В общем, все было бы прекрасно, и, как утверждал господин Бреславский, возможно, судьба Береговии была бы более счастливой, если бы в последней четверти XV века в Береговию не вторглись войска Ивана III, жестокого и вероломного Московского князя, макиавеллиста, считавшего, что цель оправдывает средства. Именно это привело к тому, что в Береговии было искусственно прервано естественное, аналогичное Западной Европе развитие рыночных отношений и правовой демократии.
— Пятьсот с лишним лет тому назад, — весьма эмоционально произнес Лазарь Григорьевич, — наша область попала в зависимость от тоталитарного империализма Москвы. Быть может, многие из здесь присутствующих, воспитанные в традиционном, промосковском духе, сейчас начнут возмущаться и обвинять меня в сепаратизме, в децентрализаторстве и тому подобном. Ничего подобного, господа. Я не политик, я историк. Мое дело — донести потомкам историю родного края в неискаженном, истинном виде. А история России, как целого, на протяжении многих столетий писалась по шаблонам, заготовленным в Москве, а позднее, когда Петр I перенес столицу на север, — в Петербурге. Но поскольку правящая династия была прямым продолжением московского царствующего дома, то завоевание Москвой — в прямом смысле огнем и мечом — огромных территорий на востоке Европы объявлялось несомненным благом для завоеванных. Естественно, никакие альтернативные суждения не допускались. Не знаю, может быть, лишь немногие из вас осведомлены, что, например, летописи, создававшиеся в других городах, весьма противоречат московским. Да и сохранилось их ничтожно мало. Причем, как правило, не в подлинниках, а в списках, которые вовсе не были стопроцентными копиями оригинала. Московские переписчики, работая под контролем государственных чиновников, тщательно изымали из исходных текстов невыгодные для Москвы сведения и вписывали то, что принижало или вовсе отрицало собственную историческую роль какой-либо захваченной территории. После этого исходный текст уничтожался, а поддельный становился каноном, не подлежащим опровержению. После того, как сменялось три-четыре поколения, а то и раньше, учитывая, что грамотность была не слишком распространена, а при московском владычестве даже заметно снизилась, навязанные москвичами измышления становились якобы «документально подтвержденным историческим фактом»…
Иванцов это хорошо понимал. Он не раз сталкивался с тем, что тщательно и добротно подготовленное дело, выстроенное по всем правилам и формальным признакам, да еще при отсутствии у противной стороны живых свидетелей, как правило, выигрывается. Особенно в прежние родные годы, когда процесс носил обвинительный, а не состязательный характер.
На лицах слушателей, конечно, по-разному, но отразилось уже не просто любопытство, а настоящая заинтересованность.
— Представьте себе, — продолжал оратор, — сколько пушнины, леса, меда, воска, льна, сала, шерсти, соли было практически бесплатно вывезено с территории нашей нынешней области еще в эпоху Московского государства! Сколько налогов, которые собирались здесь, в бывшей Береговии, осело в московской казне, ни единым рублем не поработав на благосостояние наших жителей! Наконец, именно Москва, которая отписала в казну большую часть земельных угодий, явилась тормозом в развитии рынка земли.
Полчаса, установленные регламентом, уже прошли, но Глава словно бы не замечал этого. И зал, как это ни странно, полностью стих, жадно впитывая в себя и тут же переваривая каждое слово докладчика.
А тот уже подкатывал к временам более близким. Он рассказал о том, сколько тягот и лишений вынуждена была перенести губерния вследствие политики различных царей, императоров и генсеков, которые проводили разные там преобразования, укрепляли бюрократию, душили свободу, подавляли крестьянские восстания, устраивали земельные реформы в интересах помещиков или продразверстку для прокормления Красной Армии и рабочего класса, оказывали интернациональную помощь или вели войны. Лазарь Григорьевич привел мрачную статистику потерь, которые понесли жители области в результате участия в войнах за московские или петербургские интересы, а также в результате социально-классовых столкновений дооктябрьского периода, гражданской войны 1917–1922 годов, голода, спецпереселений и политических репрессий, связанных с политикой центра. Выяснилось, что только за последние триста лет, начиная с азовских походов Петра Великого и кончая войной в Чечне, область потеряла около пяти миллионов человек.
— Напоминаю, что по состоянию на конец 1995 года все население области составляет 4,8 миллиона человек, — подняв вверх указательный палец, произнес Бреславский. — А ведь все те, кто погиб безвременно, могли бы продолжиться в детях, внуках, правнуках! Можно только догадываться, какой чудовищный урон был нанесен нашему генофонду. Сколько талантливых людей — поэтов, математиков, художников, музыкантов — так и не было рождено! И все это — из-за колонизаторской политики, которую Москва вела в отношении подчиненных ей провинций.
