Море, нежно-голубое, ласково стлалось, гладкое, как зеркало, отражая высокую небесную высь с плававшими по ней и таявшими редкими кучевыми облачками… Горы, затейливые, словно нарочно вычурно сделанные для игрушечного пейзажа, спускались в воду, то бледно-желтые, то розово-коричневые, то совсем лиловые вдали. Пересохшая, за лето ставшая серой растительность все-таки была красива и радовала глаз, в особенности там, где вырисовывались кипарисы, словно бы стоящие на страже часовые.
К стоявшему на высоком берегу среди хорошо распланированных сада с бассейном, фонтаном и искусственным водопадом домику подъехала почтовая бричка, запряженная парой лошадей, и из нее вышел одетый налегке, по-летнему, в соломенной шляпе, Агапит Абрамович Крыжицкий.
В домике заметили прибывшего и на крыльце тотчас же показался широкоплечий бритый татарин, внимательно и не совсем дружелюбно осматривавший его.
— Ты меня не узнаёшь, Ахмет? — спросил тот, стараясь улыбаться как можно приветливее.
— Вот теперь узнал! — не торопясь заявил Ахмет. — Наших дома нет.
— Где же они?
— В горы поехали…
— И скоро вернутся?
— Скоро. Пройдите в комнату для гостей!
Крыжицкому, по-видимому, было хорошо известно все расположение тут, потому что он без указаний прошел вперед татарина в предназначенную для приема гостей комнату.
Ахмет следовал за ним с довольно увесистым чемоданом, но нес его без видимых усилий. По его комплекции казалось, он мог бы не только чемодан, весь дом своротить.
— Мыться будете? — спросил он гостя.
— Да, голубчик, пожалуйста! — ответил тот.
Агапит Абрамович помылся, переоделся, заменив свой запыленный дорожный костюм свежим, и вышел в сад. Со стороны крыльца видна была вившаяся по горе между виноградниками дорога. Он закурил сигару и сел на скамейку.
Вышел Ахмет и опустился на ступеньку крыльца, примостившись на ней как-то на корточках, что он, вероятно, нашел для себя удобным.
Истома стояла в жарком, пропитанном солнечными лучами, влажном, пахнущем морем воздухе.
— Экая жара! — лениво протянул Крыжицкий. — Как можно ехать куда-нибудь в такую жару?
Ахмет после долгой паузы соблаговолил ответить:
— Они лечить поехали. Тут одна татарка больна…
— Верхом поехали, как всегда?
— Как всегда…
— А ведь это они, — через некоторое время показал Агапит Абрамович на появившихся на дороге двух всадников, быстро приближавшихся на маленьких, шедших скорой иноходью лошадках.
Один из них, видно, заметил в саду у дома гостя и пустил лошадь еще скорее, второй отстал немного. Подъехав к дому и увидев Крыжицкого, он крикнул отставшему по-французски:
— Жанна, скорее! Здесь Крыжицкий из Петербурга!
— Честь имею кланяться, княгиня, — приподнимая шляпу, приветствовал Агапит Абрамович подскакавших всадников, поспешив навстречу, чтобы помочь им слезть с лошади.
Но княгиня быстро и ловко соскочила с седла и кинула поводья.
Она была острижена и одета по-мужски. На ней была широкая и довольно длинная синяя блуза, такие же шаровары и мягкие сафьяновые сапожки.
Спутница, которую она назвала Жанной, как и она, сидела верхом на лошади и была одета точно так же, как и княгиня.
Жанна, соскочив на землю, подошла к Крыжицкому и пожала ему руку.
— Вы привезли новости? — спросила она.
— Да, и очень важные.
— Пойдемте на балкон! Там, верно, накрыт уже завтрак. Я голодна как волк, и вы, вероятно, тоже хотите с дороги есть. За завтраком вы расскажете ваши новости… Не правда ли, княгиня?
— Конечно, — ответила та, — можно соединить приятное с полезным.
— «Необходимое» с полезным, — поправил Крыжицкий, желая быть галантным, — еда — вещь необходимая для человека, хотя, конечно, вместе с тем приятная…
Завтрак был, действительно, накрыт на балконе, с которого открывался вид на голубой морской простор.
— Хорошо тут у вас! — сказал Агапит Абрамович.
— Да, у нас хорошо, — согласилась с ним княгиня.
— Вот что, — сказала Жанна, усаживаясь за стол (она говорила только по-французски) и обращаясь к Крыжицкому. — Мне, главное, нужно знать одно: хорошие у вас новости или нет?
