выделяли. «Ты делаешь не то, что должна, но да, у тебя получится, и мы ждем от тебя свершений. Ты яркая и далеко пойдешь. Ты наломала много дров – с женщинами, Виллиджем[89], белыми и так далее – но ты еще молода. Ты найдешь свой путь». То есть я получала двойные послания, что-то вроде признания и отвержения одновременно. И понимаешь, то же самое было у меня в семье. В моей семье говорили: «Ты Лорд, и это делает тебя особенной и исключительной по сравнению с другими людьми в этом мире. Но ты не такая Лорд, как мы, когда же ты наконец исправишься и начнешь вести себя подобающе?»
Адриенна: А ты ощущала в Гарлемской гильдии писателей такие же неписаные законы, которые тебе надо было разгадать, чтобы вести себя правильно?
Одри: Да, я приносила стихи, чтобы читать на собраниях. И надеялась, что они скажут мне, чего же они от меня хотят, но они никогда не могли этого сделать, не говорили.
Адриенна: Были ли в этой группе женщины, старшие женщины?
Одри: Роза Ги[90] была старше меня, но она была всё же очень молода. Я помню только еще одну женщину, Гертруду Макбрайд. Но она пришла на семинар и ушла так быстро, что я так с ней и не познакомилась. По большей части ядром были мужчины. Мы с моей подругой Джинни были участницами, но в несколько другом положении – мы учились в школе.
Адриенна: Получается, Тугалу дал тебе совершенно новый опыт работы с другими Черными писательницами.
Одри: Когда я ехала в Тугалу, я не знала, что я могу дать и откуда он возьмется. Я знала, что не могу дать того, что предлагают обычные преподавательницы по поэзии, да и не хотела, потому что мне они никогда не были полезны. Я не могла дать то, что предлагают преподавательницы английского. Единственное, что я могла дать, – это саму себя. И я была так увлечена этими молодыми людьми – я правда любила их. Я знала эмоциональную жизнь каждого и каждой из этих студенток, потому что у нас были консультации, и это стало для меня неотделимо от их поэзии. Я говорила с ними в группе об их поэзии в контексте того, что я знала об их жизни, о том, что между этими вещами есть реальная, неразрывная связь, даже если раньше их учили обратному.
К тому моменту, как я уехала из Тугалу, я знала, что мне необходимо преподавать, что работы в библиотеке – к тому времени я была главной библиотекаршей в школе Таун[91] – мне недостаточно. Преподавание пришлось мне по душе. И оно дало мне какое-то достоинство, которого у меня раньше не было в работе. Но с тех пор как я побывала в Тугалу и провела эти семинары, я понимала не только, что я правда поэтесса, но и что это та работа, которой я буду заниматься.
Практически все стихи из «Телеграмм к ярости»[92] я написала в Тугалу. Я провела там полтора месяца. Я вернулась, зная, что в моих отношениях с Эдом чего-то не хватает – либо мы их перестроим, либо закончим. Я не знала, как закончить, потому что для меня никогда не бывало финалов. Но в Тугалу я встретила Фрэнсис и знала, что она станет постоянным человеком в моей жизни. Хотя я не понимала, как мы это устроим. Я оставила частичку своего сердца в Тугалу – не только из-за Фрэнсис, но и из-за того, чему меня там научили студентки.
И когда я вернулась, студентки позвонили мне и сказали – все они состояли еще и в хоре Тугалу, – что они приедут в Нью-Йорк петь в Карнеги-холле с Дюком Эллингтоном 4 апреля, а я должна была написать заметку об этом для джексонской «Клэрион-Леджер»[93], так что я тоже была там, и пока мы там были, убили Мартина Лютера Кинга.
Адриенна: В тот вечер?
Одри: Я была с хором Тугалу в Карнеги-холле, когда его убили. Хор пел «Миру сегодня нужна любовь»[94]. Песню прервали, чтобы сообщить нам, что Мартин Лютер Кинг убит.
Адриенна: И что люди делали?
Одри: Дюк Эллингтон заплакал. Ханиуэлл, руководитель хора, сказал: «Единственное, что мы можем сделать, – допеть в память о нем». И они снова запели «Миру сегодня нужна любовь». Дети плакали. Публика плакала. А потом хор умолк. На этом они прекратили концерт. Но они допели эту песню, и ее отзвук остался. Это было больше, чем боль. Ужас, чудовищность произошедшего. Не только смерть Кинга, но и то, что она значила. У меня всегда было предчувствие Армагеддона, и оно было особенно сильно в те дни, ощущение жизни на грани хаоса. Не только личного, но и на мировом уровне. Мы умираем, мы убиваем наш мир – это чувство всегда было со мной. Я ощущала, что любое мое или наше действие, всё творческое и правильное – всё это помогает удерживать нас от шага за край. Что это самое большее, что можно делать, пока мы выстраиваем какое-то более разумное будущее. Но что мы в то же время находимся в огромной опасности. И вот это стало реальностью на самом деле. Некоторые мои стихи – например, «Равноденствие»[95] – родом из тех времен. Тогда я поняла, что должна уйти из библиотеки. Примерно в это же время Иоланда[96] показала мою книгу «Первые города» Мине Шонесси[97], у которой она училась, и, кажется, она сказала Мине: «Может, возьмете ее преподавать?» – потому что, понимаешь, Иоланда такой человек.
Адриенна: Но еще и Мина такой человек, чтобы прислушаться к этому.
Одри: И вот Иоланда пришла ко мне и сказала: «Слушай, с тобой хочет встретиться руководительница программы по английскому в SEEK[98]. Может быть, она возьмет тебя на работу». И я подумала: я должна выйти на этот рубеж. Это не то же самое, что вернуться на Юг, где тебя могут застрелить, но когда Мина сказала мне: «Учи», – это было так же жутко. У меня было такое чувство, что я не знаю, как это делать, но это моя линия фронта. И я обсуждала это с Фрэнсис, потому что у нас был опыт Тугалу, и я спросила: «Если бы я могла пойти на войну, если бы я могла взять в руки оружие, чтобы защищать то, во что я верю, то да – но что я буду делать в классе?» А Фрэнсис ответила: «Ты будешь делать то же, что и в Тугалу». И своим студенткам в SEEK
