Белок не рассматривают. Их просто считают по парам и бросают в кучи по сортам, по цветам. Их так много, что и двум большим самолетам не забрать сразу.
Бенетося с сыном и в этом сезоне настреляли белок больше всех. Старик торжествует. Ялэ сдержаннее отца. Мальчик долго ходит по фактории, разглядывая товары, приценяясь ко всему. Удивительно: даже старики частенько подходят к мальчику и советуются, как со взрослым, по всяким делам. Особенно большой авторитет среди своих соплеменников Ялэ завоевал на новые вещи, завезенные в тайгу впервые. В этом году кооператоры забросили на факторию примусы. Такую «машину» эвенки никогда не видели. Они не обратились за справками и объяснениями к факторщикам, даже чуть было не обиделись, когда те начали разъяснять принципы диковинной машины. Охотники обратились к Ялэ. Мальчик молча выслушал просьбу старейших и только кивнул головой. Вечером он заперся с заведующим фактории у него в квартире и целую ночь маял расспросами и практическими «опытами». На следующее утро Ялэ самостоятельно зажег перед удивленными колхозниками примус и долго простоял около него, показывая эвенкам, что машина не опасна: не шаманит и не убивает людей.
Технический авторитет Ялэ имел, оказывается, свою интересную историю. Как-то зимой, несколько лет назад, в эвенкийский колхоз, в котором жил и Ялэ, случайно забрался полузамерзший киномеханик с передвижкой. Эвенки приютили и отогрели механика. В благодарность он решил «провернуть» им пару картин. У странствующего киномеханика оказались две короткометражные пленки северной тематики. На одной из пленок была заснята охота на белку, на другой — нападение волков на стадо оленей и охота за хищниками. Киноаппарат в тайге появился впервые, никто не знал, что это такое. Предприимчивый киноработник натянул экран в урасе Бенетося. На просмотр прежде всего пришли лучшие и старейшие колхозники. Никем не замеченный тут же приютился маленький Ялэ. Как только завертелась ручка динамомашины и ярко вспыхнула электрическая лампочка, зрители в испуге разбежались. Как ни бился, ни уговаривал механик стариков пойти осмотреть лампочку, общупать машину и убедиться в отсутствии сверхъестественного в ней, они не соглашались. Тут подвернулся шаман. Он злобно ополчился против кино.
— Худой человек небесный огонь (молнию) украл и пускает ее но веревке (по проводу) из ящика в пузырек, где он светит. Глаза потеряешь, если смотреть будешь. Сердце остановится совсем и ум из головы уйдет, — запугивал он.
Эвенки слушались старейших колхозников. Киномеханик был безутешен. Напрасно он просил, ругался — все было так же. Может быть, он так бы и уехал непризнанным и опозоренным, если бы не заметил однажды, с каким любопытством пожирает глазами оборудование установки Ялэ. В отчаянии механик взялся горячо объяснять ему устройство киноаппарата. Сначала испуганно и недоверчиво слушал Ялэ, но потом детская любознательность пересилила — Ялэ прикоснулся к зажженной лампочке. Она была холодна! Значит, неправда, что это небесный огонь. Вскоре привлеченные рассказами мальчика, эвенки увидели, как он сам добывал небесный огонь. Механик теперь молчал, ухмылялся и только крутил рукоять машины. Ялэ смело разбил шаманские небылицы своими бесхитростными, но убедительными опытами, придуманными им самим. Он совал светящуюся лампочку в снег, опускал в воду, дул на нее, зажимал в ладонях, подносил к глазам. Убедившись в неопасности электрического света, эвенки пожалели, что этот огонь нельзя взять на зиму в свою урасу. Авторитет шаманов был поколеблен.
Настал день первого сеанса. Увидев на экране эвенков-охотников, отправляющихся на промысел, зрители выразили шумную радость. Ведь снимали же соплеменников, и у них не остановилось сердце! Врут все шаманы. Как только появилась на экране первая прыгающая белка, какой-то азартный охотник, захвативший с собой ружье, не вытерпел и выстрелил улюке в глаз. Механик остолбенел и бросил вертеть рукоятку. Белка с простреленным глазом осталась неподвижно сидеть на дереве. Охотники бросились к экрану, намереваясь бежать в лес за белкой. Натолкнувшись на шесты урасы, они с удивлением остановились и подвергли экран и изображение на нем детальному осмотру. Тут очнулся механик. Он бешено завертел ручку машины, и белки запрыгали на ветках, как сумасшедшие. Киносеанс превратился в стрелковый тир. Все, кто имел с собой ружья (иные сбегали за ними), открыли по белкам оглушительную стрельбу, крича, смеясь и негодуя на бесконечные «промахи». Когда пленка кончилась и зрители увидели себя на «охоте», все разразились громким хохотом. Но громче всех смеялся счастливый механик, торжествовавший победу советской кинопленки над старью вековых шаманских традиций.
