«В особенности терзали меня своими невыносимыми стенаниями клирики, и прежде всего мои ученики; я более страдал от их сострадания, чем от моей раны; я сильнее ощущал чувство стыда, чем ощущал свое уродство, я более мучался от неловкости и срама, чем от боли».
Абеляр хотел прославиться изощренностью ума и умением виртуозно им пользоваться, и вот он прославился, но только его известности послужило самое унизительное членовредительство. Это была слава «наоборот», слава с отрицательным знаком. Никогда прежде о нем столько не говорили, но как раз причину, породившую эти пересуды,
Абеляр прежде всего и более всего хотел бы скрыть. Он, жаждавший восхищений и восторгов, вызывал теперь лишь жалость! «Какой славой я пользовался совсем недавно, и с какой легкостью она была в один миг низвергнута и уничтожена!» И действительно, всего лишь краткий миг, одно быстрое движение руки, один взмах клинком с блестящим лезвием, режущим плоть, — и вот первый из философов своего времени превратился в евнуха, в скопца, в кастрата. Всякий раз, вспоминая этот жуткий эпизод, Абеляр уверял, что физическая боль была для него не столь нестерпимой, как боль уязвленной гордости; он физически, телесно страдал менее, чем страдал душевно, вернее, «умственно» в своем тщеславии. Фульбер и его друзья нанесли точный удар: никакие мучения не могли сравниться с терзаниями уязвленной гордыни; несмотря на все физиологические последствия ранения, Абеляр страдал прежде всего от того, что удар был нанесен точно в цель, в самую болезненную точку, поразив его гордость. Отныне и навсегда он превратился в униженного Аристотеля.
Мысли, которыми Абеляр делится с нами в момент отчаяния и растерянности, весьма показательны. «Немало способствовала моему смущению и увеличивала мою растерянность и мысль о том, что согласно суровой букве закона, евнухи представляются настолько отвратительными перед Господом, что людям, приведенным в такое состояние путем отрезания или раздавливания тех частей тела, что являются признаками принадлежности к мужскому полу, воспрещается переступать порог Божьего храма как созданиям зловонным и нечистым». Далее он цитирует отрывки из книг Левит и Второзаконие, где говорится о том, что оскопленных животных нельзя приносить в жертву Господу и что евнуху запрещено входить в храм. Любопытно, что Абеляр здесь предстает перед нами как человек, подчиняющийся очень древним законам. Его реакция — это реакция древнего иудея, предопределенная скорее Ветхим, а не Новым Заветом. С точки же зрения философской его позиция сближается с позицией Аристотеля, хотя с религиозной точки зрения тот был язычником, а Абеляр — человеком Ветхого Завета. Разумеется, его воззрения развивались и эволюционировали, но сама внутренняя природа Абеляра скорее подталкивает его в сторону Закона, а не Милости. В этот переломный момент его жизни Абеляру не приходит в голову открыть Евангелие. Только много позже он найдет в Евангелии тот текст, где говорится о скопцах, «которые сделали сами себя скопцами для
Царства Небесного» (Мф 19:12), и сочтет это для себя неким утешением, а также припомнит и историю Оригена, про которого было известно, что он якобы оскопил себя добровольно, чтобы в точности следовать букве Евангелия и избавиться от соблазнов плоти. Но все это произойдет позднее, а пока Абеляр придерживается взглядов, изложенных в Ветхом Завете. И ничто не могло умалить чувства стыда, которое он испытывал, ничто не могло его избавить от осознания ужасного поражения и невозможности ничего исправить. «Как будут торжествовать мои враги, видя, сколь жестокое возмездие, равное вине, получил я! Какое безутешное горе удар, поразивший меня, доставит моим друзьям и родным! Как распространится весть о моем великом, невиданном позоре! Куда же мне деться? Как показаться на люди? Ведь все станут указывать на меня пальцами, все злые языки будут судачить обо мне, я буду выглядеть в глазах всех неким чудовищем».
Однако в чем-то логика приходит Абеляру на помощь, заставляя его признать: «Сколь справедлив был суд Божий, наказавший меня в той части тела, коей я согрешил! Сколь справедливо было отмщение Фульбера, отплатившего мне предательством за предательство!»
Все величие Абеляра с точки зрения морали выражено в этих фразах. Надо отметить, что написаны они от чистого сердца, это были те первые мысли (по его собственному свидетельству), что роились у него в голове сразу же после того, как он был изувечен. Его смирение перед Господом абсолютно, он беспрекословно принимает свою участь самого презренного, самого униженного человека, испытывая глубочайшее почтение к строгой и безжалостной логике и признавая возмездие, обрушившееся на него, справедливым.
«Я вижу, что это справедливое возмездие за мое преступление. За зло, что я причинил, я должен был быть подвергнут суровому наказанию. Мой грех столь велик, что я заслужил, чтобы сей меч нанес мне удар».
И чувство это останется у Абеляра неизменным. Много позже в письме к Элоизе, к человеку, с которым ему надлежало быть честным более, чем с кем бы то ни было, он повторит: «В соответствии с законами справедливости, та часть тела, что согрешила, была поражена и искупила болью преступление, совершенное ею при получении удовольствий». Если для Абеляра и могло найтись зерно, из которого должна произрасти надежда на спасение, то есть чувство, способное помочь преодолеть отчаяние, то именно в этом немедленном принятии своей участи и следовало его искать.
Но хотя чувство смирения и покорности своей судьбе и возникло у Абеляра тотчас же, оно не вытеснило мысли о справедливой каре для тех, кто повинен в его несчастье. Из письма Фулькона, настоятеля монастыря в Дейле, написанного спустя несколько месяцев после ужасного события, мы узнаем, что люди, напавшие на Абеляра, обратились в бегство, но по крайней мере двое из них были пойманы и сурово наказаны: «Некоторым из твоих обидчиков выкололи глаза и отрезали гениталии. Тот, кто отрицал, что сие преступление было делом его рук, тоже был подвергнут наказанию — его лишили всего имущества. Не обвиняй в своей утрате и в пролитии твоей крови каноников и епископа, которые стремились к тому, чтобы в отношении тебя была восстановлена справедливость, они делали это так, как умели. Послушай доброго совета от истинного друга и выслушай от него слова утешения». Подобные увещевания содержат в себе намек на то, что Абеляр считал приговор, вынесенный его обидчикам, недостаточно суровым. Добавим только, что одним из преступников, подвергнутых наказанию, с нашей точки зрения весьма жестокому, был тот самый слуга Абеляра, что предал его и благодаря содействию которого преступление и было совершено.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
