Когда Тереза допивала второй бокал, у нее возникло ощущение, что со временем и пространством происходят странные вещи.
Она практически ничего и никого не видела вокруг — одного лишь Криса. Официант снова наполнил бокалы, когда подали горячее. Макароны с кальмарами ей понравились, и Крис довольно улыбался. Происходящее напоминало меняющиеся кадры на видеопроекторе — на смену одной картине внезапно приходила другая: официант держит в руке бутылку вина, и тот же официант уже подает счет. Все казалось Терри как в немом кино, реальным был только Крис. Прошлое, от которого они бежали, почти начисто стерлось из памяти. Здесь, в Италии, ей было хорошо.
Улица дохнула в лицо неожиданно прохладным ночным воздухом. На мгновение женщина почувствовала, что Кристофер смотрит на нее чересчур пристально и задумчиво.
— Теперь пойдем потанцуем, — предложила она. — Ведь мы с тобой ни разу не танцевали.
— Но я совершенно не умею танцевать. — Крис снова повеселел.
— Тебе надо просто двигаться, и все. — Терри не могла понять, что его так развеселило. Для нее было сейчас важно потанцевать с ним вдвоем. — Ну же, Крис, идем, я покажу тебе, как это делается.
Паже не сопротивлялся. По улицам гулял ветер, и они шли, взявшись за руки, пока не оказались перед зияющим провалом — это был вход в ночной клуб. Из усилителей неслись звуки американской музыки, в которой тонули голоса толпы; люди разевали рты, но тщетно — их никто не слышал. Прожектора подсветки расчерчивали фигуры танцующих лиловыми и алыми полосами; бренди лилось рекой. Терри отдалась на волю музыке, тело ее извивалось, над откинутой назад головой взлетали копны волос. На лбу блестели капельки пота, она была раскованна и чувственна, не видя перед собой никого, даже Криса. Ей было безразлично, о чем поют в этих песнях. Важен был лишь пульс музыки, как биение ее собственного сердца. Терри была свободна.
Внезапно музыка оборвалась. Зажглись яркие огни, и в них растворились лилово-алые полосы подсветки. Они очутились в зале, где пахло затхлостью, как в давно непроветривавшейся спальне; кругом стояли столы, а на них — бокалы с недопитым спиртным.
— Они закрываются, — сказал Крис, беря Терезу под руку.
На улице еще больше похолодало.
— Пойдем куда-нибудь еще, — попросила Терри. — Прошу тебя, я не хочу, чтобы это кончалось.
«Не поможет», — услышала она вдруг, или это ей только почудилось, и бросилась в ночную мглу.
Они оказались на пустынной площади: призрачные здания, голые мостовые, смутные очертания фонтана. Над пепельно-серыми в лунном свете камнями мостовой разносились гулкие удары каблуков. Скинув туфли, Терри бежит к фонтану и вступает в холодную воду; промокший подол платья прилипает к ногам. Крис, засунув руки в карманы, молча наблюдает за ней.
— Скоро три, — произносит он. — Мы исходили все, что можно, Терри. Это последний фонтан в Венеции.
От этих слов Терезе стало весело. Она взглянула на Криса — он стоял стройный и прекрасный, словно античная статуя. Терри подумала, представала ли она такой хоть раз в его глазах.
— Не беда, — успокоила она его, выходя из фонтана. — Мне хочется кое-чем заняться с тобой.
Опершись на его руку, женщина надела туфли. Движения ее были спокойны и точны.
— Идем, — сказала она. — Скорее.
Они пустились бегом по извилистым кривым улицам. Наконец впереди открылась панорама Большого канала.
Когда они вошли к себе в номер, время остановилось.
Терри погасила свет. Стало так тихо, что она услышала собственное дыхание.
Луна и тусклый свет газовых фонарей на улице смягчали ночной мрак.
Терри видела перед собой только лицо Криса.
— Оставайся там, — прошептала она.
Крис стоял у кровати. Терри сняла серьги и положила их на туалетный столик. Его отражение в зеркале было неподвижно, словно завороженное ее движениями. Тереза повернулась к нему.
Ничто не нарушало тишины.
— Я так ждала этого, — тихо произнесла она и медленно направилась к Кристоферу.
В голове ее ритмично и волнообразно продолжал биться пульс музыки. Платье соскользнуло с плеч и, на мгновение задержавшись на бедрах, легло к ногам. Она спустила бретельки бюстгальтера, думая о том, что он никогда еще не видел ее такой. Бюстгальтер упал на пол. Терри пошла медленнее; ей хотелось, чтобы Крис физически почувствовал ее, даже на расстоянии.
— Дьявольщина.
