Телефонный звонок на полуслове оборвал Джо. Кирилл!
Ты на расстоянии чувствуешь, что я думаю о тебе? Как у тебя это получается?
- Привет. Что делаешь?
- Проводила Тимку. Лежу в ванне. Пью хорватский «Плавац». С ослом.
- Пытаюсь представить.
- Осла? - я отпила глоток, поставила бокал на стиралку. - Так он на бутылке, а не со мной.
- Тебя. Немного вирта? - по голосу было ясно, что он улыбается.
- Вирт - это через интернет, дурачок.
- А не все ли равно? Тогда секс по домофону. Я снимаю одну варежку, потом вторую. А теперь представь, что я.
Представила. Вот спасибо-то, Кирилл! Телефон бы не утопить ненароком от таких картинок!
- Ну и что мне теперь после этого делать? - поинтересовалась я, с трудом переводя дыхание.
- Даже страшно подумать.
- Страшно? Правда?
- Вру, - усмехнулся он. - Не страшно. Очень даже интересно. Подумал. И что теперь делать мне?
Снова захотелось сказать: приезжай, прямо сейчас.
- Прости, Лен, Ксю зовет зачем-то. И вот как я пойду к ребенку в таком неприличном виде? Надо срочно вспомнить что-то из сопромата. Или сортамент двутавровых балок. Слушай, завтра днем у меня будет сумасшедший дом, потом Ксю собирать. Позвоню вечером попозже, ладно? Все, целую. Очень непристойно. и жду вторника.
- Я тоже.
Кокер запел дальше с того места, на котором остановился. Убрав телефон, я нырнула и оставалась под водой, пока уже не могла терпеть. Чтобы потом жадно вдыхать воздух - как будто в последний раз. По воде плыла зеленая муть маски.
Три недели и три дня.
Разве недостаточно, чтобы влюбиться по уши?
[1] (англ.) «Сердце превыше разума...» - первая строка песни Джо Кокера «My Father's Son»
36
Кирилл
Я словно оказался в центре равностороннего треугольника. Ксю, Лена и работа. Как бы порваться на много маленьких медвежат?
Когда мама забирала Ксю в Краснодар, это было обычное фоновое беспокойство. Не более того, которое я испытывал каждый божий день. Хотя и с поправкой: случись что, я добрался бы туда часов через пять при самом лучшем раскладе. Но вот эти поездки с Лидой каждый раз выпивали у меня столько крови...
История с градусником не выходила из головы. Когда вообще все это началось?
Если подумать, то почти сразу после Ксюхиного рождения. Я был на работе, Ксю с няней, а Лида с подружками. И дружками. Дальше - больше. Пьянки и гулянки не прекращались, скандалы тоже. Я поставил вопрос ребром: или она угомонится, или мы разводимся. По -хорошему, это надо было сделать намного раньше, как только стало ясно, что мои расчеты на нормальную семью оказались в корне неверными. Но я попал в обычную ловушку ненормальных папаш, обожающих своих чад и не желающих видеть их по расписанию.
На какое-то время Лида присмирела, потом все началось сначала. Терпение лопнуло, и я нашел старого и мудрого, как змий, юриста Соломона Моисеевича. Денег он отожрал немерено, но с задачей справился. В общей сложности суды продолжались месяцев десять, и Ксю осталась со мной.
Договориться о встречах миром не удалось. Понадобилось еще два месяца судебных боданий, пока не пришли к соглашению. Разумеется, в глазах широкой общественности я остался мерзавцем и подонком, но меня это нисколько не трогало. Ксю, которая с рождения мать видела реже, чем няню и отца, на ее исчезновение из нашей жизни и периодические появления почти не отреагировала. Только поинтересовалась, почему мама больше не живет с нами. Ответ, что иногда людям больше не хочется жить вместе, вполне ее удовлетворил.
Сначала Лида приезжала к нам: мы тогда только переехали в новый дом. Но это не устраивало ее и действовало на нервы мне. Поскольку она вроде как взялась за ум и даже собиралась замуж, я - после долгих колебаний - разрешил ей забирать Ксю к себе. Всего-то два дня в месяц и летние две недели.
