Для Элоизы личная жертва была столь же значительна, как была бы значительна и в наши дни. Она, двадцатилетия я, безвозвратно отреклась от своей свободы. Абеляр принял решение принять постриг и удалиться в монастырь, и ни на единый миг он не усомнился в том, что Элоиза, может быть, не столь уж сильно расположена последовать его примеру; в своем повествовании он уточняет, что она это сделала «с полнейшим самопожертвованием». Позднее Элоиза отзовется на его слова эхом: «…после нашего совместного и одновременного пострижения, совершенного только по вашему решению…» Именно это решение позволяет с наибольшим основанием упрекать Абеляра, который настаивал на том, чтобы Элоиза первой надела монашеское покрывало (на что указывает Жильсон). Она была глубоко уязвлена. Ее любовь была такова, что она без малейшего колебания постриглась бы в монахини, чтобы последовать его примеру. Но Абеляр не выказал ей должного доверия, и это надолго оставило в ее душе глубокий след и чувство горечи. Позднее, много позднее эта горечь выльется в упрек столь резкий, что супруг Элоизы будет поражен его неистовой силой.
Однако в тот момент в поведении Элоизы нельзя было усмотреть ни сомнений, ни колебаний. Абеляр повелел ей надеть покрывало — она наденет его сама, по своей воле. В описании сцены, происходившей в монастыре в Аржантейле, заметны некие противоречия. Родные и друзья Элоизы выражали сожаление по поводу ее участи и убеждали отказаться от решения надеть покрывало; они говорили ей о ее молодости и о суровости монашеской жизни; они восклицали: неужели она наденет столь тяжкие оковы на свое будущее и на себя…
«Она отвечала на все уговоры только тем, что сквозь слезы и рыдания произносила жалобу Корнелии».[18]
«„О благородный супруг мой, ты не создан для столь позорного брака. Ужели моя злая судьба имела право занести свой топор над столь высокой головой? О, я преступница! Должна ли была я вступить в брак, чтобы стать причиной твоего несчастья? Так прими же во искупление это наказание, навстречу коему хочу я пойти по своей воле“. И с этими словами Элоиза приблизилась к алтарю, приняла из рук епископа освященное и получившее благословение покрывало и во всеуслышание произнесла слова монашеского обета».
Не раз исследователи обращали внимание на то, что это было довольно странно и необычно: вступать на монашескую стезю, приближаясь к алтарю со стихами Лукана на устах. Элоиза — достойная ученица Абеляра. Подобно ему, она глубоко прониклась духом классической древности. Если сам Абеляр ощущал себя раздавленным под тяжестью стыда — памятуя об участи евнухов в библейские времена, — то она чувствовала себя раздавленной, уничтоженной от отчаяния при мысли о том, что она, подобно героине «Фарсалии», стала причиной жизненной драмы своего супруга. Здесь становится очевидной направленность интеллектуального развития обоих наших героев.
Но если эти разнообразные цитаты из древних авторов придают повествованию Абеляра некий легкий налет искусственности, то собственно драма остается драмой и по прошествии многих столетий, касается ли это Абеляра, навсегда лишившегося надежды обрести ту славу, которой он так жаждал, или Элоизы, принужденной в двадцать лет согласиться на суровую жизнь вдали от мирских радостей, жизнь, которую выбрала не она сама. Вне зависимости от личных судеб Элоизы и Абеляра их история символизирует собой трагический конец несравненных историй любви, безвозвратное разъединение двух созданий, которые более не имеют возможности принадлежать друг другу, пусть даже и в мыслях. Две судьбы чрезвычайно одаренных людей на краткий миг сблизились и соединились; перед ними открылся сад наслаждений, но вот однажды их изгнали более жестоко, чем Адама и Еву, потому что теперь между ними воздвиглась та стена, что отделила Адама и Еву от земного рая.
Глава III. БРОДЯЧИЙ ФИЛОСОФ
«Признаюсь, скорее чувство стыда, чем склонность к благочестию заставило меня искать спасительную тень монастырских стен». Абеляр желал обрести забвение столь же страстно, сколь прежде он жаждал славы. Раньше его повседневная жизнь сопровождалась множеством знаков внимания, и он жаждал этих знаков: он хотел слышать, как люди перешептываются, когда он проходит мимо, хотел, чтобы прохожие на улицах оборачивались ему вслед, чтобы при его появлении на кафедре слушатели приветствовали его одобрительным, радостным гулом, — и вот теперь он столь же страстно желал везде и всюду проскальзывать незамеченным. Да, ему хотелось где-нибудь спрятаться, скрыться, похоронить себя, исчезнуть хотя бы на время, достаточное для того, чтобы забылось горькое событие, столь унизившее его человеческое достоинство… А когда-нибудь потом, когда возникнет уверенность, что вниманием к своей персоне он будет обязан не состраданию, не жалости и не иронии, можно будет появиться на людях.