Иванцов отметил, что при этих словах генерал Прокудин насупился, а полковник Сорокин стал ему что-то объяснять на ухо.
— Но ущерб, нанесенный нашему промышленному и интеллектуальному потенциалу, — продолжал разошедшийся профессор, — не исчерпывается этими прямыми потерями. Центр — тут я имею в виду опять-таки и Москву, и Санкт-Петербург — как гигантский магнит притягивал к себе лучших, наиболее инициативных, предприимчивых, одаренных и талантливых людей. Причем в огромном, явно превышающем собственные потребности количестве. Там, в центре, формировалась некая гипертрофированная интеллектуальная элита, а провинция вынуждена была довольствоваться либо посредственностями, которые в эту элиту не могли пробиться, либо некими отбросами, которые эта элита отторгла. Потому-то такова сейчас разница в общем уровне культуры. И у многих молодых людей, которых я знаю, общаясь со своими студентами, образуется комплекс провинциала. Юноши и девушки ощущают себя ущербными индивидуумами лишь по той простой причине, что не сподобились родиться в Москве. Разве это не печально?
Совсем недавно, осенью прошлого года, по приглашению моих коллег я ездил в США. Мне довелось побывать в Нью-Йорке, Вашингтоне, Далласе и Лос-Анджелесе. Все это крупные города, но Вашингтон, столица, резиденция правительства, среди них самый маленький. Большая часть населения Вашингтона — чиновники или те, кто их обслуживает. Там нет ни крупных заводов, ни финансовых центров, ни торговых корпораций. А вот в трех других городах сосредоточена львиная доля всей американской мощи. Хотя они расположены в очень удаленных друг от друга регионах. И я очень удивился бы, если б узнал, что у какого-то ньюйоркца или далласца появился комплекс провинциала перед жителем Вашингтона. У нас же даже петербуржец, попадая в Москву, ощущает — хотя и не всегда показывает — этот самый комплекс. Разве это нормально?
— Ясное дело — нет! — донесся голос из того заднего ряда, где сидели молодые люди в разноцветных пиджаках. — Зажралась Москва!
Профессор скромненько улыбнулся. Реакция ему понравилась.
— Еще одно замечание в связи с моими американскими наблюдениями. Каждый штат имеет свою конституцию, свои законы, федеральное правительство и лишь в минимальной степени вмешивается во внутреннюю жизнь тамошних «субъектов федерации». А у нас что? Москве предоставлены огромные льготы по сравнению с другими. Национальные республики, образованные, кстати, на территориях, изъятых из состава существовавших при царе российских губерний, заключают с Москвой договора о разграничении полномочий. У них выборные президенты, которых федеральная власть не может сместить. Ну, Чечня — это вообще вопрос особый… Но парадокс ведь, господа! У нас населения втрое больше, чем в Осетии, территория раз в двадцать больше, чем у Ингушетии, а нашего уважаемого Главу могут в любой момент, ради конъюнктурных соображений, например, по ходу предвыборной кампании, снять со своего поста, поскольку он назначается Президентом. То есть налицо деление субъектов федерации по сортам: этот первого сорта, тот — второго, а другой — вообще третьего второй свежести. Справедливо ли это, совместимо ли с подлинной демократией?
Зал дружно прогудел нечто вроде коллективного: «Не-ет!»
Иванцов поглядел на Главу. Тот сохранял лицо непроницаемое, только глаза медленно перемещались по рядам. Видимо, он тоже сильно сомневался насчет своевременности этого сборища. Возможно даже, что и инициатива шла не от него лично, а из каких-то иных кругов. По разумению прокурора, Глава, разглядывая сидевших перед ним, прикидывал, не может ли кто-то из них подложить ему свинью.
Конечно, теперь времена иные. Никто сразу не прицепится, не пришьет политику, у каждого ученого может быть свое мнение. Тут просто совещание, так сказать, для информации, не заседание облдумы, никаких обязательных постановлений и прочих нормативных актов здесь принимать не станут. Просто ознакомились люди с одной из научных версий, даже гипотез, расширили кругозор и пошли по домам. Так что ни Главе, ни профессору не придется ожидать, что приедут утречком или ночью ребята Рындина, а через три дня их шлепнут по приговору «тройки» ОСО.
