– Вывих в плечевом суставе. Оксана вправила. Я не смогла, ты железный какой-то. И укол я сделать не смогла. Три иглы уже сломала. Больно очень? Я сейчас шину наложу и потуже забинтую, – Сашка лопотала, смеясь и плача одновременно.
– А те двое удрали. Виктор стрелял, но, кажется, мимо, – Надя наконец оторвала руки от мокрой физиономии и уставилась на Стаса.
– Ты зачем весь боекомплект пулемета в воздух выпустила? По какому случаю этот салют был?
– Так ты же сам сказал стрелять в крайнем случае! А разве это был не крайний? Я такого светопреставления отродясь не видала.
– Надя, под словом «стрелять» подразумевалось стрелять по целям, а не портить ландшафтный дизайн, созданный мною с таким трудом. Дайте мне встать. Какой у нас ущерб?
– Так кроме этого громилы никто выстрелить-то и не успел. Если, конечно, не считать 650 патронов, отстрелянных вашей герл, – с высокого седла «Харлея» произнес всезнающий Гаврош. – А че будем делать с военнопленными? Я предлагаю два варианта: расстрелять или в рабство. Второй мне нравится больше.
Стас оперся о капот «Ровера». Силы к нему хоть и возвращались, но не так быстро, как хотелось бы.
– Викинг, подойди.
Байкер с трудом поднялся с асфальта – мешали связанные руки и немалый живот. Под прицелом Гришки Викинг направился к Стасу. Надя тут же вскинула и свой Blaser.
– А, зажопница[97] Лелика! Толковый ствол тебе доверили.
– Чего теперь делать будешь, Викинг?
– Я на дороге жил, на ней со своим байком и сдохну, коль уж звездец[98] пришел.
– Зачем выстрелил?
– Затычка[99] полная была. Не я, так братаны палить бы начали. Один хрен, башню[100] бы снесли.
– Не снесли, как видишь.
– Баг[101] вышел. Я чувствовал, что ты здесь неспроста появился. Да только ведь не лажанул[102] я. Видел же, креста давишь[103]. Тебя что, и маслины не берут? – Стас задумчиво смотрел на Викинга. Это был воин. Свободный и романтичный воин дорог, живший и дышавший их пылью, запахом бензина и раскаленного асфальта. Но не сейчас.
– Тебя как звали-то? В той, другой жизни?
– Строгов Виталий Иванович, был когда-то.
– «Харлей» я у тебя заберу и ружьишко тоже. А ты иди. Дорога – твой дом, но не твой путь. Подумай.
– Зы[104]. Неужто отпускаешь? Не боязно? Дороги-то сходятся и расходятся.
– Может, и так, да только выбор дороги всегда останется за тобой. Хой[105], байкер.
Бич, освободив массивное тело мотоциклиста, послушно пристроился теперь уже на левом предплечье. Его привычное место было основательно забинтовано расстаравшейся медсестрой. Стас смотрел вслед медленно бредущему в гору Викингу, рыцарю дорог. Тот, не поворачиваясь, вскинул вверх сжатую в кулак руку.
– Хой, – донеслось уже издали.
– Ковбой, вставай и иди сюда. – Парень с глазами цвета неба молча поднялся и подошел.
– Бери свой байк и проваливай. Подумай на досуге. Мое прошлое предложение остается в силе.
– Кто ты? – синие бездонные глаза смотрели на Стаса прямо и открыто. – Мессия[106]?
– Путник. Такой же, как и ты.
Парень развернулся и молча побрел в сторону «Ямахи». Затем обернувшись, еще раз остановился на Стасе долгим и внимательным взглядом. Заревел мощный двигатель, и байк, сделав козла[107] и оставив на асфальте черный след горелой резины, исчез в сером тумане.
– Тебе, часом, не в голову попали? Ладно блондинчик – он и среди них в хлюпиках ходил. Но Викинг? Это же зверь! Он же нас будет по одному отлавливать и зубами рвать! – Надя бешено размахивала руками, глаза метали искры.
– Викинг – воин.
– И что?
– Ему нужен поединок. Бой, а не месть. Виктор, подойди, будь другом.
– Слушаю, командир. Не знаю, как ты сотворил все это, но и спрашивать не буду. Может, когда-нибудь сам расскажешь.
– С «Харлеем» справишься?
– Мечта, а не байк. Агрегат[108], – от удовольствия парень даже языком зацокал.
– Есть шанс прокатить свой второй номер[109] с ветерком. Командуй.
– Это мы с удовольствием.
