Иными словами, название «венеты» или его новое осмысление может быть связано с тем предшествующим населением, к которому принадлежали лигуры, может быть эвганеи, а также иберы. Не исключено, что именно эта волна индоевропейского населения еще в начале бронзового века продвинулась далеко на север и северо-восток от Иберии. Особый интерес в этой связи могут представлять позднейшие группы племен ингевонов и вандилиев.
Таким образом, весьма вероятно, что венетам предшествовала другая волна индоевропейцев, видимо, более мощная, ранее проложившая тот же путь: Причерноморье и Кавказ — Малая Азия — Средиземноморье и т. д. В связи с этой волной, возможно, находятся и синды, и фракийские синтии (инты), проживавшие на островах близ Лемноса, и тоже «народы моря» — пеласги. С этой волной может связываться тот пласт венетской лексики, которую А.А. Королев сближает с северо-западной (и иберийской), отличая от италийской[288]. Вторая волна идет, однако, по тем же путям и, видимо, имеет в основном те же истоки, только разделенные значительным временным отрезком и воздействием разных по характеру культур.
Локализация венетов в начале н. э. по В. Седову
Исторически засвидетельствованы две этнические волны, прошедшие довольно широким потоком от Средиземноморья до северо-запада Европы: это мегалитическая культура III тыс. до н. э. и шедшая вслед за ней из Северной Африки и Испании культура колоколовидных кубков (XVIII в. до н. э.). Видимо, только в связь с этими потоками можно поставить широкое распространение родственной топонимики от Испании до Прибалтики, а Северная Италия и Адриатика оказываются как бы промежуточной инстанцией. Другой поток идет около XII в. до н. э. непосредственно из восточно-средиземноморских районов, включая побережье Черного моря. Этот поток этнически, видимо, был менее однородным, чем первые. В разных отношениях новое население накладывалось на предшествующую этническую карту, не закрывая ее полностью. В результате на одних территориях возникают новые народности, а на других продолжается развитие старых, сохраняющих традиции эпохи мегалитов и культуры колоколовидных кубков. Последние, видимо, более всего уцелели по окраинам континента, на островах и побережье «Окружного океана», где греческая традиция помещала киммерийцев.
Наследниками имени балтийских венедов в конечном счете оказались славяне. Большое число раннесредневековых германских источников настойчиво повторяют, что венеды, венды, винды, вандалы, винилы — это лишь разные названия предков славян[289]. А в научной литературе, за небольшими исключениями, так же настойчиво повторяется, что вандалы, равно как упоминаемые античными авторами вандилии, а также винилы-лангобарды — племена германские[290].
Свидетельства германских авторов заслуживают самого высокого доверия хотя бы в том, что все эти племена не германцы. Но они не обязательно должны быть отнесены к славянам: просто у средневековых авторов не было иной альтернативы.
4. Проблема славяно-германо-балтских отношений
На протяжении ряда столетий история славян протекает в условиях тесного взаимодействия с германцами и балтами. К числу германских языков в настоящее время относятся, кроме немецкого, датский, шведский, норвежский, английский, нидерландский. Имеются также памятники одного из исчезнувших языков — готского. Балтийские языки представлены современными литовским и латышским. Всего несколько столетий назад исчез прусский язык.
Значительная близость славянских и балтийских языков, а также известное сходство их с германскими бесспорны. Вопрос заключается лишь в том, чтобы установить истоки такого сходства: является ли оно исконным, восходящим к единой общности, или же приобретенным в ходе длительного взаимодействия разных этносов.
В классической компаративистике представление о существовании германо-балто-славянской общности вытекало из общего представления о членении индоевропейского праязыка. Такой точки зрения придерживались, в частности, в середине XIX в. К. Цейсс, Я. Гримм, А. Шлейхер. В конце XIX в. под влиянием теории двух диалектных групп индоевропейских языков — centum и satem — балто-славянские и германские языки оказались в разных группах[291]. Со временем число мнений и способов объяснения одних и тех же фактов значительно возрастало. Во-первых, не все лингвисты признают компаративистское языкознание. Во-вторых, не все компаративисты признают правомерность деления индоевропейских языков на две диалектные группы, в-третьих, разные ученые неодинаково объясняют хронологическую глубину и природу тех или иных языковых явлений. И, конечно, лингвисты в разной мере используют археологические, антропологические и этнографические данные.
