И вновь хлопаньем, одобрительными криками стариков, гневными репликами фронтовиков всколыхнулся зал, когда бородач, поклонившись президиуму, двинулся с трибуны. Снова выступали фронтовики, и снова их не пожелали слушать, тогда разъяренные, в знак протеста они покинули зал.
— Нехристи-и-и! — неслось им вслед.
— Предатели-и-и!
— Убирайтесь ко всем чертям!
— Мужики-и-и…
Старикам за всех ответил тот казак, которому в самом начале не дали выступить от фронтовиков. Остановившись в дверях, он крикнул что было силы:
— Чего расходились, снохачи проклятые, контры! Вас бы туда вшей покормить, другое бы запели. — И к президиуму — А вы чего возрадовались? Смешно вам, гадам! Посмотрим ишо, чья пересилит, не довелось бы вам ишо слезьми умыться! — И, погрозив кулаком генералу Зимину, вышел.
Галдеж в зале еще более усилился, Савва Саввич даже на ноги вскочил, кричал, размахивая руками:
— Вить он нас оскорбил, подлец! Взять его, сукиного сына!
— Взя-ать…
— Арестовать!
— Держи-и-те его!
Но догнать, арестовать фронтовика что-то никто не решился, погорячились старики, покричали и мало-помалу успокоились.
К вечеру этого же дня была поставлена на голосование резолюция, в заключительной части которой говорилось:
«…восстановить забайкальское казачество, сохранить историческое и почетное звание казака. Вступить во Всероссийский союз казачьих войск».
Резолюцию приняли подавляющим большинством голосов. Но даже и среди стариков нашлись такие, что не голосовали за казачество.
Глядя на них, Савва Саввич осуждающе качал головой, бубнил сквозь зубы: «С-сукины дети, мерзавцы! Плетей бы вам всыпать, окаянные перевертыши, плетей!»
К вечеру, после окончания первого дня работы съезда, многие делегаты разбрелись по городу: кто к родне, кто к знакомым, к сослуживцам бывшим. В комнате, где поселился Савва Саввич, осталось человек десять стариков. Радехонькие, что на съезде получилось так, как они хотели, деды развязали языки: вспоминали выступления ораторов, ругали фронтовиков, хвалили генерала Зимина и уже прочили его в наказные атаманы.
За разговорами время незаметно подвинулось к ужину. Один из них приволок откуда-то ведро кипятку, поставил его на большой стол, стоявший посредине комнаты. Старик Морозов высыпал в кипяток пригоршню толченой чаги, забелил его сметаной и шутливо пригласил стариков:
— Пожалуйте, гостюшки дорогие, к нашему котлу-тагану кушать.
Старики начали усаживаться вокруг стола, развязывать свои мешки. Люди подобрались все справные, зажиточные. Зная, как плохо теперь с питанием в Чите, харчишками запаслись из дому. На столе вмиг появились и вареные яйца, и холодная баранина, и свежепросоленные огурцы, и пироги с начинкой из свежих карасей, а также чайная посуда: эмалированные кружки, деревянные, выдолбленные из березового корня чашки, стаканы из обрезанных шпагатом бутылок.
— Беда ноне с посудою… — Медвежковатый, пегобородый батареец, судя по его красным лампасам, достал из мешка фаянсовый стакан, расколотый пополам и крепко опоясанный берестяным обручком. Вытирая его кушаком, продолжал сетовать — Раньше в Чите-то, бывалоча, зайдешь в магазин — глаза разбегутся; чего только там не было, господи боже мой, рази што птичьего молока.
— И не говори, сват, — с живостью подхватил словоохотливый Морозов, — все куда-то провалилось.
— Война эта проклятая всему причиной. Даже спичек не стало в лавках-то, а про чай и спрашивать нечего, забыли, как он и пахнет.
— У старухи моей по первости-то голова болела без чаю, а потом как навалилась на чагу — и приобвыкла, даже хвалит.
Делегаты принялись было за чай, но в это время заозернинский атаман Уваров, подсевший позднее всех, выставил на стол черного стекла ромовую бутылку с водкой, предложил старикам:
— Выпьем, господа, за хорошие дела на съезде нашем да за то, чтоб в войсковой круг завтра хороших казаков выбрать!
Дедам такие слова слаще меда. Все, выпивая, похваливали хлебосольного атамана, желали ему здоровья.
— За твое здоровье, Иван Спиридонович!
— За то, чтобы быть тебе членом войскового круга!
— Верно-о-о, достоин!
— Спасибо, господа старики.
— Молодец, Иван Спиридонович, — похвалил его и Савва Саввич, выпив свою порцию, — уважил стариков. Ну, а теперича, значит, тово… и наш черед подошел. — И, хитро подмигнув старикам, поспешил к своему мешку.
Отправляясь во всякого рода поездки, любил Савва Саввич запастись провизией, чтоб и самому не голодать в дороге, и нужного человека угостить при случае. Старики только ахнули, когда на столе появился зажаренный в русской печи поросенок и четвертная бутыль с водкой. При виде такого угощения все заулыбались, загомонили:
— Вот это по-нашенски.
— Ай да Савва Саввич!
— Молодец, станишник!
— Хорошего человека сразу видать!
А Савва Саввич уже разливал водку, не меряя, до краев наполнял каждому в его посуду, себе налил в серебряный с чернетью бокал и, подняв его, провозгласил:
— Выпьем, господа, за казачество наше храброе, за то, чтобы кончилась скорее заваруха эта анафемская, чтобы снова вознеслась наша матушка-Расея и чтобы казаки наши образумились и так же стояли за землю русскую да за веру православную, как и мы стояли за нее, бывало.
Все встали, чокнулись, хотя и без звону, выпили, налегли на поросенка, а Савва Саввич принялся разливать по второй. Старики повеселели, а после третьей чарки за столом стало шумно, как на крестинах.
Рыжебородый дед, расплескивая из чашки водку, тянулся через стол к Савве Саввичу, хрипел:
— Савва Саввич, да я как тебя увидел, сразу подумал: вот это каза-ак! Компанейский человек, герой! Ты сотника Мунгалова знавал?
— Сав Саввич…
— За ваше здоровье!
— Станишники…
Медвежковатый батареец, упираясь обеими руками в стол, пытался запеть:
Антилеристом я ро-о-о-дился-а-а…
Но продолжить мешал ему сидящий рядом дед, весь вечер донимавший батарейца рассказами о зяте:
— Ить я его как родного принял… говорю: Иван, ты мне, стало быть, заместо сына…
Батареец, не слушая деда, тянул:
В семье бригадной о-о-буча-а-лся,Огнем-ем-картечью крести-и-ился…
А дед бубнил свое:
— Оделил его, с-сукиного сына, всем, на ноги поставил, а он, стервец, на меня же при всей сходке: ты, говорит, контра! Это каково же мне сносить? За все добро мое я же и контра!
Батареец согласно кивал головой:
— Правильно, сват, правильно, — и снова заводил:
Антилеристом я ро-о-о-дился-а-а…
Слегка охмелевший Савва Саввич подсел к Уварову и, обнимая его за плечи, негромко, вполголоса говорил ему:
— Докуда же мы их терпеть-то будем, большевиков этих трижды клятых? Неужто нельзя сговориться всем миром, дружнее, да и жмякнуть чертей, чтобы и духом их поганым не воняло в области.
Уваров, улыбаясь и поглаживая бороду, качал головой отрицательно:
— Нельзя этого, Савва Саввич, никак нельзя.
— Иван Спиридонович, да вить от них одна вредность да смуты всякие. А много ли их, на полную бочку одна поганая капля.
— Согласен, Савва Саввич, вполне согласен. А вот попробуй-ка тронь их, и увидишь, что из этого получится: за них, мил человек, сейчас и рабочие и мужики, да что греха таить, и казаков наших немало переметнулось к большевикам. Так что с ними, брат, шутки плохи. Подождать надо, Савва Саввич, народ образумится, отшатнется от большевиков, вот тогда-то мы и произведем их в крещеную веру. А сейчас надо другое делать. В станицах надо порядки наводить. Укреплять власть-то нашу, а молодежь приструнивать покрепче, к дисциплине приучать, да чтобы стариков слушались. И за фронтовиками присматривать, чтоб не мутили народ, не сбивали с правильной пути.
— Эх, Иван Спиридонович, — тяжелехонько вздохнул Савва Саввич, — моя бы на то воля, я б энтих большаков тово… в бараний рог согнул!
На следующий день съезд продолжал работу. Был создан войсковой казачий округ, членом которого избрали и атамана Заозерной станицы Уварова. Войсковым наказным атаманом утвердили генерала Зимина.
Глава IV
На второй день после приезда делегата из Читы атаман собрал сходку, где Савва Саввич рассказал старикам о съезде, о восстановлении в области казачества.
Многим старикам сообщение Саввы Саввича пришлось по душе, но нашлись и такие, что не радовались этому, угрюмо молчали. Больше всех хмурился Филипп Рудаков, он не вытерпел-таки, спросил, тая в губах недобрую усмешку:
— Та-а-ак, значит, сызнова омундировку заводить заставят?
— Нет-нет! — поспешил успокоить его Савва Саввич. — Обмундирование теперь будет за счет казны. Даже за коня, ежели казак на своем поедет, заплатят.
