На очной ставке, помимо Сталина и Ежова, присутствовали члены Политбюро ЦК ВКП(б) Молотов и Ворошилов. Булин и Урицкий старательно изобличали Белова в антисоветской деятельности, вредительстве, подтверждали его участие в военном заговоре. Но Белов, потрясенный всем случившимся с ним и ошарашенный такими заявлениями Булина и Урицкого, да еще произнесенными в присутствии руководства партии, все-таки устоял и в этот раз, отвергнув все обвинения. Произошла вторая осечка.
Реакция Сталина была однозначной: «Мало поработали с Беловым!». И тогда Ежов отдает Белова в «работу» своим костоломам, благо что нехватки в подобных кадрах НКВД в те годы совершенно не испытывал: умение выколачивать (в буквальном смысле) из арестованных нужные следствию показания ценилось там гораздо выше других профессиональных качеств. Недаром ведь И.М. Леплевский, а затем Н.Г. Николаев, получив назначение на пост начальника Особого отдела ГУГБ, вскоре перетащили туда многих своих прежних сослуживцев, умело владевших кулаками и резиновой дубинкой.
С Беловым «хорошо поработали» и на следующий день Ежов смог рапортовать Сталину об очередной победе – арестованный командарм стал давать показания. Под воздействием истязаний, шантажа, угроз и обещаний Белов вынужден был написать заявление следующего содержания – на имя Н.И. Ежова: «Я вчера во время очной ставки совершил новое тяжелое преступление, обманув руководителей Советского правительства. Мне особо тяжело писать об этом после того, как я имел полную возможность в присутствии Сталина, Молотова, Ворошилова и Ежова честно раскаяться и рассказать всю правду, как бы тяжела она ни была, о моей преступной деятельности против Родины и советского народа…»[79]
Добавим еще несколько слов об этом заявлении, а также о предшествующей ему очной ставке с Булиным и Урицким. Проверка дела по обвинению И.П. Белова показала, что данное его заявление является чистейшей воды самооговором, а сама очная ставка в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б) – одним из распространенных способов давления на арестованного с целью получения необходимых показаний. Хороший знаток «кухни» НКВД М.П. Фриновский, бывший заместитель Ежова, в своих собственноручных, показаниях, приводя примеры заранее отрепетированных очных ставок, в качестве одной из таковых назвал и означенную выше.
Вместе с тем следует отметить и другое: Урицкий дал на этой очной ставке ложные показания против Белова только после жестокого избиения его следователями. О том есть специальная пометка в личной записной книжке Ежова. Такими же ложными были и показания Булина, которые он дал за несколько дней до ареста Белова, подтвердив их затем на очной ставке с ним 7 января 1938 года. Впоследствии Булин отказался от этой лжи и заявил на допросе 24 июня 1938 года: «Мои показания от 3 января 1938 года вымышленные… Меня мучает совесть, что я оклеветал себя и честных, преданных партии людей»[80].
С интервалом в полгода была произведена вторая очная ставка между Беловым и Булиным. Теперь их роли поменялись: Булин заявил, что он оклеветал себя и Белова, а тот, доведенный истязаниями до отчаяния, признавал себя и Булина преступниками. Антон Булин, отвергая все обвинения, заявлял: «…Никогда никаких антисоветских разговоров с Беловым не было… Он говорит неправду, так же, как я сам себя оговорил и других, о чем я уже сделал заявление правительству».
Вполне логично задать вопрос: «Предчувствовал ли Белов неотвратимое приближение своего ареста?» Имеющиеся документы позволяют ответить на него утвердительно, ибо многие прямые и косвенные данные подводили его к выводу о том. что идет тотальное уничтожение командных кадров Красной Армии. К такой мысли он пришел вначале втайне от всех, а затем уже стал высказывать ее в своем близком окружении. Например, А.Г. Гордон на допросе показал, что за два дня до ареста Белова он был у того в гостях: «Тут во время обеда он сказал, что, видимо, приближается время решения вопроса и о нем, что аресты и снятие военных работников идет по определенному плану. Он это чувствует из встреч и отношений, которые к нему проявляются в наркомате за последние дни. Люди, которые раньше относились с подчеркнутой почтительностью, в эти дни либо избегают, либо пробегам. При этом он стал утверждать, что, видимо, оговорен кем-то, в частности, Урицким, но что он за собой ничего не чувствует и это все должно выясниться на очной ставке в Политбюро, которое, видимо, состоится 7–8 января и тогда либо работа и жизнь пойдет на крепкой основе, либо все провалится…»[81]
Значит, о том, что ему предстоит очная ставка в Политбюро ЦК ВКП(б), Белов знал и, что естественно, готовился к ней, продумывая аргументы и факты в свою пользу. Как видно, знал он и о том, о кем предстоит ему встреча: ведь не зря же в разговоре с Гордоном Белов упомянул комкора С.П. Урицкого, который якобы его оговорил. Потому-то и не дало это задуманное мероприятие того ошеломляющего эффекта, который ожидали получить сотрудники Особого отдела, члены Политбюро ЦК ВКП(б) во главе со Сталиным. Скорее всего было так, что Белова подвергли аресту после отказа подтвердить на очной ставке показания Булина и Урицкого о его антисоветской деятельности. А что было бы с Беловым, признай он тогда все, что утверждали последние? Можно смело утверждать, что конец был бы точно таков, какой он получился и в первом варианте – Белов все равно бы подвергся аресту и следствию. А так он хотя бы сохранил свое лицо, не потеряв уважения к самому себе в этот первый день своего нахождения в руках НКВД.