Его голос прозвучал глухо, но она слышала его так же отчетливо, как если бы это был ее собственный.
— Я хочу унестись с тобой далеко-далеко, чтобы забыть обо всем.
Раздевшись, Терри попросила Криса, чтобы тот смотрел на нее.
Текли секунды. Он наблюдал за движениями ее тела, залитого серебристым светом, и Тереза впервые почувствовала себя по-настоящему красивой.
Кристофер двинулся к ней, но она не останавливалась. Когда он подошел вплотную, ей показалось, что глаза у него темнее ночи…
— Прямо здесь, — произнесла Терри.
Они опустились на пол. Он все делал именно так, как ей хотелось. Даже молчал, с нужной «интонацией», когда вошел в нее.
Остальное было творением их обоюдной страсти и ничем не сдерживаемого желания. Потом они долго лежали молча.
— Спишь? — спросил Крис.
— Нет, — тихо ответила Терри. — Не сплю.
Она почувствовала, как его губы коснулись ее живота, и все остальное потеряло смысл. Глубокий покой освобожденной страсти снизошел на нее, позволив наконец Терезе забыть о Елене.
16
Когда Терри проснулась, немилосердно палило утреннее солнце. Комната представляла собой кошмарное зрелище: разбросанная по полу одежда, болтающийся на трюмо бюстгальтер, сползшие на пол простыни. В голове у нее гудело.
Крис протянул Терезе стакан воды и три таблетки аспирина. Она без разговоров выпила лекарство и косо посмотрела на Криса.
— А как тебе удается выглядеть таким бодрячком? — спросила она.
— Холодный душ, — улыбнувшись, объяснил Крис. — Иначе я бы уже рухнул из лона цивилизации в пучину варварства. Нечто похожее произошло с нами вчера.
Терри привстала — на ней ничего не было. Лопатки саднило, она не сразу вспомнила, что стерла их о ковер. Зардевшись, женщина спросила:
— Ты что-нибудь помнишь?
Крис присел на кровать рядом с ней.
— До мельчайших подробностей. До конца дней своих не забуду.
Терри покачала головой.
— Такого со мной еще не было.
— Я польщен. — Крис поцеловал ее в лоб. — Только надо было вернуться чуть пораньше. Не в половине четвертого.
Терри вымученно улыбнулась.
— Если я и дальше буду раздеваться в подобной манере, то, пожалуй, далеко зайду. — Она искоса взглянула на него. — И сколько же раз у нас получилось?
— Три. Но на ковре только два. — Крис вытащил из ведерка со льдом мокрое полотенце, отжал и протянул Терри. — Подержи на лбу и прикрой глаза. Мне это помогло.
Это была хорошая мысль. Все предметы в комнате имели слишком резкие очертания, а от яркого света болели веки. Темнота действовала успокаивающе, влажное же полотенце смягчало боль, которая, возникая где-то в затылке, пульсирующими толчками отдавалась в глазах.
— Кстати, — услышала она голос Криса, — ты вчера чем-нибудь пользовалась?
— Ты это серьезно? Или сам пользовался презервативом?
— Да я же дилетант — растерялся от страха.
Он приподнял полотенце и поцеловал ее в лоб. Терри взяла его за руку и положила ладонь себе на щеку.
— Передай мне, пожалуйста, телефон, — попросила она.
Внезапно помрачнев, Крис повернулся, чтобы взять аппарат.
Тереза рассеянно поблагодарила и набрала номер Рики.
Но никто не отвечал.
А вдруг, подумалось ей, Елена решит, что у нее больше нет матери. С удивительной отчетливостью, словно это было только вчера, Терри вспомнила, как скрывалась в то утро от отца в спальне, когда ее мать с синим от побоев лицом пошла к врачу. Как, поджидая возвращения Розы, она то и дело выглядывала в окно в страхе, что мать расскажет врачу правду, и тогда ей не разрешат вернуться домой. Когда же наконец Роза появилась и увидела в окне лицо дочери, Тереза испытала огромное облегчение и одновременно чувство вины и щемящую жалость к матери. Сейчас, вспоминая этот эпизод из собственного детства, Терри, как никогда, понимала Елену, ее желание, чтобы мать вернулась домой. Ведь Терри не могла продемонстрировать ей следы от побоев, нанесенных Рики.
Она посмотрела на Криса и снова набрала номер.
Телефон молчал. Терезе вдруг стало омерзительно состояние своего похмелья, в котором смешалось все: тошнота, чувство раскаяния и презрения к самой себе.
— Боже, — с горечью произнесла она, — как бы я хотела, чтобы он был мертв.
Эти слова, словно отраженное эхо, троекратно пронеслись в ее сознании. Крис, помолчав, сказал:
