Так как сопротивление не было организовано, никто его и не оказывал.
В госпитали стали поступать раненые.
В анатомический театр свозили убитых.
На следующий день газеты осветили события лишь с одной стороны, однако народная молва досказала остальное.
Кавалерийские атаки под предводительством господина полковника Рапта получили в народе название «драгонад на улице Сен-Дени».
Кабинет Виллеля, решивший укрепить свои позиции при помощи террора, захлебнулся в крови и пал, уступив место более умеренному кабинету, в который вошли г-н де Маранд как министр финансов и г-н де Ламот-Удан как военный министр.
В награду за верность и неоценимые услуги, оказанные им на улице Сен-Дени, г-н Рапт получил чин бригадного генерала и звание пэра Франции.
V
ГЛАВА, ГДЕ ЧИТАТЕЛИ ВСТРЕТЯТСЯ С ОТЦОМ В ОЖИДАНИИ ВСТРЕЧИ С ДОЧЕРЬЮ
Описанные нами события выполняют в нашей книге такую же роль, как безводные степи в некоторых плодороднейших странах с прекраснейшими пейзажами: такие пустыни непременно нужно миновать, чтобы выйти к оазису. Господина Лебастара де Премона терпели в Париже только потому, что Сальватор заверил Жакаля: генерал явился лишь для освобождения своего друга г-на Сарранти и против правительства ничего не замышлял. Как только г-н Сарранти оказался на свободе, два друга пришли проститься с тем, кого мы отныне станем все реже называть комиссионером и все чаще — Конрадом де Вальженезом.
Господин Лебастар сидел в гостиной Сальватора. По левую руку от него сидел его новый друг, по правую — старый.
В непринужденной задушевной беседе прошло полчаса; генерал Лебастар поднялся и, прощаясь, протянул руку Сальватору. Но тот, с самого начала, похоже, находясь во власти одной мысли, остановил его и, как всегда, спокойно и ласково улыбнувшись, попросил уделить ему еще несколько минут для разговора, который он до сих пор откладывал, но теперь, как ему казалось, настал подходящий момент.
Господин Сарранти направился к двери, собираясь оставить генерала наедине с Сальватором.
— Нет, нет! — остановил его молодой человек. — Вы разделили все тяготы и опасности, которые выпали на долю генерала. Будет справедливо, если вы разделите с ним и радость, когда для него настанет день радости.
— Что вы хотите сказать, Сальватор? — спросил генерал. — Какую еще радость я могу испытать? Разве что увидеть Наполеона Второго на троне его отца?
— У вас есть для счастья и другие причины! — возразил Сальватор.
— Увы, мне об этом ничего не известно, — печально покачал головой генерал.
— Сначала сочтите свои беды, генерал, а потом сосчитаете и радости.
— У меня в этом мире лишь три больших несчастья, — сказал генерал де Премон, — первым и самым большим была смерть моего повелителя; вторым (он повернулся к г-ну Сарранти и протянул ему руку) — осуждение моего друга; третьим…
Генерал нахмурился и замолчал.
— Третьим?.. — переспросил Сальватор.
— Третьим была потеря дочери, которую я любил так же сильно, как ее мать.
— Ну, генерал, раз вы знаете свои несчастья, вы сможете перечислить и свои радости. Итак, во-первых, надежда на возвращение сына вашего повелителя, как вы его называете; во-вторых, спасение и оправдание вашего друга; наконец, третья радость — возвращение вашей любимой дочери.
— Что вы имеете в виду?! — вскричал генерал.
— Как знать? Быть может, я смогу помочь вам испытать эту третью и самую большую радость.
— Вы?
— Да, я.
— Говорите, говорите, мой друг! — взволновался генерал.
— Говорите скорее! — прибавил г-н Сарранти.
— Все зависит от ваших ответов на мои вопросы, — продолжал Сальватор. — Вы бывали в Руане, генерал?
— Да, — сказал тот, вздрогнув.
— Много раз?
— Однажды.
— Давно?
— Пятнадцать лет назад.
— Именно так, — удовлетворенно кивнул Сальватор. — В тысяча восемьсот двенадцатом году, не правда ли?
— Да, в тысяча восемьсот двенадцатом.
— Это было днем или ночью?
— Ночью.
— Вы были в почтовой карете?
— Да.
— Вы остановились в Руане всего на одну минуту?
— Это правда, — с возрастающим удивлением отвечал генерал, — я дал передохнуть лошадям и спросил, как проехать в деревушку, куда я держал путь.
— Деревушка называлась Ла-Буй? — уточнил Сальватор.
— Вы и это знаете? — вскричал генерал.
— Да, — рассмеялся Сальватор, — я знаю это, генерал, а также многое другое. Однако позвольте мне продолжать. В Ла-Буе карета остановилась перед неказистым домиком, из нее вышел человек с объемистым свертком в руках. Надо ли говорить, что это были вы, генерал?
— Да, я.
— Подойдя к дому, вы оглядели ограду и дверь, достали из кармана ключ, отперли дверь, ощупью нашли кровать и положили туда сверток.
— И это правда, — подтвердил генерал.
— После этого, вынув из кармана кошелек и письмо, вы положили то и другое на первый предмет мебели, какой смогли нащупать. Потом вы неслышно прикрыли дверь, сели в коляску, и лошади поскакали в Гавр. Все точно?
— Настолько точно, будто вы при том присутствовали, — отвечал генерал, — я не могу понять, откуда вам все известно.
— Все просто, и вы сейчас это поймете. Итак, я продолжаю; вот факты, которые вам известны, из чего я делаю вывод: сведения мои верны и надежды меня не обманули. Теперь я расскажу вам о том, чего вы не знаете.
Генерал стал слушать с удвоенным вниманием.
— Примерно через час после вашего отъезда женщина, возвращавшаяся с руанского рынка, остановилась у того же дома, где останавливались вы, тоже достала из кармана ключ, отперла дверь и вскрикнула от удивления, услышав крики ребенка.
— Бедняжка Мина! — пробормотал генерал.
Сальватор пропустил его восклицание мимо ушей и продолжал:
— Добрая женщина поспешила зажечь лампу и, двигаясь на крик, увидела на кровати что-то белое и копошащееся; она приподняла длинную муслиновую вуаль: перед ней была заливавшаяся слезами свеженькая, розовощекая прелестная годовалая малышка.
Генерал провел рукой по глазам, смахнув две крупные слезы.
— Велико же было удивление женщины, когда она увидела девочку в комнате, ведь когда женщина уходила, дом оставался пуст. Она взяла ребенка на руки и осмотрела со всех сторон. Она искала в пеленках хоть какую-нибудь записку, но ничего не нашла и лишь отметила про себя, что пеленки из тончайшего батиста; покрывало, в которое закутана девочка, — из дорогих алансонских кружев, а вуаль сверху — из индийского муслина. Не слишком обширные сведения! Но вскоре славная женщина заметила на столе оставленные вами письмо и кошелек. В кошельке было тысяча двести франков. Письмо было составлено в таких выражениях:
