матери.
Адриенна: Чему научилась?
Одри: Ценности невербальной, доязыковой коммуникации. Для меня это была жизненная необходимость. Но при этом, живя в мире, мне не хотелось иметь ничего общего с тем, как моя мать использует язык. У нее был странный способ обращения со словами: если какое-то слово не подходило ей или было недостаточно выразительным, она просто придумывала другое, и оно входило в наш семейный язык навсегда, и горе той из нас, кто его забывала. Но наверное, мне передалась от нее еще одна идея… Что есть целый огромный мир невербального общения и контактов между людьми, и он имеет основополагающее значение, и его нужно учиться расшифровывать и использовать. Одна из причин, почему мне было так нелегко в детстве, была в том, что родители, особенно мать, всегда ожидали, что я без слов угадаю, что она чувствует и чего от меня хочет. А я думала, что это естественно. Моя мама ожидала от меня понимания без слов…
Адриенна: И незнание закона не освобождало от ответственности.
Одри: Именно так. Я от этого терялась. Но в конце концов я научилась без слов получать нужную информацию, которая давала защиту. Мать мне говорила: «Не будь дурочкой, не слушай, что люди говорят ртом». Но потом она говорила что-то еще, и я чувствовала подвох. Учишься всегда через наблюдение. Приходится замечать невербальное, потому что люди никогда не скажут всего, что тебе нужно знать. Приходится добывать это знание, то, что нужно, чтобы выжить. А если ошибешься, тебя накажут, но это не беда. Ты становишься сильной, упражняясь в том, для чего тебе нужно быть сильной. Именно так учатся по-настоящему. Это очень тяжелый способ жить, но он принес мне и кое-что хорошее. Это было и преимущество, и помеха. В старших классах я обнаружила, что люди действительно думают по-другому: воспринимают, разгадывают, получают информацию из слов. Было очень тяжело. Я никогда не занималась – я буквально интуитивно воспринимала своих учительниц. Поэтому мне было так важно, чтобы учительница мне нравилась: я никогда не занималась, не читала, что задано, хотя схватывала всё это – их чувства, их знания, – но при этом упускала много других вещей, много собственных, оригинальных методов.
Адриенна: Ты сказала, что никогда не читала. Ты имеешь в виду, что не читала то, что задавали, но читала другие вещи?
Одри: Если я и читала то, что задавали, то не так, как это полагалось делать. Для меня всё было как стихи, с разными изгибами, разными слоями. Так что у меня всегда было ощущение, что я усваиваю вещи не так, как другие. Пришлось тренироваться и заставлять себя думать.
Адриенна: То есть делать то, что, как ты предполагала, делали другие. Ты помнишь, как это было?
Одри: Да. Я представляла, как пытаюсь догнать что-то за углом, что ускользает от меня. Образ постоянно терялся. У меня был случай в Мексике, когда я переехала в Куэрнаваку[73]…
Адриенна: Сколько примерно тебе тогда было лет?
Одри: Мне было девятнадцать. Я каждый день ездила в Мехико на занятия. Чтобы попасть на первую пару, в шесть утра я ловила попутную машину на деревенской площади. Я выходила из дома до рассвета. Знаешь, там есть два вулкана, Попокатепетль и Истаксиуатль. Я приняла их за облака, когда впервые увидела их в окне. Было темно, на вершинах гор лежал снег, всходило солнце. А когда оно поднималось до кромки гор, начинали петь птицы. Всё равно казалось, что еще ночь, потому что мы были в низине. Но снег светился. А потом это невероятное, нарастающее пение птиц. Однажды утром я поднялась на холм и почувствовала зеленый, влажный запах. И потом птиц, их пение, – я никогда на самом деле не замечала, никогда не слышала птиц до этого. Я спускалась с холма, и я была зачарована. Это было прекрасно. Всё это время в Мексике я не писала. А ведь поэзия была моим способом управляться со словами, это было так важно… И вот на том холме у меня впервые появилось чувство, что я могу соединить две эти вещи. Могу вдохнуть в слова то, что чувствую. Мне не надо было создавать мир, чтобы написать о нем. Я поняла, что слова могут говорить. Что в предложении может быть эмоция. До этого я выстраивала целые конструкции, и где-нибудь в них была заключена эта крупица, как в китайской булочке[74], крошка чего-то питательного, по-настоящему нужного, что я должна была создать. Там, на том холме, меня наполнили запахи, чувства, вид, я наполнилась такой красотой, что поверить не могла… Раньше я только фантазировала о ней. До этого я воображала деревья, видела во сне лес. До четырех лет, пока у меня не появились очки, я думала, что деревья – это зеленые облака. А когда в старших классах я читала Шекспира, я сбегала гулять по его садам и испанским мхам, среди роз и трельяжей, где отдыхали прекрасные женщины и солнце играло на красной кирпичной кладке. В Мексике я поняла, что такое бывает на самом деле. И в тот день на горе я узнала, что слова могут подходить к этому, воссоздавать это.
Адриенна: То есть в Мексике ты увидела реальность настолько же необыкновенной, яркой и чувственной, какой раньше ее воображала?
Одри: Думаю, да. Мне всегда казалось, что я должна придумать, создать ее в своей голове. В Мексике я поняла, что такое даже нельзя придумать, если оно не произойдет или не может произойти. Я не знаю, когда это произошло со мной впервые – помню истории, которые нам рассказывала мама про Гренаду в Вест-Индии, где она родилась… Но тогда, утром в Мексике, я поняла, что мне не придется до конца жизни придумывать красоту. Помню, как пыталась рассказать об этом озарении Евдоре и не находила слов. Помню, как она сказала: «Напиши стихотворение». Когда я попыталась написать стихотворение о том, что я чувствовала в то утро, у меня не вышло – у меня была только память о том, что это возможно. Это было невероятно важно. Я знаю, что вернулась из Мексики совсем, совсем другой, и во многом благодаря тому, чему научилась у Евдоры. Но более того, это было своего рода высвобождение моего творчества, высвобождение меня самой.
Адриенна: Потом ты вернулась в Нижний Ист-Сайд, верно?
Одри: Да, я вернулась к своей подруге Рут и начала искать работу. Год проучилась в университете, но я не могла находиться в мире этих людей. Так что я подумала, что могу стать медсестрой. Было очень сложно найти хоть какую-то работу. Я
