мной.
Тамара закатила глаза, словно имела дело с особенно несносным ребенком.
– Да. Неважно. В общем, я сообщила.
Когда Кристин вышла из задней комнаты, Уэйд сидел в кафе. Он кивнул.
– Привет.
– Привет.
Он слегка прищурился:
– Ты в порядке? Выглядишь уставшей.
– Да, мне сказали. Что такое?
– Пришел пригласить тебя на обед.
Кристин подумала, что ослышалась.
– Что?
– Говорю, я пришел пригласить тебя на обед.
– Почему?
Не слишком элегантный ответ, но Кристи-Линн была слишком ошеломлена. Они виделись несколько раз в неделю – вернее, избегали друг друга, посылая в знак приветствия короткие кивки, если случайно встречались взглядами в кафе. И вдруг приглашение на обед?
– Я предлагаю перемирие. Подумал, как-то глупо постоянно сталкиваться и вечно отмалчиваться.
– Я с тобой не сталкиваюсь, – холодно подчеркнула Кристи-Линн. – Ты приходишь ко мне в магазин.
– Справедливо. Иногда мне нужно сменить обстановку, и это работает. Ну, что скажешь? Пообедаем?
– Я работаю. Вернее, пытаюсь. Получается не очень.
– Я могу чем-то помочь?
– Нет, если не хочешь распаковать и расставить по полкам три коробки книг.
– Звучит соблазнительно, но, пожалуй, в другой раз.
– Значит, предложение было скорее гипотетическим.
Он улыбнулся и внезапно стал похож на мальчишку.
– Вроде того. Может, пообедаем в другой раз?
Кристи-Линн нерешительно пожала плечами. Он явно хотел наладить отношения, хотя она не понимала, почему это беспокоит его спустя столько лет. Может, он из тех, кому позарез нужно всем нравиться? Она же, в свою очередь, предпочитала соблюдать дистанцию.
– Да, может.
Кристин наблюдала, как он уходит, и дождалась, пока он залезет в джип и уедет, прежде чем повернуться к Тамаре, которая улыбалась до ушей, делая вид, что вытирает прилавок.
Кристи-Линн погрозила ей пальцем.
– Я знаю, чему ты улыбаешься, можешь сразу оставить эту идею. Мы друг другу даже не нравимся.
– Но он весьма привлекателен, правда?
– Я плачу тебе не за оценку посетителей.
– Нет, – подмигнула Тамара, – но это приятное дополнение.
– Эй, что там происходит? – появилась Эйлин с метелкой для пыли. – Почему вы веселитесь без меня?
– Не знаю насчет веселья, – игриво отозвалась Тамара, – но вполне уверена, что у босса появился поклонник.
– Нет, не появился, – отрезала Кристи-Линн. – А теперь за работу, обе. Если понадоблюсь, я занимаюсь счетами. И нечего шептаться у меня за спиной: я все узнаю.
Уходя, она уже слышала хихиканье Тамары и Эйлин. Они уже несколько недель отпускали хитрые замечания про частоту визитов Уэйда, хотя явно неверно трактовали его мотивы. Впрочем, их можно понять. Они молоды и слишком наивны, еще верят в вечную счастливую любовь и прочие сказки – и в то, что иногда черта между лягушкой и принцем становится весьма размытой.
Двадцать один
Монкс Корнер, Южная Каролина.
12 апреля 1998 г.
Обычно все начинается из-за сигарет – кто выкурил последнюю, чья очередь покупать – и постепенно переходит к пиву. Сегодняшний поединок ничем не отличается: язвительные замечания, грязные ругательства, целые тирады на повышенных тонах. Кристи-Линн у себя в комнате уткнулась в книгу по истории, громко включив U2, чтобы хоть как-то заглушить отвратительные вопли с кухни.
Ничего нового не происходит, хотя Деррик, последний в череде неудачников ее матери, громче, чем несколько предыдущих. Он пугает Кристи-Линн, когда пьян, а пьян он почти все время. Он ругается, кидает предметы и быстро переходит к рукоприкладству, если мать огрызается. Лучше, когда они курят травку, по крайней мере, тише, но деньги на дурь есть не всегда. Они оказались в черном списке у дилера, когда ее мать уволили из «Пиггли Виггли».
Одалживать.
Так называла это мать, когда ее поймали за воровством денег из кассы. Босс назвал это хищением и уволил ее. Шарлен не арестовали по одной-единственной причине – она сказала полиции, что в одиночку растит маленькую девочку.
Они позволили ей постепенно выплатить долг – по пятьдесят долларов в месяц. Но ей не слишком везет с поисками новой работы. Видимо, кто-то из «Пиггли Виггли» пустил слух, а значит, они живут на чаевые из «Гетэвей Лаундж» и гроши, которые Деррик приносит домой, если достаточно трезв, чтобы работать.
Кристи-Линн отрабатывает в магазине пончиков все предложенные часы. Платят немного, но хватает на еду и иногда на электричество. Но не на аренду. Она снова просрочена. На два месяца. Но никто об этом не говорит. Потому что никто не знает, что будет дальше. И похоже, им плевать. Они только пьют, ругаются и курят траву.
Из кухни снова доносятся крики и потоки ругательств. Кристи-Линн делает музыку еще громче и возвращается к книге по истории. Она прекрасно знает – вмешиваться в конфликты матери не стоит. Нельзя сказать, что она не пробовала. За годы таких попыток ее пинали, шлепали и били по голове. Но это не самое страшное. Самое страшное, что на следующее утро мать всегда накидывается на нее с обвинениями, словно готова просыпаться с фингалом и сломанной челюстью, лишь бы не уехал ее очередной прекрасный принц.
Внезапно раздается звон разбитого стекла – три взрыва, один за другим. Их сопровождает яростный крик, а потом душераздирающий вопль. Книга падает на пол, Кристин вскакивает с кровати и бежит по коридору в развороченную кухню. Но уже слишком поздно.
Шарлен Паркер скорчилась на коленях, словно куча поломанного хвороста, окровавленная рука прижата к левой половине лица. Кристи-Линн с ужасом смотрит, как ровная красная струйка сочится сквозь пальцы матери на грязный пол. Над матерью стоит Деррик, широко расставив ноги и слегка покачиваясь.
– Что ты наделал? – спрашивает Кристи-Линн, глядя на зажатый в его кулаке разделочный нож. – Она вся в крови!
Лезвие ножа тоже в крови. Деррик опускает на него почти удивленный взгляд.
– Сука кинула в меня бутылкой, – рычит Деррик, обнажая окровавленные десны и недостающий резец. Его губа треснула, словно переспелая слива, подбородок запачкан кровью.
Деррик делает шаг вперед, но Кристи-Линн встает у него на пути.
– Отойди от нее, – приказывает она, – или ты пожалеешь!
Шарлен всхлипывает и пошатывается, пытаясь встать, но снова падает в быстро растущую лужу крови.
– Ты порезал меня! – захлебываясь, воет она. – Порезал мне лицо, пьяный ублюдок!
Кристи-Линн с трудом удается поднять мать на ноги. Та ворчит и всхлипывает, а ее футболка покрывается ярко-красными пятнами. Кристи-Линн чувствует приступ ледяной паники, слабый металлический привкус в горле. Она никогда не видела столько крови – крови ее матери, – и в какой-то момент комната начинает плыть.
Левая сторона лица Шарлен Паркер порезана от щеки до подбородка, и в зияющей дыре виднеется розовая плоть. «Останется шрам», – отстраненно думает Кристи-Линн. Прекрасное
