ПРИПЕВ.
Касавир хлопал вначале неохотно. Но Эйлин так заразительно-комично представляла в лицах несговорчивую пастушку и назойливого сэра, что, в конце концов, ему стало неловко быть букой. Она так старалась развеселить его, пусть и на свой странный манер. Забыв про слабость и головокружение, он притянул ее к себе и, смеясь, стал изображать жаждущего поцелуя рыцаря. Эйлин манерно отбивалась, ахая, охая и закатывая глаза.
— …Лишь поцелуй мне подари, — пробасил Касавир и, наконец, добрался до губ упрямой пастушки.
Сначала их поцелуи были игривыми и поверхностными, затем они вошли во вкус. Эйлин обхватила руками его шею, а он обнял ее и прижал к себе. Их губы и языки были уже хорошо знакомы, и радость новой встречи была обоюдной, а общение — еще более глубоким и содержательным, чем раньше. Через пару минут, оторвавшись от губ Эйлин, Касавир прижался щекой к ее виску и, вдохнув запах волос, прошептал:
— Ты чудо. Ты — мое лекарство. К черту медицинские трактаты.
И посмотрел на нее с неподдельным восхищением. Она улыбнулась.
— Ну вот, три пункта из нашего списка интересных дел мы уже выполнили, — произнесла она и чмокнула его в колючий подбородок. — Вообще-то, я хотела предложить тебе подышать воздухом. Ты на ногах держишься?
Он лишь фыркнул в ответ.
— Вот и прекрасно, пошли потихоньку.
Разговор о прошлом
Внутренний двор лазарета был одним из любимых мест времяпровождения Эйлин в редкие часы дневного досуга. Она иногда сидела тут одна, грызя яблоко, читая или что-нибудь сочиняя. Иногда кто-нибудь составлял ей компанию. Время от времени к ней присоединялся Сэнд, чья лаборатория находилась в крыле лазарета. Они болтали о всякой всячине, а чаще всего о глубоких познаниях Сэнда в самых разных вещах. Пару раз Гробнар, застукав ее здесь, пытался ей петь. Но перестал это делать после того, как Иварр, выхаживавший заболевших корью крестьянских детей, сказал ему, что он будет гореть в аду.
Дворик представлял собой колодец, ограниченный с двух сторон Г-образным зданием лазарета, еще с одной — крепостной стеной. Между стеной и торцом лазарета проходила живая изгородь с кованой калиткой. Посреди дворика располагалась придуманная Элани и воплощенная мастером Видлом каменная коническая конструкция. Внизу ее были устроены резервуары для питья. Сама конструкция состояла из нескольких террас, засаженных цветами и украшенных фигурками зверей. Венчала сие архитектурное чудо статуя какого-то друидского авторитета, которую Элани, решив воспользоваться плодами цивилизации, лично заказала скульптору. Тонкий эстет, мастер Видл отчаянно сопротивлялся, но Эйлин прекратила этот спор, сказав: «Оставь ребенка в покое, никто не собирается ЭТО разглядывать».
Вокруг конструкции шла вымощенная булыжником дорожка с ответвлениями к центральному входу, входу в лабораторию, и к калитке. По периметру стояли скамейки. Остальное пространство двора было засажено газонной травой и кустами гибискуса, за которыми Элани любовно ухаживала. С апреля по октябрь, когда гибискус цвел красными, оранжевыми, пурпурными, желтыми и белыми цветами, здесь было очень красиво. За одно это Эйлин готова была простить друидке все ее причуды.
Сделав пару кругов по дорожке, они сели на одну из скамеек. Некоторое время сидели молча. Касавир, вытянув ноги и положив обе руки на нагретую солнцем спинку скамейки, щурился под его яркими лучами и шумно вдыхал запах травы и цветов. Эйлин сидела, по привычке подвернув одну ногу, и разглядывала надписи на скамейке: выжженную каллиграфическим почерком «Поцелуй меня в ж…», и криво нацарапанную «Ужрис зиленава парашку». Эйлин провела рукой по надписям и улыбнулась: «Как хорошо, что Сэнд и Бишоп, наконец, подружились на почве алхимических экспериментов».
Наконец Касавир тихо произнес, глядя куда-то вверх:
— А у меня сегодня день рождения.
— Здорово! А почему ты раньше не сказал?
Касавир взглянул на нее и усмехнулся.
— Ты шутишь? Я уже много лет его не праздную. Только в очередной раз отмечаю, что стал старше еще на год.
— А сколько тебе лет?
— Тридцать шесть, — ответил Касавир, не глядя на нее.
Эйлин внимательно посмотрела на него и заметила серебряные нити, запутавшиеся в волосах, морщинки вокруг глаз и жесткие носогубные складки.
