Нахрустевшись газетами, Матвей допил кофе и заплатил по счету. Шум и гам в ресторане нарастали крещендо. Его пьяный сосед по буфетной стойке тоже встал со своего места и полез в карман штанов за бумажником. Буфетчик прощально махнул Матвею салфеткой, как будто тот отправлялся в далекое путешествие. Проходя мимо «хозяйки», которая, увидев его, поджала губы, Сперанский почтительно поклонился. Провожаемый ее тушью подкрашенным недоумением, он вышел на улицу.
3
На часах все еще был вечер. Он решил прогуляться переулками до бульвара, а там уже сойти в диабазовый Аид метро. Снег перестал, и ветер стих. Других неприятностей не предвиделось. Матвей застегнул плащ на все пуговицы и пошел в сторону Большой Дмитровки.
Но его почти сразу окликнули:
— Матвей Александрыч!
Среднего роста, крепкого сложения и абсолютно незнакомый человек в приличном сером костюме. Две или три темные фигуры поодаль.
— Матвей Александрыч! — приветливо улыбаясь, повторил он, быстро идя к нему навстречу.
Матвей остановился, вглядываясь в лицо незнакомца.
— Да, что вам угодно?
Вместо ответа человек, все так же широко улыбаясь, ударил Матвея твердым кулаком в лицо. Это было так чудовищно, так неожиданно, что Матвей даже не почувствовал боли. Падая, он увидел, что еще несколько человек — трое или четверо — несутся к нему из темноты со сжатыми кулаками.
Первые несколько ударов ногами по голове только слегка оглушили его, не причинив серьезного вреда. Хуже стало, когда они его за руки отволокли в сторонку и прижали к стене. Рельефные, сосредоточенно-свирепые лица, глухие и звонкие удары слева направо, справа налево и совершенное молчание, совершенная безучастность пустого переулка, горящих окон. Небо, мостовая, небо, мостовая. Он поднимался на ноги и снова падал. Один раз ему удалось схватить кого-то из нападавших за горло, и тут же он получил такой глубокий удар поддых, что упал, согнувшись, и уже не мог встать. Вместе с тем голова его оставалась удивительно ясной, мысли проносились стремительно, но отнюдь не хаотично. Он, например, успел подумать, что бьют его, слава Богу, голыми руками, без палок и кастетов, что очень стараются и пыхтят и что если громко крикнуть, то услышит тот человек, что курил у входа в ресторан — в двадцати шагах отсюда. Впрочем, ни глубоко вдохнуть, ни крикнуть он не мог. И еще ему думалось: зачем же так бить, если это банальное ограбление? Но это не было банальным ограблением, и лучше бы он сразу потерял сознание. Нет, они, конечно, как всякие идейные изуверы, не позабыли вытащить у него из внутреннего кармана плаща бумажник, но главную сладость они извлекали не из наживы, а из нажима — именно: давили подкованными ботинками ему кисти рук, сжимали холодными пальцами ему горло, да так, что останавливалось сердце, коленями вжимали его лицо в камень, и жали, и жалили, и не жалели. И в эту отчаянную минуту с Матвеем что-то такое случилось, он как-то внутренне отстранился от происходящего, от боли и гнева, как будто отвернулся от своих мучителей, и хотя слабая часть его хрипела, и кашляла кровью, и цеплялась за штанины многоногого и многорукого беспощадного существа, терзавшего его, он, настоящий, неприкасаемый и невредимый, оставался сам по себе и даже с каким-то интересом наблюдал за собой со стороны. Он присутствовал при любопытном явлении: тройном, четверном, многократном наслоении одновременных мыслей и наблюдений в его сознании — явлении, возможно обусловленном его особым мыслительным навыком «письменной речи», а может быть, благим участием неведомой ему силы. Ему отвлеченно и как-то праздно, с каким-то посторонним любопытством подумалось между прочим: а не смогу ли я сейчас, вот сию минуту, прочитать про себя, к примеру, пушкинского «Анчара»? И он любовно и, как ему казалось, не спеша, предупреждая едва заметной паузой столкновение идущих подряд согласных («в день гнева»), начал: «В пустыне чахлой и скупой, на почве...» В другом же разделе его рассудка тем временем сама собою шла куда более сложная работа: другой Матвей со светлой печалью наблюдал за тем, как с каждым ударом, с каждой новой вспышкой боли в нем умирает обширная литература. Давно прочитанные, случайно услышанные, прочно забытые и на один закатный миг воскрешенные теперь фразы, мысли, словечки, строчки, целая лоскутная библиотека, о существовании которой в себе он и не подозревал. Они вдруг заговорили наперебой, загалдели на разные голоса, как будто в слишком тесном, жарко натопленном зале (чтобы открыть форточку, нужно влезть на высокий подоконник) проходило большое, многошумное собрание, и среди этих голосов можно было различить и оперный речитатив, и скорбно-невнятный певок, будто говоривший посасывал ноющий зуб, и мечтательный студенческий фальцет, и назидательный профессорский баритон, и детскую скороговорку, и унылый басок суфлера, шумно листающего страницы, и сбивчивый школярский дискант:
Надежды — сны бодрствующих, сказал Платон.Кому страхи-напасти, кому смехи-потехи.