В большинстве случаев лингвисты решают спорные вопросы за счет языкового материала, а некоторые считают даже в принципе неправомерным выходить за его пределы[292]. Последнее мнение, очевидно, должно быть отвергнуто как методологически неправомерное, поскольку исторические вопросы не могут решаться в отрыве от истории, а тем более против истории. И только в союзе с историей лингвистика способна дать весьма надежные результаты[293].
Следует заметить, что, абстрагируясь от исторических данных, лингвисты обычно априорно принимают какую-то схему. Так, отстаивание тезиса о существовании названной общности должно предполагать ее одновременное отделение от исходного праязыка и продвижение на смежные территории либо единым потоком, либо несколькими параллельными племенными группами. С другой стороны, признание, скажем, размещения прародин народов на смежных территориях неизбежно предрешает вопрос в пользу существования единой общности и требует объяснения последующего расхождения языков.
Из видных лингвистов XX столетия существование общего праязыка трех индоевропейских народов признал болгарский ученый В. Георгиев. Он указал на ряд важных соответствий в балто-славянском и готском языках[294]. Тем не менее для вывода о их исходном единстве этого недостаточно. Готский язык, зафиксированный письменно уже в IV в., естественно, привлекает особое внимание специалистов. Однако многие лингвисты слишком априорно данные этого языка распространяют на прагерманский. На протяжении ряда столетий готский язык существовал в окружении инородных, в том числе балто-славянских языков. Выделенные В. Георгиевым соответствия вполне могут быть объяснены этим многовековым взаимодействием.
К совершенно противоположным выводам пришел видный специалист по германским языкам Н.С. Чемоданов. «Судя по данным языка, — резюмировал он, — непосредственный контакт германцев со славянами был установлен очень поздно, может быть, не раньше нашего летосчисления»[295]. Этот вывод целиком принял Ф.П. Филин[296], и сколько-нибудь серьезных аргументов у другой стороны по существу не находится. Лингвистический материал, следовательно, не дает даже доказательств в пользу того, что балто-славяне и германцы вообще формировались по соседству. А это значит, что исторические данные должны рассматриваться независимо от традиционного представления, будто германцы формировались примерно там, где они и сейчас проживают.
В немецкой историографии, оказавшей большое влияние и на этногенетические построения ученых других стран, прагерманцы, как отмечалось, связывались с культурами шнуровой керамики и мегалитов. Между тем обе они к германцам отношения не имеют. За последние десятилетия это стало очевидным и для многих лингвистов. Оказывается, что на территории Германии вообще нет исконной германской топонимики, в то время как негерманская представлена довольно обильно[297]. У лингвистов нет аргументов в пользу отыскания на территории Германии «германцев» ранее последних веков до н. э.[298] И такой вывод вытекает не из-за недостатка знаний о предшествующем времени, а из ясного свидетельства о проживании здесь иного индоевропейского населения. Вопрос заключается лишь в альтернативе: пришли германцы с севера или с юга?
В пользу северного происхождения германцев обычно приводится топонимика некоторых южноскандинавских территорий. Но если «нечистая» топонимика обычно является надежным свидетельством в пользу проживания на данной территории иного населения, то «чистая» может говорить лишь о резкой смене населения. Островки «чистой» топонимики обычно свидетельствуют о вооруженном проникновении пришельцев и отступлении коренного населения.
В Скандинавии германцы появились вряд ли задолго до рубежа н. э., причем свевы продвигаются туда с континента уже в эпоху великого переселения народов, после развала державы Аттилы. Основная масса скандинавской топонимики сближается не с германской, а с кельтической (или «кельто-скифской»)[299]. Вместе с тем в Южной Скандинавии, где обычно искали прародину германцев, наблюдается разрыв в культурах между эпохами бронзы и железа, что заставляет предполагать вмешательство внешнего фактора (в этот период не обязательно германского)[300]. Именно это обстоятельство побуждает некоторых специалистов говорить о позднем сложении основных европейских народов и языков, а в немецкой литературе появился не лишенный смысла вопрос: «Германцы ли мы?». Конечно, любой современный народ и язык — результат неоднократных «революционных» изменений. Тем не менее определяющий элемент может быть выявлен. Просто автохтонная теория в данном случае оказывается несостоятельной.
