Добровольческие представители на это предложение атамана заявили, что оно противоречит принципам военного искусства и представляет серьезный тормоз для единого фронта. Но Краснов не хотел позволить Доброволии загребать жар руками казачества, которое он сорганизовал.
В ноябре вопрос об едином командовании так и не сдвинулся с мертвой точки.
— Если бы Добровольческая армия, — говорил Краснов кубанской делегации, — в настоящее время двигалась на север, на Москву, и боролась бок-о-бок с Донской армией, тогда бы, конечно, вопрос об едином верховном командовании возник немедленно. При настоящих же условиях, к сожалению, нет оснований предполагать, что оно может принести существенную пользу. Что сейчас они могут дать нам и что мы им можем дать? Да и в будущем, — если казакам признать верховное неказачье командование, это значит в будущем освободить руками казаков Москву, а казаки останутся ни при чем и успех дела будет приписан другим.1
Неустойка на фронте заставила говорить иным языком. 26 декабря Краснов прибыл на ст. Кущевку на свидание с Деникиным.
Английский генерал Пуль и французский капитан Фукэ играли роль сватов.
Краснов и ранее, чтобы подчеркнуть свою независимость от Деникина, называл последнего в телеграммах Антоном Ивановичем. Теперь в Кущевке, на границе Дона и Кубани, занятой Доброволией, он приказал поставить свой поезд так, чтобы граница проходила по середине его вагона. Деникину давалось понять, что донской атаман не едет к нему с поклоном, а встречает его на границе своих владений. В свою очередь и деникинский вагон расположился таким же образом.
Щепетильные «спасатели отечества», с соблюдением тысячи китайских церемоний, имевших целью не уронить свое достоинство в глазах другого, наконец договорились. По этому кущевскому соглашению Донская армия в оперативном отношении подчинялась ген. Деникину. Во всем остальном — донской командарм сохранял полную самостоятельность, неся ответственность только перед Кругом и атаманом.
Деникин с этого момента начал титуловаться «главнокомандующим вооруженными силами юга России».
Марка Доброволии поднялась. Ей сопутствовало и военное счастье.
Вольная Кубань», 1918 г., № 170.
Покровский и Шкуро, командовавшие кубанцами, терцами и горцами и признававшие над собой только власть Деникина, добили советские войска на Кавказе. 28 января 1919 г. добровольческие части заняли Владикавказ.
Здесь ген. Ляхов,[49] командир одной из кубанских частей, произвел изрядное кровопускание, не разбирая большевиков, меньшевиков и эс-эров.
Между прочим, он расстрелял некоего Перримонда. Носились слухи, что это тот самый Иван Карлович Перримонд, эс-эр, который занимал должность комиссара временного правительства при Кавказской армии и не ладил с Ляховым.
Возможно и так, что расстреляли не его, а его брата, бывшего офицера, начавшего еще в 1917 году ратовать за большевизм.
Деникин торжествовал. На Северном Кавказе больше не существовало Красной армии. Союзники убедились в стойкости, боеспособности его войска.
Впрочем, победа над неприятелем, давно уже отрезанным ото всего мира, иногда вызывала сомнение в действительной доблести победителя. Так, член Рады Белоусов однажды заметил на заседании кубанских законодателей:
— Большевистская армия пала, главным образом, от тифа, а не под ударами Добровольческой армии.
Так или иначе, первый успех окрылил победоносную Доброволию. Звезда побежденного большевиками Краснова, напротив, померкла. Его строптивость, его нежелание идти в Каноссу и просить Деникина скорее помочь Дону нажили ему много врагов среди перепуганных членов Круга.
Деникин и так должен был перекинуть свои части на Дон, во-первых, потому, что на Кавказе больше не существовало противника; во-вторых, как главнокомандующий, обязанный руководить операциями и отражать удар в слабом месте своего фронта.
Но на Дону нервничали. Против Краснова все громче и громче поднимался ропот. Деникин, напротив, приобретал симпатии. Еще бы! На него только и возлагали теперь свои надежды «хузяева».
Харламов понял, что наступил момент, когда надо разделаться с Красновым.
1 февраля открылась сессия Большого Войскового Круга. Предыдущая закрылась в сентябре, после того как расширила права атамана на время гражданской войны и забронировала власть от всякой опеки со стороны народных представителей. Теперь Круг хотел потребовать у атамана отчета в том, как он воспользовался чрезвычайными полномочиями.
