Надо заметить, что в эпоху Абеляра обряд миропомазания при восхождении на престол совершался в кафедральном соборе в Реймсе, но традиция требовала, чтобы повторное коронование королей происходило в Сен-Дени, там, где хранились меч и прочие регалии королевской власти, использовавшиеся во время торжественной церемонии. Один за другим короли Франции выражали желание быть захороненными в Сен-Дени: сам Пипин Короткий, Карл Лысый и многие их потомки, а следом и представители следующих династий — Гуго Капет и его сын Роберт Благочестивый. Разумеется, почетный статус королевского аббатства приносил Сен-Дени при каждой смене правителя все новые и новые щедрые дары и пожертвования, так что оно превратилось в «крупного землевладельца»; имеются и документальные свидетельства о щедрых дарах, как, например, пожалования плодородных полей, виноградников, даже целых лесных массивов, таких, как лес Ивелин; время сохранило для нас эти драгоценные документы, находящиеся сейчас в Национальном архиве. Материальное богатство монастыря Сен-Дени укрепилось огромным авторитетом в духовной сфере, ибо у него было славное прошлое, так как основан он в далекие времена «евангелизации» Галлии, то есть тогда, когда на ее земли пришли первые проповедники и принесли с собой веру Христову. И в эпоху Абеляра всякий монастырь гордился своим прошлым подобно тому, как каждый человек гордился своим родом. Первая, самая старинная церковь Сен-Дени была, как считают, возведена на том самом месте, где находилась могила святого — свидетеля событий, описанных в Евангелии. Рассказы о мучениях, принятых Святым Дионисием и его спутниками, получившие распространение еще во времена правления королей династии Меровингов, вплоть до наших дней подвергались сомнениям со стороны исследователей, изучавших письменные источники, и проверялись археологами. Раскопки, проведенные известным ученым С. Кросби, сделали очевидным следующий факт: все храмы, один за другим возводившиеся в Сен-Дени, а именно часовня, построенная приблизительно в IV веке, церковь конца V века, которую король Дагобер повелел перестроить вместе с госпиталем (приютом для бедных) и другими зданиями аббатства, наконец та самая церковь, которую видел Абеляр и при освящении которой присутствовал Карл Великий, — все они возведены над могилой, где покоятся останки Святого Дионисия и его спутников, принявших мученическую смерть на Монмартре и преданных земле на христианском кладбище под названием «Каталакус» (так во времена Античности называлось место, где теперь находится городок Сен-Дени).
Абеляр наверняка был очевидцем строительства новой церкви — прежняя, возведенная во времена правления Каролингов, стала слишком мала, и ежегодно в День Святого Дионисия (9 октября), когда совершалось торжественное богослужение, происходила невероятная давка, так что монахи, которым были поручены заботы о реликвиях, иногда оказывались вынуждены проносить их через окна, будучи не в силах проложить себе дорогу сквозь толпу. Абеляр не видел церемонии освящения нового храма, состоявшегося два года спустя после его смерти, 11 июня 1144 года, но во время своего пребывания в аббатстве он наверняка познакомился с тем, кому впоследствии была доверена честь совершить сей обряд, — аббатом Сугерием.
В «Истории моих бедствий» Сугерий нигде не упоминается. Это обстоятельство выглядит довольно странно, поскольку речь идет о человеке весьма и весьма необычном, выдающемся. В 1120 году он еще не был аббатом, монахи избрали его на сей пост только два года спустя, после смерти аббата Адама, о котором, кстати, в сочинении Абеляра мы находим упоминания. Можно задаться вопросом, почему эти два человека, Сугерий и Абеляр, жившие бок о бок, в одном монастыре, не прониклись друг к другу симпатией. Сугерий, человек очень низкого происхождения, тем не менее уже в ранней юности выделялся среди прочих своим умом и блестящими способностями. Король Франции Людовик VI — в юности он оказался соучеником Сугерия, так как учился в школе при аббатстве Сен-Дени, — достаточно высоко ценил ум Сугерия и сделал его своим советником. Сугерий, как и Абеляр, был тем, кого мы сейчас называем гуманистом. Его труды свидетельствуют об очень обширных познаниях как в сфере религии, так и светских наук; это был тонкий, остроумный человек, высококультурный, образованный, с поэтическим даром, настоящий художник-новатор; свою смелость и новаторство он доказал уже тем, что первым при реконструкции зданий аббатства повелел применять на практике так называемое «пересечение стрелок», что повлекло за собой появление стрельчатых арок. И эта «архитектурная дерзость», пожалуй, равна дерзости, проявленной в наши дни теми, кто при реконструкции церкви в Роншане осмелился обратиться не к кому-нибудь, а к Ле Корбюзье. Итак, сей смелый шаг в области архитектуры «имел огромный резонанс», став толчком к возникновению и расцвету искусства готики. Правда, интересы Сугерия лежали в сфере скорее конкретных дел, а не отвлеченных философских дискуссий. Однако в одном, пожалуй, он мог бы сойтись во взглядах с Абеляром, а именно по поводу необходимости реформирования Сен-Дени, которое он и осуществит, став настоятелем.
Аббатство, где принял постриг Абеляр, несомненно, относилось к числу тех монастырей, что настоятельно нуждались в проведении реформ. «В аббатстве предавались всем видам распутства, что свойственны мирской жизни. Сам аббат был первым среди всех только лишь в распущенности и развращенности нравов».
Таково тогда было положение дел во многих монастырях, к тому же и богатство Сен-Дени способствовало всеобщей распущенности братии. Надо сказать, что вся история монастырей в период феодализма вплоть до XIV века состоит из отдельных реформаторских движений, в результате которых монастыри на время становились тем, чем они должны были быть; когда же эта тяга к реформированию угасла, монастыри постепенно начали приходить в упадок, и сам образ монашеской жизни почти полностью деградировал в так называемую эпоху классицизма, то есть в XVII–XVIII веках. В Сен-Дени настоятельно требовалась реформа, и это было очевидно. Абеляр отчетливо сознавал ее необходимость: «Я не раз восставал против их греховной распущенности и постыдных излишеств, не раз возвышал свой голос как с глазу на глаз, так и во всеуслышание». Но его пылкое рвение реформатора не нашло ни в ком отклика. Вероятно, он выглядел в глазах своих новых собратьев несносным человеком с крайне неуместными воззрениями, тем более неуместными, что его новоявленная добродетель и благочестие возникли столь внезапно, вслед за общеизвестным скандалом и потому вызывали лишь безмерное удивление; кстати, все понимали, что Абеляр теперь сам, так сказать, оказался совершенно в «безопасном положении», ибо никаким соблазнам он был уже неподвластен, и потому с такой легкостью обрушивал свой гнев на слабости других! Короче говоря, усердие в призывах к добродетели этого монаха, чьи похождения еще вчера были на слуху у всего Парижа, выглядело весьма подозрительным. Так могли ли монахи, гораздо дольше, чем он, ведшие образ жизни, свойственный монастырям, допустить, чтобы он учил их праведности?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