И, вроде, все было ничего, но за последний год вдруг резко пошло в разнос. Лида жаловалась на Ксю, та жаловалась на Лиду и ныла, что не хочет к ней ездить. Мои разговоры с Лидой заканчивались ее воплями. Из Ксю удавалось выжать только то, что мать выносит ей мозг и говорит гадости обо мне. Я просил ее потерпеть, но история с градусником стала поворотной точкой. Для меня. Причем не сразу, а через несколько дней. Я все думал об этом, думал, пока на поверхность не всплыл простой до визга вопрос.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А собственно, почему Ксю должна это терпеть? Ради чего?
Соломон Моисеевич уже умер, но я порылся в интернете и выяснил, что если один из родителей настраивает ребенка против другого, это может стать достаточным поводом для ограничения в общении. А то и для запрета. Вот только доказать это непросто. Ну что ж, если надо...
После того как Дарьялов прислал мне наброски договора, прошла почти неделя. Уже отправив ему несколько своих замечаний и предложений, я еще сто раз перечитал каждую строчку, пересчитал все цифры. Не говорил, разумеется, никому ничего. Даже Любе и Игорю. Запороть этот проект, пусть по мелочи, означало профессиональную смерть. Вытянуть - прыжок на новый уровень. Но по всему выходило, что должны справиться.
Он позвонил в воскресенье и сказал, что будет у меня в офисе во вторник утром. День обещал быть просто чумовым. По всем углам треугольника.
Поставив подпись на договоре, я почувствовал себя так, как будто провел несколько раундов на ринге боев без правил. А ведь все еще только начиналось. Люба молча улыбалась: ну ты, Ковалев, и конспиратор. Юрист Костя, которого я позвал чисто для проформы, не скрывал досады, как будто я отобрал у него конфету.
- Скажите, Петр Евгеньевич... - когда мы остались вдвоем, я налил ему коньяку, а сам не стал: через час уже надо было ехать за Ксю и везти ее в аэропорт.
- Не трудись, - Дарьялов махнул рукой и пригубил рюмку. - Ты хочешь спросить, с чего вдруг я тебя так обласкал. Да, мы давно знакомы, и я знаю, что с тобой можно иметь дело. Но ты ведь понимаешь, есть люди поопытнее и с большими возможностями. Андреич, мне из-под тебя кое-что надо. Поэтому и отдал участок тебе.
Я напрягся. Кто бы сомневался, бизнес не благотворительная организация. И чего ж тебе надобно, старче?
- Твой дружок Минин, - ответил он на незаданный вопрос. - Точнее, его яйца. Он кинул тебя - и меня тоже. Но мне заниматься им не с руки. Не прошу отправлять к нему киллера. Просто слей в канализацию. Пусть разорится или сядет - без разницы. Как ты это сделаешь
- тем более. Нужна будет помощь - помогу. Ну. за наше плодотворное сотрудничество!
Добро без худа - чудо, любил говорить мой дед. Я вспоминал эту его присказку, когда ехал домой. Дарьялов, хитрый хрен, знал, на что меня поймать. Во-первых, моя личная заинтересованность утопить Макса. Во-вторых, возможность это сделать. Правда, для этого пришлось бы с головой зарыться в его прошлогодние махинации. Эх, если б можно было отловить за жабры консультанта! Но самое главное - я не мог дать задний ход. Договор был подписан, и его выполнение во многом зависело от финансовых вливаний самого Дарьялова!
Ксю уже ждала меня, угрюмая и надутая, как будто не на море ехала, а в Сибирь на пожизненную каторгу. Посмотрев на нее, я сильнее укрепился в своем намерении. Циничном и неэтичном, да. И мне было противно, а еще противнее - втягивать в это ребенка. Но бог свидетель, не я это начал.
Всю дорогу Ксю молчала, а если что-то спрашивал я, отвечала односложно. В Пулково я сделал последнюю попытку мирно поговорить с Лидой, но она окрысилась и тем
окончательно убедила меня. Я перевел взгляд с нее на Гришу, который красовался в белых штанах и белой шелковой рубашке, зорко следя, смотрят ли на него, узнают ли. И отвел Ксю в сторону.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- У тебя ведь есть диктофон в телефоне?
Она вытаращила глаза и приоткрыла рот, моментально сообразив, к чему я клоню. Оглянулась на Лиду, потянула меня за руку, чтобы наклонился к ней, и зашипела в ухо:
- Записать ее, да? Что она говорит? Про тебя? Для суда? Я думала уже. Но боялась, ты скажешь, что это... как это?.. неэпично.
