камин, а перед ним глубокие диван и два кресла с очень высокими спинками. Валентин, войдя в библиотеку, в нерешительности остановился, осматриваясь. Взгляд его сразу приковали диван и два больших кресла перед камином.
– Две маленькие девочки, сидя перед камином на диване, читают «Анну Коренину» Льва Толстого, да это здесь и было» – представил себе как живую картину Валентин, проходя и осматриваясь по сторонам.
Из кресла перед горящим камином тяжело поднялся старый, высокий и очень худой человек. Одет он был можно сказать, что в деловой старомодный костюм, но с ногами его явно было не в порядке, он медленно, шаркая войлочными туфлями, направился к Валентину, подойдя к нему, протянул руку для приветствия. Валентин подал свою и они пожали друг другу руки, при этом Валентин отметил, что старик как-то по особенному пожимает руку, делая некое намеренное дополнительное движение, он уже встречал такое рукопожатие один раз давно. Ну да, конечно, вспомнил Валентин, так с ним поздоровался Дин в день их знакомства, значит это его отец, а вероятней всего дед. Тот жестом пригласил Валентина присесть в свободное кресло перед камином. Сбоку в стене неожиданно приоткрылась невидимая маленькая дверь и оттуда, мужчина в сером костюме, безшумно вывез широкий столик на колесиках, уставленный чашками, кофейником, печеньем и прочим, все это он поставил перед ними, разлил по полчашки кофе каждому и бесшумно удалился.
– Не смущайтесь, кофе хороший, пейте, пейте… – голос у старика был совсем не старческий, негромкий, но сильный, уверенный. Они сидели перед камином, смотрели на огонь, пили не спеша кофе и молчали.
– Когда-то давно наступили трудные времена, – неожиданно начал старик, – тогда, ради безопасности, дедушка меня увез в наш родовой замок, мне тогда где-то лет десять было не больше. И жил со мной в замке один мальчик, мой ровесник, год или чуть больше, так вот, мальчик был простым, из деревни в долине, из русской семьи, видимо недавних эмигрантов. Намеренно это сделал дедушка или просто для того, чтобы мне было не скучно… не знаю, я не спрашивал, а он не упоминал об этом никогда. Я сказал, что он был простым, но это не совсем верно, это был очень образованный мальчик для своих лет. Мы вместе играли, музыцировали, пели, рисовали, и все делали вместе, понимаете… вместе, – старик замялся, видимо подбирая нужное слово, – все-то у него было вместе: давай сделаем то или это, давай поиграем, споем, искупаемся…, понимаете, и все со смехом, с шуткой… А еще у него была привычка, если надо было сделать что-нибудь одному, то сразу: давай считаться, кто будет делать. Много у него было считалок. Я вот одну особенно запомнил:
– Заяц белый
Куда, бегал?
– В лес дубовый!
– Что там делал?
– Лыко драл!
– Куда клал?
– Под колоду!
– Кто украл?
– Родион.
– Выйди вон!
Старик задорно так по-мальчишески сосчитал, выделяя акценты на вопросе и ответе, а потом рассмеялся, видимо вспоминая, как они считались.
– Я потом при особо удачных операциях или сделках, всегда вспоминал про себя:
…
– Кто украл?
– Родион.
– Выйди вон!
– Отдавал ли отчет себе в том, что в этой считалке, что мне до нее… тогда было…, а что сейчас?
Потом он встал, и подошел поближе к огню.
– Здесь раньше жил архитектор. Он собрал библиотеку…, уникальну библиотеку, единственную, такой больше нет нигде, никогда не было и больше не будет, – он пошел, шаркая войлочными туфлями, вдоль стеллажей, – география, – показывая рукой на стиллаж начал перечислять он, – история, политика, экономика, физика, химия, астрономия и астрология, религия, медицина… и еще здесь много всего.
Он остановился, заложив руки за спиной, и глядя со стороны на книги.
– Для чего все это нужно? Это знания? Кому? Да, если надо построить корабль или дом, вырастить овощи и фрукты, вылечить человека или убить его…, ты можешь найти эти знания, взять их и использовать так, как посчитаешь нужным. Но человек решил для себя, что также можно взять книгу, написанную кем-то неизвестным, и научиться по ней жить и детей своих, или чужих, научить, человек уверен, что она даст ему ответы на все вопросы…, легко и просто.
Он подошел к столу и взял, лежащую на ней книгу, открыл, на заложенной закладкой странице и прочитал: «Да так ли, так ли всё это? – опять-таки подумал он, сходя с лестницы, – неужели нельзя еще остановиться и опять всё переправить… и не ходить?» Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы. Выйдя на улицу, он вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился на миг. В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, – точно ждала, чтобы поразить его окончательно. «Ну для чего, ну зачем я приходил к ней теперь? Я ей сказал: за делом; за каким же делом? Никакого совсем и не было дела! Объявить, что иду; так что же? Экая надобность! Люблю, что ли, я ее? Ведь нет, нет? Ведь вот отогнал ее теперь, как собаку. Крестов, что ли, мне в самом деле от нее понадобилось? О, как низко упал я! Нет, – мне слез ее надобно было, мне испуг ее видеть надобно было, смотреть, как сердце ее болит и терзается! Надо было хоть обо что-нибудь зацепиться, помедлить, на человека посмотреть! И я смел так на себя надеяться, так мечтать о себе, нищий я, ничтожный я, подлец, подлец!»
– Да, все это знания…, – он обернулся опять и окинул взглядом стеллажи, – но вот это… все эти эмоции, истерики, никому не нужные, фантазии…, так что ли? Странно, правда… – он посмотрел на Валентина и, показывая ему книгу в его руке, – он спускается по лестнице в начале, чтобы совершить преступление и… здесь…, как будто повторяется одно и то же… и один человек, те же мысли, образы… что это, вы можете мне объснить? Или русская литература не доступна для понимания, тогда она для кого? Скажите мне, кому она нужна?
Валентин смотрел на старика, слушал его рассуждения и молчал.
– Я сказал вам, что архитектор собрал уникальную, единственную библиотеку, которой больше нигде нет…, но это не она, – он, заложив руки за спину вместе с книгой, зашаркал в самый отдаленный угол и остановился у небольшого, узкого, низенького книжного шкафчика, – вот она, – он открыл дверцу, в ней на четырех полках стояло не более пятидесяти книг, старик поставил томик на вторую