Вот почему Абеляр принял постриг в монастыре. Но он не просто ушел в монастырь… В тот период монастырей, где можно было обрести спасительную и благотворную тень уединения, искомую им, в странах Запада, в самой Франции, да и в Париже и его окрестностях, было великое множество. Он мог остановить свой выбор на одном из монастырей: Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Маглуар, Сен-Мартен-де-Шан и прочих, прочих, прочих…
Но нет, он обратился за дозволением принять постриг в монастыре Сен-Дени и получил таковое. Выбор его весьма показателен.
Какое аббатство пользовалось тогда большей славой, какое аббатство было более почитаемым, чем Сен-Дени, королевское аббатство? Именно там, в монастыре Сен-Дени, папа Стефан II лично совершил обряд миропомазания короля Пипина Короткого, его жены королевы Бертрады и двух его сыновей, Карломана и Карла, того самого, что вошел в историю под именем Карла Великого; главный храм монастыря был освящен по завершении строительства в 775 году от Рождества Христова. И с той поры монастырь этот находился под покровительством императоров Священной Римской империи, а позднее — королей Франции.
Сознательно или бессознательно Абеляр искал и нашел ту среду, где его авторитет преподавателя и его качества мыслителя могли быть оценены по достоинству наилучшим образом. Не было тогда монастыря, который не почел бы за честь принять его в качестве собрата, но он хотел выбрать себе достойное прибежище, где ему было бы обеспечено забвение, но не заточение, не утрата свободы.
Надо заметить, что в эпоху Абеляра обряд миропомазания при восхождении на престол совершался в кафедральном соборе в Реймсе, но традиция требовала, чтобы повторное коронование королей происходило в Сен-Дени, там, где хранились меч и прочие регалии королевской власти, использовавшиеся во время торжественной церемонии. Один за другим короли Франции выражали желание быть захороненными в Сен-Дени: сам Пипин Короткий, Карл Лысый и многие их потомки, а следом и представители следующих династий — Гуго Капет и его сын Роберт Благочестивый. Разумеется, почетный статус королевского аббатства приносил Сен-Дени при каждой смене правителя все новые и новые щедрые дары и пожертвования, так что оно превратилось в «крупного землевладельца»; имеются и документальные свидетельства о щедрых дарах, как, например, пожалования плодородных полей, виноградников, даже целых лесных массивов, таких, как лес Ивелин; время сохранило для нас эти драгоценные документы, находящиеся сейчас в Национальном архиве. Материальное богатство монастыря Сен-Дени укрепилось огромным авторитетом в духовной сфере, ибо у него было славное прошлое, так как основан он в далекие времена «евангелизации» Галлии, то есть тогда, когда на ее земли пришли первые проповедники и принесли с собой веру Христову. И в эпоху Абеляра всякий монастырь гордился своим прошлым подобно тому, как каждый человек гордился своим родом. Первая, самая старинная церковь Сен-Дени была, как считают, возведена на том самом месте, где находилась могила святого — свидетеля событий, описанных в Евангелии. Рассказы о мучениях, принятых Святым Дионисием и его спутниками, получившие распространение еще во времена правления королей династии Меровингов, вплоть до наших дней подвергались сомнениям со стороны исследователей, изучавших письменные источники, и проверялись археологами. Раскопки, проведенные известным ученым С. Кросби, сделали очевидным следующий факт: все храмы, один за другим возводившиеся в Сен-Дени, а именно часовня, построенная приблизительно в IV веке, церковь конца V века, которую король Дагобер повелел перестроить вместе с госпиталем (приютом для бедных) и другими зданиями аббатства, наконец та самая церковь, которую видел Абеляр и при освящении которой присутствовал Карл Великий, — все они возведены над могилой, где покоятся останки Святого Дионисия и его спутников, принявших мученическую смерть на Монмартре и преданных земле на христианском кладбище под названием «Каталакус» (так во времена Античности называлось место, где теперь находится городок Сен-Дени).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