– Надя, прекрати изображать из себя возмущенную антресоль и садись за руль «Патриота». Саша, ты поведешь «Ровер». Знаю, что хреново, но учиться когда-нибудь надо. Все остальные – по местам. На сегодня больше зрелищ не предвидится, – Стас устало забрался на пассажирское сиденье джипа.
Он чувствовал себя опустошенным, и дело было не только в физическом истощении. Он, как высушенная губка, впитывал в себя те крохи энергии, которыми с ним могли поделиться проплывающие за окном полуосыпавшиеся сосны, засохшая, но еще несшая в себе остатки жизни свинцовая трава. Силы восстановятся, не сегодня, так завтра. Его волновало другое.
За пять дней пребывания в этом затерянном и брошенном на произвол судьбы мире он лишил жизни шестнадцать человек. Лишил легко, как-то походя, не испытывая особых угрызений совести. И то, что эти действия можно было расценивать как адекватный ответ на агрессию, нисколько не оправдывало его в собственных глазах. Что-то сломалось в мире, что-то очень важное. Не может один человек распоряжаться жизнью другого, нет у него такого права. Такого права нет ни у кого, даже у того, кто эту жизнь создал, даже у Творца. Жизнь – священна.
Саша, безбожно надрывая и без того изможденный двигатель машины, старательно объезжала многочисленные рытвины и кучи камней. Молча поглядывала на Стаса, но разговор не начинала, за что он был ей благодарен. Не до разговоров сейчас. Да и не понять его Сашке. Он знал, кто его поймет и молча разделит с ним горечь победы. Тот, кто сам не раз побеждал и не раз убивал. Не ради пищи и не ради жизни. Убивал – ради смерти. Он уже ждал его впереди, в трех километрах, стоя на небольшом пригорке среди редких сосен. Зверь ждал своего друга, так внезапно появившегося в его жизни и показавшего ему другую, незнакомую ее сторону. Оказывается, жить можно не только ради пищи, ради скоротечного мига победы – жить можно и ради любви.
По молчаливому сигналу Стаса Саша остановила машину, свернув с автомагистрали на проселочную дорогу, ведущую к их новому дому в долине.
– Саша, подождите меня здесь, я скоро. За мной идти не надо.
Он сидел на толстом слое сухих сосновых иголок. На коленях лежала огромная лохматая голова. Зверь был счастлив. Рядом был его друг и еще много новых друзей, образы и запахи которых Большой друг легко ему передал. У Зверя появился новый смысл жизни, теперь в зоне его ответственности были двуногие, которые подлежали его защите, как и остальные члены стаи. Кроме шершавого языка матери, Зверь не знал ласки, и рука Друга, перебиравшая спутанную шерсть на загривке, вызывала давно забытое и непривычное ощущение защищенности, чувство какого-то щенячьего восторга.
Другу было плохо. И Зверь знал и хорошо понимал, почему. Подобные чувства он испытывал после своих первых боев, когда, убив очередного противника, вместе с отливающим от мозга адреналином начинал понимать, что убил подобного себе. Убил в смертельной схватке, где выбор стоял между двумя жизнями – его собственной и чужой. Но этот чужой не был его врагом, он не претендовал на его добычу или его самку. А потом он привык. Привык убивать.
Лето уже подходило к концу, если, конечно, дневной холодный грязный туман и ночные заморозки вообще можно было назвать летом. В долину въехали, когда начали сгущаться первые вечерние сумерки. Стас решил, что никакого смысла в поздний час заниматься вопросами расселения нет. Колонна машин, возглавляемая «Ровером», остановилась возле их с Сашкой дома. Разгружались легко и весело. Девчонки радостно щебетали, ребята отпускали в их адрес шутки и колкости. Так бывает либо от предельной усталости, либо от переизбытка выплеснувшегося в кровь адреналина.
На Стаса все посматривали с нескрываемым уважением и страхом, может, кроме Сашки, взгляд которой выражал понимание и тепло. Самому Стасу просто хотелось побыть одному, и он оставил в роли квартирмейстера Сашку. Наде поручил руководить процессом приготовления праздничного ужина, а сам отправился включать силовые установки дома. Генератор запустился легко, и жилище загорелось желтыми живыми огнями, создавая иллюзию спокойной и мирной загородной жизни.
Погода портилась. Поднялся сырой промозглый ветер, не способный разогнать тяжелый пыльный туман и, казалось, загонявший его под одежду, в каждую клеточку истощенного тела. Стас поймал себя на том, что он уже не способен ощущать весь этот дискомфорт, но прижившиеся рефлексы заставляли непроизвольно ежиться. Зато движущиеся массы воздуха вместе с клубами тумана несли с собой заряды энергии, которые он жадно впитывал. Так сухой песок пустыни поглощает пролитую неосторожным путником воду.
