Потом повозки тронулись и нас затрясло по дороге. Километров сорок проехав, нас сняли с повозок и положили на землю. Повозочные на телегах уехали, мы остались лежать на земле.
Я огляделся, кругом кусты небольшая поляна и лужи кругом. Ни врачей, ни санитаров. Неужель нас эти обозники бросили? Может немец прорвал фронт и прет напрополую.
Над лесом, что стоит метрах в трехстах от нашей лежанки слышались раскаты взрывов бомб и гудение немецких пикеровщиков. Так продолжалось несколько часов.
Некоторые из раненых поднимались с земли опираясь на палки, ковыляли к бочагам с водой. Ложились на брюхо и жадно хватали коричневую воду ртом. Кто мог двигаться, тому это удавалось.
Я лежал на боку и не знал, что мне делать. Можно ли мне двигаться, перебиты ли у меня кости. Если кости в бедре перебиты, поднявшись я их сдвину наверняка с места. Потом врачи скажут, зачем вставал, ты сам себе нанес непоправимую травму.
Я пошевелился, поднялся на руках от земли. Страшной и раздерающей боли я не почувствовал. Сесть я не мог, а мог встать на колени. На четвереньках продвигаясь вперед я хотел доползти до ближайшей лужи с водой.
– Вы куда лейтенант? – услышел я женский голос над собой.
Я повернул голову, надо мной стояла медсестра с сумкой.
– Пить сестричка!
Сестра отстегнула от ремня котелок, зачерпнула воды из мутной лужи. Расстегнула свою сумку достала какой-то порошок, бросила его в котелок, поболтала поднятой с земли палочкой в котелке и подала мне воду.
– Пейте! Кто еще хочет?
– Вы товарищи не волнуйтесь, вас положили здесь специально. Вас не бросили посреди дороги в грязи. Немцы засекли наш полевой госпиталь, третий день бомбят деревню и палатки в лесу. Здесь у болота они вас не заметят. При облете самолетов прошу не двигаться. Каждый лежит под кустом, этого достаточно, чтобы вас сверху не видели. Мы принимаем так уже вторую партию. Там бомбили, а здесь ни одной потери нет. В виду бомбежки госпиталь вас принять не может. К вечеру придут подводы и вас повезут дальше.
Медсестра с котелком стала обходить раненых лежащих на земле.
– Хоть бы покормили нас, мы считай третьи сутки не ели.
– Кормить сейчас нечем. Потерпите, от этого не умирают.
Солнце еще не село за лес, на дороге загрохотали телеги. Раненых быстро растощили по повозкам и колонна двинулась дальше в тыл.
Бесконечная трясская дорога и не подрессоренные скрипучие телеги прыгая на колдобинах и выбоинах измотали последние силы у ослабевших людей. Сколько продолжалось эта нечеловеческая тряска на телегах. Сколько прошло времени, когда пришел обоз в Торжок, ни один раненый сказать не мог.
Я открыл глаза, кругом было тихо, подводы не двигались, колеса не скрипели. День или ночь стояла, трудно было сказать. Помню только, что нас на носилках куда-то понесли и опустили. Помню смутно, что мы несколько часов лежали в корридоре, потом в светлой перевязочной над нами манипулировали люди в белых халатах. Меня о чем-то спрашивали, я что-то отвечал на вопросы.
Как следует очнулся я в просторной и чистой палате. Под головой лежала ватная подушка, под боком такой же ватный тюфяк. Все закрыто белыми простынями, на подушке белоснежная навлочка, даже как то неловко. После земли и грязи оказаться в чистой кровати.
Лежу укрытый одеялом, рядом белая тумбочка. На ней граненый стакан с водой, в воде воткнуты полевые цветы. На больших окнах марлевые подкрашенные зеленкой в бледный цвет занавески.
Открыл глаза, дежурная сестра подходит и спрашивает:
– Будете есть?
– Ужасно хочу! – отвечаю я ей.
– Несколько суток во рту ничего не было.
Она ухадит и вскоре возвращается. В руках у нее поднос, на подносе миска ароматного хлебова, стакан компота и ломтики белого хлеба.
Я поднимаюсь на локтях. Тяну нос к миске и вижу, передомной мясные наваристые свежие щи. Жолтые блески навара плавают между разводами сметаны. Потянув ноздрей ароматный пар от наваристых щей, я задохнулся от вкусности плескавшейся в миске похлебки. Сколько лет ничего подобного не ел, не нюхал и не вдыхал такого аромата.
Медсестра подставила к кровати табуретку. Поставила миски, положила рядом на торелочку хлеб. Компот она аккуратно поставила на тумбочку.
– Ешьте первое, а я пойду за вторым.
