бы на твоем месте тоже не сомневался.
Он сел рядом, обнял ее, прижал ее голову к своей груди и долго сидел так, закрыв глаза.
— Прости, — наконец прошептал он и поцеловал ее волосы, — прости. Ты больше никогда не услышишь от меня таких слов.
Эйлин вздохнула.
— Я уже давно простила. Не стоит к этому возвращаться.
Она улыбнулась и стала рисовать указательным пальцем фигуры на его груди.
— Знаешь, — сказала она, хитро взглянув на него, — а ты ничего. Я бы не прочь спеленать тебя еще разок.