— Превосходные…
— Тогда мы можем сначала поесть спокойно…
И она принялась за поджаристые сверху, внутри же сочные чебуреки, которые были поданы Ахметом на большом серебряном блюде.
Крыжицкий тоже принялся за еду, вкусное татарское кушанье, и стал запивать его отличным вином, сделанным несколько лет тому назад из гроздей окрестных виноградников.
После чебуреков подали фрукты и кофе.
Тогда Жанна закурила маленькую трубку на длинном, тонком чубуке и сказала Агапиту Абрамовичу:
— Ну, теперь рассказывайте!
— Во-первых, — начал Крыжицкий, — дело Николаева закончено.
— Наконец-то! Я получила из Франции сведения, что кардинал Аджиери умер, и удивлялась, что вы там медлите в Петербурге!..
— Мы не медлили. Дело, повторяю, закончено совсем и половина наследства Николаева принадлежит нам.
— Только половина!
— Но ведь таково уж наше обыкновение…
— На этот раз лучше было бы изменить его. Состояние кардинала Аджиери должно принадлежать мне… то есть нам, целиком.
Жанна проговорила это как-то особенно, потянула дым из чубука и выпустила большой клуб дыма. После этого она повернулась к морю и стала смотреть вдаль, как бы силясь овладеть собою.
— Затем у нас сладилось, — продолжал Крыжицкий, — другое дело, это было гениально…
И он стал передавать подробности дела графини Савищевой.
Но Жанна слушала его не особенно внимательно.
— Все это — сравнительные пустяки, — перебила она его.
— Как пустяки?! — воскликнул Агапит Абрамович. — Это миллионы!..
— Пустяки, если вы не сумели получить целиком состояние кардинала!. Нет, положительно, вы там, в Петербурге, не делаете того, что нужно!..
«Она никогда ничем не довольна!» — подумал Крыжицкий.
— А мы думали, напротив, — произнес он вслух. — Да я не уверен, что за все существование общества едва ли устраивалось два дела сразу…
— За все время! — досадливо перебила Жанна. — А аббат Велла!..
Агапит Абрамович как будто слегка изменился в лице.
— Какой аббат?
— Аббат Джузеппе Велла. Вы не слышали о нем?
— Нет.
— Странно. И о его рукописи тоже ничего не слышали?
— Нет.
— А между тем эта составленная им рукопись дала обществу суммы, перед которыми ваши «миллионы», как вы говорите, — детская забава…
— Расскажите нам это, — проговорила княгиня, наливая себе вторую чашку кофе. — Я тоже никогда не слышала об аббате Велла. Он был членом общества?
— Да! — сказала Жанна.
— Это интересно. Что же он делал и где действовал? — спросил Крыжицкий.
— Он родом с острова Мальты, — начала Жанна, сперва нехотя, но потом увлекаясь рассказом, — и хорошо знал арабское наречие, на котором там говорят до сих пор. Он объехал берега варварийских владений и привез оттуда якобы найденную им в одной мечети рукопись, состоявшую из отрывков утраченных книг Тита Ливия в арабском переводе.
— А на самом деле она была составлена им! — вставила княгиня.
— Да, она была составлена им, в виде пробы, — продолжала Жанна. — Когда проба удалась и арабский перевод Тита Ливия был принят учеными, аббат отыскал в Палермо другую важную рукопись, в которой заключалось много ценных сведений о временах короля Роджера. К рукописи был приложен перстень с печатью и арабскою надписью, свидетельствовавшими, что они принадлежат этому королю. Данные этой рукописи были весьма важны не только в историческом, но и в ином отношении, потому что они уничтожали и изменяли права большей части сицилийских дворян, которые вели свой род со времен короля Роджера. Велла представил королю неаполитанскому обе рукописи и они были изданы за казенный счет в арабском подлиннике, с итальянским переводом аббата. Итальянские ученые были введены в заблуждение и известный Тиксен даже попался на удочку. Книга была издана в 1789 году, и тогда общество сняло обильную жатву с неожиданно запутавшихся в наследственных делах сицилийских дворян. Вот как делают дела!.. Это я понимаю!
— Это очень интересно! — повторила опять княгиня. — Так мистификация и не открылась?
— К сожалению, дело открылось, из-за предательства Ассемани, для которого арабский язык был природным. Немцы приписывают честь опорочения рукописи Велла своему соотечественнику Иосифу Гагеру, который, правда, первый издал по этому поводу брошюру, Велла был заключен в тюрьму, но ему удалось бежать оттуда.
— И он жив еще?
— Этого я не знаю, потому что он, разумеется, должен был скрываться и сумел сделать это так хорошо, что жив он или умер и где он теперь, никому неизвестно.