С тех пор картины сделались любимейшим развлечением охотников стойбища, а ранее отвергнутый механик самым почетным гостем. Каждый охотник купил на фактории белого полотна, сделал экран, вывесил его около урасы, и охотники «белковали». В конце концов механик с трудом вырвался от них, торжественно поклявшись на черепе оленя, что не забудет их и скоро снова приедет.
Вот история непоколебимости авторитета Ялэ по «техническим» вопросам.
* * *
Самолет рванулся в воздух. На земле все еще отчетливо были видны люди и ближе всех Ялэ — маленький охотник Ялэ, — бегущий вслед «железной птице» и махающий руками. Возле его ног мчалась Нерпа.
Под самолетом — леса, нескончаемые, непроходимые, таинственные, обладающие огромной притягательной силой, очарованием и суровостью; леса, скрывающие в своих зарослях замечательных людей, людей мужества, отваги и благородства.
Троицк, 1939 г.
РАССКАЗЫ О ПОЛЯРНИКАХ
ЧЕЛОВЕК С ПЕСНЕЙ
I
— Убей меня бывший бог, ребятки, но если эта фактория существует в природе, то должна быть где-нибудь здесь. Верно, дети?
Человек говорил отрывисто, с силой выбрасывая слова изо рта. Ветер был стремителен и плотен: едва говоривший открывал рот, как ветер доотказа наполнял легкие. Чтобы выдохнуть воздух, приходилось отвертываться.
— Ненцы с Пай-Хоя[81] говорили нам, что Грешная река будет сразу же, как перевалишь через Байдарак на Северный Ямал. Они говорили: дорогу надо гонять 20 снов[82]. Мы гоняем ее вот уже месяц, но разве в этой темнотище...
Говоривший захлебнулся и замолчал. В шалмане ветров бесновался снег.
— Этот старикан, ребятки... — начал было снова человек, но неистовый порыв подхватил его и бросил в снег. Человек ударился головой о нарту, но не унимался: — Этот чортов старикан, ребятки, очевидно, справляет нынче какой-то праздник, оттого так и беснуется. Мало ему того, что рука у меня отморожена, так он еще дерется. Старый смутьян. Может, он запретит мне и мою любимую песню?
И, сидя в сугробе, он начал петь:
Малютка Нелли,О-ой, ду-ду!..
Но вскоре смолк: ныла отмороженная рука.
— Надо здорово торопиться, надо искать факторию, — добавил человек.
Ребятки — девять упряжных псов — молчали. Каюр[83] подполз к ним и здоровой рукой стал сдирать с морд собак настывший от дыхания лед. Это была ласка. Собаки, зябко взвизгивая, жались к хозяину. Разговор возобновился:
— Белый, — обратился каюр к передовому. — Послушай, собака. Я ведь знаю — ты обижаешься на меня и негодуешь за этот кусок льда, который мы волочим вот уже почти тысячу километров на какую-то «Грешную реку». Поймите, собаки, это — почта зимовщикам. Почта! Им там каждое, — самое смешное, глуповатое, — письмо ценнее моей отмороженной руки. Одно слово «милый» дороже всех семи наших жизней. Помнишь, Белый, как ходили мы с тобой на остров Покинутый? Помнишь, тогда мы на Большом Ямале двести семьдесят дней спали в снегу, только я да ты — вожак упряжки, и больше никого не видели вокруг. Тогда весной как хотел ты встретить свору своих собратьев, услышать лай... Да, но где же эта «Грешница»?
II
Громоздкий, истрепанный граммофон стоял на столе и издевательски выхрипывал что-то нудное, тягучее. Жалкая, облезлая, некогда зеленая с лазурными отводьями, труба граммофона пыталась добросовестно передать «Осенний сон». Передача получалась весьма отдаленная от вальса: пластинка была заиграна до конца, а за неимением иголки в мембрану вставлена была простая булавка.
Пластинка осталась только одна. Остальные стали жертвами любознательности кочевников-ненцев, приезжавших на факторию. Услышав музыку и человеческую речь пластинок, ненцы долгим упорным расследованием обязательно хотели установить, кто сидит в черном кругу и шаманит. Они брали пластинки, гнули их, пробовали на зуб, резали ножами, плевали, стараясь «стереть говорку». Уцелела только одна пластинка. Она давно надоела, но что поделаешь, если под руками не было больше ничего, что бы напоминало о другой жизни — с музыкой, театрами, улыбками...