– А что на второе, – спросил я из любопытства. Может не налегать на щи, оставить место для жаркого.
– На второе, гуляш с жареной картошкой.
Если захотите добавки первого. Скажите, я принесу вам еще. Раненые первые дни по многу и жадно едят. Такое впечатление, как будто вас на фронте совсем не кормят. Я посижу здесь, а вы приступайте к первому. Не глотайте по многу, щи горячие. Ешьте по немногу.
Я опустил алюминевую ложку в щи, откусил небольшой кусок хлеба от тоненько нарезанного ломтика, зачерпнул ложкой и поднес ко рту. Вытянул губы, подул и попробовал горячи ли, прислонив к краю ложки нижнюю губу.
В этот момент здание, где была палата, внезапно вздрогнуло. Стены и пол как-то поплыли вдруг в сторону. Миска со щами подпрыгнула сама, табуретка зашаталась и отлетела в сторону. После всего этого в тот же момент раздался взрыв. Посыпалась штукатурка, какая-то пыль и земля. Наверху, над головой с воем и ревом пронесся самолет пикеровщик. Снова удар, из окон посыпались стекла. Щи я только понюхал, а вот попробовать их не пришлось.
Здание школы, где мы лежали, заходило ходуном. В панике заметались люди. Раненые, кто мог ходить на своих ногах, кто мог подпираясь костылями вымахать наружу, все кинулись толкая друг друга в коридор.
После третьего удара из окон выбило деревянные рамы. Я поднялся с кровати, перевалился через подоконник и опустился на землю. Огляделся по сторонам.
Метрах в двадцати от здания были отрыты узкие щели. Там уже сидели люди. Они попеременно выглядывали. Увидели меня и замахали мне руками. Прихрамывая я доплелся до них. Мне подали несколько человек руки и я легко соскользнул к ним в окоп.
Немцы налетев на Торжок, летали безнаказанно, спускаясь к самым крышам. Бомбежка продолжалась до самого вечера. Вечером к госпиталю подошли подводы, нас погрузили и повезли куда-то в деревню.
Еще сутки прошли, а во рту у меня остался только вкус кусочка откусанного от тонко нарезанного ломтика хлеба. Стоя в ячейке с ранеными я вдруг почувствовал, что не прожевал его. Пожевав, поваляв его во рту, я усилием воли проглатил его, как комок размятой глины. А щи, наваристые щи со сметаной, я даже не успел попробовать. А там на дне миски, я видел, мелко нарубленные кусочки сосисок.
Сейчас слюни текут, курить нечего и я глотаю слюни. Когда куришь – легче, затянулся разок, стоишь и сплевываешь налево и направо.
Вот какая история однажды приключилась со мной, поведал командир роты, мне грустную свою историю.
* * *
Эвакогоспиталь
На передовой под Витебском видимо наступило затишье. Раненых и контуженый в госпиталь не поступало. Немецкая авиация почти не летала. Наша изба постепенно опустела совсем. Всех, кто находился здесь больше месяца, после очередной комиссии выписывали и отправляли по своим частям.
Старик Ерофеич, наш санитар, как-то пришел сел аккуратно на лавочку, достал свой кисет, свернул козью ножку и пустил дым в пространство. Потом он огляделся крутом, убедился, что мы все на месте и сказал сам себе под нос:
– Живешь, живешь – стараешься, а все никак не угодишь! И вот что еще!
– Слыхать гипнотизер в госпиталь приехал. Будут внушением усыплять и проверять. Сразу узнают, кто еще контужен, а кто так здесь сидит. На нарах вон кричат и в карты дуются, а придут к врачу, двух слов связать не могут. Мычат и все тут!
Ерофеич подымил своей цигаркой, покашлял сипло в кулак, поплевал на окурок, придавил его на шестке печки, почесал в затылке, встал и ушел.
Лейтенанты на нарах головы подняли.
– Что будем делать, братцы? Посоветуй гвардии капитан! Ты вроде все знаешь. Старше нас и все-таки разведчик!
– У меня в этом деле опыта нет! – ответил я.
– Я первый раз в госпиталь попал по контузии. Слыхал, что после выпивки гипноз не берет.
– Ну да?
– Это точно?
– Откуда я знаю, точно это или нет. Просто слыхал такой разговор.
– А что братцы, наверно лекарства такие есть?
– То лекарства, а тут просто водка!
– Другого средства нет! Давай деньги братва! За самогоном нужно бежать!
– Вам надо, вы и бегите! – сказал недавно прибывший в госпиталь лейтенант, посматривая на меня.
– Мы с капитаном здесь вторую неделю. Нас комиссовать теперь не будут. Так что рассчитывайте только на себя на двоих. Из всех контуженых за самогон стояли только двое.