За кулисами шла усиленная работа. Агенты «степных» генералов подливали масла в огонь. Обстановка теперь настолько изменилась, что все мелкотравчатые людишки, ранее дрожавшие при одном виде атамана, стали хорохориться, поднимать головы. Кругу захотелось теперь быть кругом, то-есть говорильней, а не батальоном солдат.
Тотчас же по открытии сессии законодатели избрали делегацию к ген. Деникину, чтобы униженно просить его о скорейшей помощи изнемогающему Дону.
«Единонеделимцы» захлебывались от удовольствия.
31 января Деникин издал велеречивый приказ о бессмертных подвигах Добровольческой армии, взявшей последний оплот Советской власти на Кавказе — Владикавказ, и призывал своих воинов помочь Дону. Но Круг понимал, что все-таки Деникину необходимо удаление Краснова.
2 февраля атаман явился с отчетом к державному хозяину земли донской. Вид у него был усталый, в речи не замечалось прежней живости.
Не работа утомила его. Он с ранней молодости привык работать по пятнадцать часов в сутки. Дворцовая прислуга недоумевала, когда же спит атаман, которого камердинеры оставляли поздно вечером в кабинете над кипами бумаг и встречали рано утром уже на ногах. Заваленный государственными делами, он находил время и для поэтического творчества, в котором отводил душу, забыв злобы дня.
Не работа, а провал затеянного плана сокрушил его. Он видел, что лавры Пожарского ускользают от него и что не донскому казачеству суждено сыграть роль нижегородского ополчения.
Сухо, вяло, без обычного воодушевления говорил он на этот раз в Круге. Сообщив об измене верхнедонцов, вызвавшей катастрофу, он, не утаивая более ничего, па-рисовал печальную картину действительности.
— Казаки, забыв стыд и совесть, сдаются целыми частями и выдают своих офицеров красным. Война стала перекидываться в Донецкий округ. Зашатались хоперцы, требуя, чтобы им показали союзников. А союзники, усталые от войны и не разбирающиеся в наших делах, медлили с помощью, пока датский посол не приехал из Петрограда и не разъяснил им все. Теперь они хотят помочь нам, но для северной части области уже поздно. В Новочеркасске царит гробовая тишина, обозначающая, что войска наши отступают без боя, и безнадежно было бы наше дело, если бы не шла к нам на помощь доблестная Добровольческая армия и если бы на севере, востоке и западе России большевики не сжимались в кольцо. Будем же просить помощи у Добровольческой армии, у Кубани, у союзников и пусть Круг скажет войскам, за что мы воюем и за что должны крепко биться казаки.
Последние слова атаманской речи прозвучали и замолкли. Прошло пять секунд, десять. Ни одного хлопка. Не так, как прежде, когда каждая фраза родила гром аплодисментов.
Холодно, исподлобья глядели на атамана руководящие слои Круга, в сюртуках и френчах. Панургово стадо, в чекменях и рубахах, с любопытством, с которым в станице наблюдают петушиный бой, ждало, что будет дальше, кто кого?
Вдруг с внеочередным заявлением выступил ген. Эльснер, представитель Добровольческой армии в Новочеркасске.
Он приветствовал Круг от имени Деникина и сообщил, что завтра, 3 февраля, главнокомандующий сам прибудет в столицу Тихого Дона.
Буря оваций покрыла слова Эльснера.
Далее — закрытое заседание, в котором все открылось.
Харламов огласил телеграмму Деникина, объяснившего в ней, почему победоносная Добровольческая армия до сего времени оттягивала помощь Дону.
Или Краснов, или Деникин… Это поняли все окончательно и бесповоротно.
Снова открыли двери для публики.
Председатель совета управляющих отделами правительства, т. е. премьер-министр, ген. Африкан Петрович Богаевский старался несколько успокоить «хузяевов». По его словам, дело еще не так плохо; что началось формирование партизанских отрядов; что недоразумения с Добровольческой армией улажены и что положение далеко не безнадежно.
Но Круг не слушал никаких примирительных речей. Почти все ораторы обрушились на «Светика», которому при голосовании выразили недоверие.
Краснову тоже все стало ясно.
— Недоверие ген. Денисову, моему ближайшему помощнику, работавшему под моим непосредственным наблюдением, означает то же, что недоверие мне, — ответил он и заявил, что отказывается от атаманства.
