— Как отнеслись к появлению постороннего звезды ЦСКА?
— Несколько раз меня проверяли, что называется, на вшивость. К примеру, на летних сборах в Кудепсте ребята тренировались по пять часов в день, тем не менее умудрялись и выпить, и на танцы сходить. Кузькин, Рагулин, Володя Брежнев неоднократно предлагали: давай, мол, наука, сбегай за винцом. Я понимал, что поддаваться нельзя, что это провокация — втянуть меня, а потом сделать заложником ситуации. Я отказался раз, два, потом они от меня отстали...
— Знаю, несколькими годами позже уже в качестве начальника Управления хоккея Спорткомитета СССР вы принимали участие в организации турне ЦСКА и «Крыльев Советов» по Северной Америке, которое получило название Суперсерия-1976.
— Я ездил на переговоры с Кларенсом Кэмбеллом, тогдашним президентом Национальной хоккейной лиги. Отношение к нашему хоккею в Канаде после Суперсерии-1972 поменялось, но не кардинально. Соперники по-прежнему считали себя гораздо сильнее нас. Готовившееся турне должно было доказать, что даже на клубном уровне советские хоккеисты могут обыгрывать сильнейшие заокеанские команды. Подводных камней в процессе переговоров было много. Прежде всего требовалось обеспечить безопасность нашей делегации, поскольку существовала угроза провокаций. Другим спорным вопросом были финансы. Заокеанская сторона настаивала на выплате денег по окончании всего турне, мы требовали производить расчет после каждого проведенного матча. Гонорар за одну игру составлял 200 тысяч долларов, за восемь поединков набегало больше полутора миллионов. Сумма по тем временам сумасшедшая! Часть денег шла в бюджет Спорткомитета, остальное доставалось хоккеистам.
Тем не менее гладкого течения серии обеспечить не удалось. В Филадельфии Бобби Кларк преследовал Харламова буквально по пятам: то по ногам его ударит, то по печени, то по лицу. В конце концов главный тренер ЦСКА Константин Локтев был вынужден увести команду в раздевалку. Зрители начали бесноваться, стали кидать на арену пакетики с чернилами. При ударе о лед полиэтилен рвался, образовывалось черное пятно. Под трибунами тем временем шла жаркая дискуссия. Больше всех кипятился Алан Иглсон, возглавлявший профсоюз игроков НХЛ. Это был известный мастер блефа и шантажа.
«Откажетесь продолжать матч — денег не увидите!» — кричал он. «Пожалуйста, здоровье игроков нам дороже», — спокойно возражал я, прекрасно понимая: заокеанская сторона не рискнет пойти на финансовые потери. В итоге мой расчет оправдался, канадцы признали обоснованность претензий. Команды вышли на лед и завершили матч.
— Гонорары за проведенные в Северной Америке матчи выплачивались наличными или переводились на банковский счет?
— Мне приносили в конверте пачки денег, которые я складывал в чемодан и хранил в гостиничном номере. Не скрою, держать у себя такую сумму было страшновато. Днем нас сопровождала охрана, но ночью-то в номере я оставался один. Однажды просыпаюсь словно от какого-то толчка и вдруг вижу: входная дверь открывается, в проеме — два силуэта. А у меня под кроватью около шестисот тысяч долларов, не меньше. Хватаюсь за выключатель настольной лампы, врубаю свет. Дверь раз — и тут же захлопнулась. Выяснить, кто это был, естественно, не удалось, но бдительность я усилил еще больше.
— Хоккейные звезды минувших лет говорят о совершенно особой обстановке, царившей в те годы в сборной. Они приукрашивают действительность или все так и было?
— Помню, на одном из чемпионатов мира, по-моему, в Германии, наши ребята в очередной раз выиграли золотые медали. В решающем поединке одолели главных соперников — чехов — и безоговорочно стали лучшими. После этого мы выдали игрокам суточные: небольшие, что-то вроде 550 марок. Сценарий празднеств был стандартным: прием в городской ратуше, награждение, официальный банкет. С банкета ребята поехали праздновать дальше. Утром просыпаюсь, иду на завтрак. Подходит ко мне капитан команды Борис Михайлов и говорит: мол, игроки приняли решение скинуться по 15—20 марок для Валеры Харламова. «Зачем? Что случилось?» — недоумеваю. Оказалось, они после общего банкета пригласили отметить окончание чемпионата чехов — Глинку, Поспишила и других. Счет вызвался оплатить Харламов, и у него не осталось ни копейки. А ведь надо было еще подарки купить: отцу, матери, сыну новорожденному. «Конечно, я не возражаю, — говорю. — И свою долю тоже внесу». Вот такие отношения царили в нашей команде. Один угощал непримиримых соперников, с которыми еще несколько часов назад вел ожесточенную борьбу, другие потом помогали ему из своих скромных суточных.
Или другой случай. Сборная летела на серию матчей в Канаду, пересадка была в Амстердаме. Пока ждали рейса, Валера Васильев и Саша Гусев успели махнуть пару рюмок. Приходит ко мне Виктор Васильевич Тихонов: мол, двое нарушили режим, что будем делать? «Наказывать обязательно», — отвечаю. Тихонов мнется: он только-только возглавил сборную, и проявлять жесткость ему было немного не с руки. «Может, вы сами как руководитель делегации?» — спрашивает. Выхожу, объявляю: «Гусев с Васильевым минус 500 долларов». Такой тариф у нас был тогда за подобные нарушения. Через несколько дней узнаю: после первой игры вся команда скинулась в пользу пострадавших. Без лишних обсуждений и дискуссий, по закону солидарности.
— Чрезвычайные ситуации за рубежом в вашу бытность руководителем советского хоккея случались?
— Самое главное ЧП было, когда Сашка Могильный после чемпионата мира-1989 убежал в США. Дело происходило в Швеции, мы тогда снова золотые медали выиграли. Закончилась последняя игра, за ней последовала вся обязательная программа — прием в ратуше, награждение, банкет. Вернулись в гостиницу, еще раз накрыли стол — уже только для своих. Спать разошлись где-то в районе двух. Завтрак был рано, около семи, надо было спешить на самолет. Просыпаюсь, врач команды докладывает: одного нет. Могильный жил в номере с Сергеем Федоровым, я — к нему. Тот головой качает: мол, ничего не знаю. Разделся, лег спать, а куда сосед делся — не в курсе. Все стало ясно, хотя надежда еще теплилась: вдруг Могильный загулял или в городе заблудился? Сразу оповестил о случившемся посольство, те вызвали полицию. Дали команду перекрыть аэропорт, да только самолет уже улетел.
— А как же представитель соответствующих органов, приставленный следить за моральным обликом членов делегации? Такие люди сопровождали наши команды в каждой зарубежной поездке.
— Обычно они имели должность заместителя руководителя делегации по воспитательной работе, но на деле являлись сотрудниками КГБ. В их задачу входил сбор информации на каждого спортсмена и тренера. За рукав никто никого не дергал, пальцем не грозил, и можно было никогда не узнать, что в компетентные органы по поводу твоей персоны поступил сигнальчик. Со мной такая история случилась как раз во время Суперсерии-1976 в Северной Америке. В состав делегации входил некий Подобед, он был моим замом. После одного из матчей хозяева пригласили вместе отметить Новый год. С нашей стороны были я, Константин Локтев, Владимир Юрзинов, канадцев представляли Иглсон, переводчик Агги Кукулович и еще несколько человек. Когда поступило приглашение, я сразу решил, что нужно сказать о нем Подобеду. Пусть лучше все увидит собственными глазами, чем потом услышит от других. Позвонил ему в номер, позвал: он сначала колебался, но потом согласился прийти. Появился в чем был — в шлепанцах на босу ногу, тренировочных брюках, разве что не в пижаме. Сидел тихо в уголке, в общих разговорах участия не принимал.
Вечеринка прошла без эксцессов, часа в два ночи мы разошлись спать. И только лет через пять я совершенно случайно узнал, что после возвращения на меня от Подобеда поступила докладная. Дескать, в беседе с иностранцами Колосков недостаточно активно пропагандировал идеи Советского Союза. Знакомые ребята в КГБ, которые занимались этими делами, все удивлялись: как ты устоял? Обычно после таких сигналов все поездки за границу людям перекрывали, они становились невыездными. С меня же даже объяснений не затребовали. Могу предположить, что в курирующей организации собрали дополнительные сведения по этому делу. У них обычно не один информатор был, а несколько, которые взаимно дополняли друг друга.
— Однако из-под колпака компетентных органов вырваться вам все-таки не удалось.
— Гром грянул в 1984 году, во время Олимпиады в Лос-Анджелесе. Как известно, советская делегация в этих Играх участия не принимала. В США пустили только тех, кто занимал высокие посты в международных федерациях. Я в ту пору являлся вице-президентом ФИФА, был председателем оргкомитета по проведению олимпийских футбольных турниров. Оставить дома меня не могли, но присмотр был усилен. Первая галочка была поставлена, видимо, после того, как на открытии олимпийского футбольного турнира я станцевал рок-н-ролл. Представьте себе: идет торжественный прием, зал уставлен шикарными розами, столы ломятся от лобстеров и креветок. Вдруг ведущий приглашает меня с дамой на сцену, начинает играть музыка. Конечно, можно было скорчить пренебрежительную физиономию: дескать, вы что, я же советский человек! Но решил не отказываться. Тем более в институтские времена я играл в КВН, и определенные навыки художественной самодеятельности у меня имелись.