Настала осени пора:В долинах ветры бушевали,И волны мутного ДнепраПесчаный берег подрывали.
«Все безмолвствовало; ветер разносил вопли и крики княгини Долгорукой, а между тем ее злополучного супруга быстро мчали на казнь».
(«И зелень мертвую ветвейИ корни ядом напоила».)
«В институтах девиц классы и дортуары поражали своей бедной казарменной обстановкой. Девицы держались прямо и принужденно».
Иллюзионы: «Лотос», «Чары», «Модерн».
Поэт и гардемарин Баласогло называл бездарных поэтов «литературными пигмеями».
Я был тогда еще ребенокИ в городке глухих невеждКрутил, угрюмый дикаренок,Калейдоскоп своих надежд.
Объявление: «Ищу союза волшебных звуков, чувств и дум». Подпись: А. П.
(«И если туча оросит, блуждая...»)
Sans nom, sans fortune...[47]
Гиппокам — особый отдел мозга, соединяющий в единое целое опыт прошлого и ощущения настоящего. Помогает генерировать представления о том, как будут развиваться события.
«Фамилия у вас, батенька, просто былинная», — заметил однажды этимологу Илличу-Свитычу профессор Дыбо.
«Только тогда замечал, что он не на середине строки, а скорей на середине улицы».
«Из мелкой сволочи вербую рать».
Чудовищное начало русской романной словесности: «Средь самого прекраснейшего дня в один час темная туча покрыла чистое небо; облаки, как горы, ходят и волнуются..» (Матвей Комаров, 1782). Еще «По мне, как они себе хотят, а мамзель Роза есть неоцененное лекарство от ипохондрии» (Нарежный, 1814).
Tout n'est pas rose.[48]
Супирант — поклонник, воздыхатель.
Он сказал: довольно полнозвучья, —Ты напрасно Моцарта любил...
«Роза шлет вам воздушный...»
«Мне пришел в голову роман, и я, вероятно, за него примусь...»
Клирикам не дозволялось терять ни сперму, ни кровь.
Сарказм — от греческого «рву мясо».
Родственны, как плоть и плеть.
«И кровь нейдет из треугольной ранки».
«Не в Дармштадте, а что-то американское...»
Не суждено было Сократу ни пообедать в Пританее, ни поужинать в Фессалии.
«Наполеон пообещал генералу Ожеро, который был выше его на целую голову, лишить его этого преимущества».
«Верите ли вы в существование животного магнетизма? Конечно верю: если человек в оспе или другой прилипчивой болезни может заразить здорового человека, то, стало быть, и здоровый может передать больному избыток здоровья и вылечить его».
«Облачным, но светлым днем, в исходе четвертого часа, первого апреля...»
Кто живет без печали и гнева,Тот не любит отчизны своей.
«Золотые часы с цепью, дорогие запонки и одно кольцо — этих вещей вполне достаточно для приличного мужчины. Утром носите перстень, вечером же заменяйте его кольцом с одним бриллиантом. Из всех драгоценных камней самый приятный и приличный — опал; человек с вульгарными понятиями и вкусом никогда не купит опал и всегда предпочтет более видный бриллиант, рубин, яхонт или изумруд».
Чем лечили гонорею? «Декохт» из трав и миндальное молоко (бросается в объятия Амалии).
«Комитет грамотности приводит следующие сведения: у крестьян, сеющих по пяти десятин, 19% грамотных детей; у сеющих десять десятин — 30% грамотных детей; у сеющих двадцать десятин — 45% грамотных детей. Очевидно, что не грамотность дает благосостояние, а наоборот».
Dies irae, dies iliaSolvet saeclum in favilla,Teste David cum Sybilla.[49]
«Если вы во сне видите буфет, в котором стоит много красивой посуды, — наяву вы вполне можете рассчитывать на удачу. И, напротив, если вам приснился пустой, грязный буфет — не стоит ждать милости от судьбы».