Надо сказать, что в лапах чекистов Белов уже однажды побывал. Правда, было это давно, еще в гражданскую войну. Обратимся к архивно-следственному делу под названием «Бухарские события 1920 г.», по которому проходило 105 человек, в том числе командующий Бухарской группой войск И.П. Белов. Из материалов дела видно, что после взятия Красной Армией Бухары военнослужащие группы занялись разграблением ценностей эмира, в том числе золота, сукна, шелка. В таких грабежах приняли участие адъютант Белова – Ерискин и один из приближенных к нему командиров – Авербух. Сам же Белов обвинялся в том, что он, как командующий группой, не предотвратил грабежи и мародерство, а также пытался отвести от наказания названных Ерискина и Авербуха.
После окончания расследования дела оно рассматривалось 7 декабря 1920 года на коллегии Особого отдела Туркестанского фронта, которая приняла следующее постановление: «Принимая во внимание, что настоящее ни в коем случае нельзя рассматривать, как дело, касающееся персонально той или иной личности или учреждения, а наоборот, оно является делом, имеющим серьезное общегосударственное значение, подлежащее рассмотрению органов центра РСФСР, а поэтому: дело о «Бухарских событиях» передать в ОО (Особый отдел. – Н.Ч.) ВЧК; арестованных же: а) Ивана Белова, имеющего богатые революционные заслуги, и Мартихина из-под стражи освободить, причем первого с правом занятия ответственных должностей, но с обязательством явки по первому требованию…»
В начале апреля 1921 года дело об участии Белова в «Бухарских событиях» слушалось на заседании Президиума ВЧК, который постановил его производством прекратить ввиду недоказанности обвинения. Отдельные же участники неблаговидных деяний были осуждены. Так, Авербух получил срок три года лагерей. Большую роль в ускорении разбирательства дела и реабилитации И.П. Белова сыграли положительные отзывы на него видных военных и политических работников Туркестанского фронта – Д.А. Фурманова, Б.Н. Иванова и других. Их обращения и письма в адрес В.И. Ленина, ЦК РКП(б) и СНК, ВЧК возымели свое действие. Например, Фурманов, вместе с Беловым участвовавший в подавлении Верненского мятежа (июнь 1920 года) в качестве уполномоченного РВС Туркфронта по Семиречью, а затем в течение двух месяцев бывший у него военным комиссаром в 3 й Туркестанской стрелковой дивизии, а потому хорошо изучивший начдива, писал в январе 1921 года начальнику Особого отдела ВЧК:
«Я имею сведения о том, что в ОО ВЧК числится дело тов. Белова, кавалера ордена Красного Знамени, бывшего начдива 3 й Туркестанской дивизии. Я слышал, что его обвиняли в присвоении ценностей во время бухарских боев. Спешу сказать Вам несколько слов про Белова во избежание ошибок при разборе дела… Белов безусловно честный человек. Во всем деле какое-то роковое недоразумение или чей-либо сторонний злостный умысел. На возможность последнего особенно обращаю Ваше внимание. В обстановке Туркестанской действительности возможны самые невероятные махинации.
В свое время Белову пришлось тушить белогвардейское восстание, поднятое Осиповны (в Ташкенте) и он тогда нажил себе немало врагов, явных и тайных. В Туркестане в свое время было деление на активов и пассивов. Принадлежа к активистам, Белов, несомненно, в лице пассививистов имеет до сих пор (из злопамятных) своих недругов и мстителей. Обстоятельства путаные и во воем деле необходимо быть «исторически» объективным и осторожным. С Беловым я работал в Семиречье несколько месяцев. Человек он тугой на сближение, для многих тяжеловесный, а порой и нетерпимый за свою непосредственность и прямоту. На подлость, на воровство, на махинации – он абсолютно не способен, в этом я глубоко убежден. Наоборот, такого честного и прямого человека нередко трудно встретить… Рекомендую максимальную осторожность и предостерегаю против возможного пристрастия со стороны «туркестанцев»…[82]