— Выходит, ты служишь Храму уже около 15 лет?
Касавир покачал головой.
— Храму… Мне нужно было многое испытать и увидеть своими глазами, чтобы понять, кому и чему стоит служить.
Эйлин повернулась к нему и села, опершись локтем на спинку скамейки и подперев голову рукой. Она смотрела на профиль Касавира, казалось, ушедшего в себя, и не решалась спросить его. Она не хотела, чтобы немолодой и много переживший человек принял ее интерес за пустое любопытство. Но он начал говорить первым.
— В 20 лет мне казалось, что стать паладином Тира — единственный путь, потому что… я просто так думал. — Он вздохнул. — Ты знаешь, что моя судьба должна была сложиться по-другому. Я был наследником рода. Но не справился, не смог выполнить долг перед семьей и защитить ее. Мое решение вступить в Орден было импульсивным, неосознанным.
Он опять надолго замолчал. Но Эйлин чувствовала, что это не все.
— И что произошло? — Осторожно спросила она.
— А произошло то, что и должно было произойти с юнцом, никогда не имевшем в душе никакой веры, за исключением веры в то, что он центр мироздания. И еще в свое предназначение и свою честь. Когда я по своей воле сжег за собой мосты, я лишился этих, как мне казалось, иллюзий. Тяжелая, изнурительная служба послушника, учеба, обет смирения и послушания казались мне лучшим избавлением от душевной пустоты. А когда я прошел испытание и стал паладином, моей заветной мечтой стало найти смерть на поле боя. Я брался за любые задания, предпочитая действовать в одиночку или с небольшим отрядом.
Эйлин вспомнила об ущелье орков и о вчерашнем ранении. Похоже, риск стал его привычкой. Но она ничего не сказала. Касавир редко говорил о себе, и ей не хотелось спугнуть его откровенность. Впрочем, говорил он так, будто забыл об ее существовании.
— А вера была для меня не более чем ритуалом. Но со временем я стал задумываться о смысле своего служения. Нам приходилось путешествовать в варварские земли, чтобы, как нам говорили «нести цивилизацию, насаждать закон и устанавливать порядок». Не знаю, как насчет цивилизации и порядка. А закон, за неимением оного на бумаге и в головах, устанавливался по принципу «око за око, зуб за зуб». А я был всего лишь инструментом. Читай — палачом.
Касавир, наконец, почувствовал на себе взгляд Эйлин и повернулся к ней.
— Нет, не думай, роль машины для убийства меня вовсе не прельщала. Тем более, все эти люди заслуживали наказания хотя бы из принципа справедливого возмездия. Но даже в мою не обремененную мыслями двадцатичетырехлетнюю голову стали закрадываться сомнения. Мне стало, откровенно говоря, страшно.
Эйлин вскинула брови. Страх? О чем это он?
— Не удивляйся. Это был страх не за жизнь, а за честь. Никто так не боится совершить непоправимую несправедливость, как тот, кто призван служить ей. С другой стороны, чувство незыблемости долга воспитывалось во мне с рождения, вопрос был в чем он состоит. Сейчас я думаю, что все это было истерикой молодого человека, не видевшего вокруг себя ничего, кроме смерти, и постоянно ждавшего ее.
Он снова отвернулся. Эйлин спросила:
— Ты сделал что-то, противоречащее уставу Ордена?
Касавир кивнул.
— Да. Я не выполнил решение Совета о доставлении человека в суд. Я отпустил обвиняемого, когда разыскал его. Я поговорил с ним, чего не должен был делать. Но человек этот все равно погиб, в той местности шансов на выживание у беглеца, не пользующегося поддержкой племени, было мало. Претензий ко мне со стороны Совета не было, они не знали всей правды.
Он немного помолчал и со вздохом произнес:
— Но я мучился чувством двойной вины: в том, что не выполнил свой долг и в том, что, возможно, лишил человека права на оправдание.
— Ты сделал это, потому что счел обвинение несправедливым?
— Да. Я так думал. И думаю сейчас.
— Значит, ты ни в чем не виноват, — заключила Эйлин.
Касавир посмотрел на нее и покачал головой.
— Не знаю. До сих пор не знаю. Но тогда для меня просто наступил край, за которым я уже не видел себя — вообще ни в какой роли. В конце концов, я ушел. Просто ушел без цели.
— Но, постой, как же ты ушел из Ордена и остался паладином? — Удивилась Эйлин.
Касавир улыбнулся и сощурился, посмотрев на небо.
— Это еще не вся история. Во время одного из своих бесцельных путешествий, остановившись на постоялом дворе, я встретил Иварра.
