Звук идёт с конца аллеи, куда я направляюсь, и столько в нём отчаянья, что сердце замирает. Тревога мигом охлаждает пылающую кровь. Откинув сумасбродные думы, срываюсь к источнику лая. Бегу напрямик, обдирая единственные туфли об острые камни, по-варварски затаптывая высаженные на клумбах цветы. Бегу до тех пор, пока за поворотом, не выскакиваю прямиком к одинокой скамейке, на которой, хватая ртом воздух, корчится хрупкая пожилая женщина.
А телефон то остался в кармане брошенной на чемодан косухи!
Стрелой несусь обратно. Воюю с молнией, ругая на чём свет стоит непослушные пальцы. Нервишки подводят, шалят. Эмоции распирают, грозя разорвать на части. И реальность кажется чудовищным сном, только вместо Егора – незнакомая женщина. Её я спасу. Во что бы то ни стало.
Слишком медленно тянется ожидание, секунды – что годы, будто на месте стоят. А женщина тем временем теряет сознание, но теперь-то мне известно как правильно делать массаж сердца и искусственное дыхание. Я буквально отвоёвываю её у беспамятства. Бережно укладываю головой себе на колени, затем расстёгиваю строгий вязаный пиджак. Завидев приехавшую скорую, без преувеличений, готова расцеловать каждого её сотрудника. Минимум дважды. Чувство беспомощности, когда на твоих глазах угасает чья-то жизнь, это страшно. Всё, что было возможно, я уже потеряла, осталась только совесть, и, глядя вслед слабо улыбающейся с носилок женщине, понимаю – сегодня мне удалось её сберечь.
Проводив глазами отъезжающую машину скорой помощи, я чуть не взвываю. На скамейке лежит незамеченная впопыхах кожаная сумочка. Теперь придётся искать, куда увезли её владелицу. Только сперва выдохну, как следует.
Ноет плечо, "отваливаются" ноги не особо привыкшие к хождению на каблуках, не говоря уже о сумасшедшем беге по неровной местности, но мне хорошо. Радостно как-то. Откидываюсь на жёсткую спинку скамьи, прикрыв веки, а на их внутренней стороне будто выжжена её улыбка, добрая и вместе с тем печальная, как увядающая осень. Стоит ли сокрушаться о потерянных возможностях, когда это, пусть и косвенно, но помогло спасти чью-то жизнь? Ни капли.
Что-то влажное щекочет мою свисающую вниз ладонь, напоминая о всеми забытой собачонке.
– Пардон, дружище. Ты у нас мальчик, – исправляюсь, приглядевшись внимательней к вылизывающему мне руку мопсу. Тот в ответ кружится вокруг своей оси, смешно покачивая откормленным задом. На ошейнике поблескивает подвеска в форме косточки. Сгибаюсь, чтоб рассмотреть поближе и усмехаюсь. Его кличка – Шанс. Выглядит, как знак судьбы.
Его хозяйку мне удаётся разыскать только к обеду. Для этого приходится обзвонить несколько больниц, хорошо в её сумочке нахожу квитанции за коммунальные услуги на имя Вертинской Дарьи Семёновны. Следующие два дня я практически живу под дверью её палаты, в которую меня пока не пускают.
На оставшиеся деньги покупаю пакет самого дешевого корма для Шанса, буханку хлеба и двухлитровую бутылку воды. На первое время хватит. Ночевать ходим на крышу. Думаю, не стоит уточнять, какую именно. Мне там спокойно, как нигде, а в условиях летней жары, вполне даже комфортно. Решать, что делать дальше нет ни сил, ни желания. Единственное, что держит меня на плаву – беспокойство о здоровье Дарьи Семёновны и забота об её безбожно разбалованном псе. Кстати, низкосортный корм всё-таки оскорбляет явно привыкшего к изыскам Шанса. Он демонстративно им отплёвывается, и, сложив голову на передние лапы, тоскливо хмурит широкий лоб в глубокую складку.
Существует, конечно, вариант взять неженке что-то получше, воспользовавшись деньгами его хозяйки, но, погладив края подживающего клейма, с ходу отметаю эту мысль. В чужой кошелёк я больше в жизни не полезу.
Собачий корм на вкус действительно отвратителен. Самолично в этом убедившись, прощаю взгрустнувшему пёсику его маленький каприз, и третью ночь мы проводим лёжа в обнимку под доставучий аккомпанемент комаров, разбавляемый урчанием наших пустых желудков. Где-то посреди ночи просыпаюсь от того, что Шанс бессовестно тащит из под моей головы свёрнутый подушкой пуховик. Ну и Бог с ним, он теперь мой единственный друг, а для друга ничего не жалко, так ведь?
Наутро, потирая онемевшую шею, окончательно убеждаюсь, что романтика кочевой жизни абсолютно не моё. Поэтому тщательно умываюсь остатками воды, заплетаю пыльные волосы в две тугие косы и, привязав Шанса к железной перекладине парапета, плетусь в больницу. Мне нужно любой ценой увидеться с Дарьей Семёновной, чтоб вернуть сумку и разузнать, куда можно временно пристроить её питомца. А после начну поиски работы. Хоть диспетчером такси, хоть посудомойкой, без разницы, хватало бы на еду. Искупаться я ночью и в речке могу, она недалеко, а вот есть хочется так, что кишки сводит.
Телефон приходится продать, всё равно давно разряжен да и звонить мне больше некому. Зато, после долгих уговоров и небольшого презента в виде нескольких купюр, вырученных с его продажи, мне разрешают навестить спасённую женщину. Правда, предупредив, что время приёма ограничено десятью минутами, поскольку её состояние ещё не до конца пришло в норму и лишние эмоции ей могут повредить.
– Я ждала тебя, деточка, – раздаётся, едва я закрываю за собой дверь в палату. Меня охватывает облегчение, когда я вижу её тронутые здоровым румянцем впалые щёки, в обрамлении мягкого облака седых волос.
– Ждали? – приятное чувство, что обо мне кто-то думает, неожиданно согревает. Оно для меня столь же непривычно, как и добродушная, тёплая улыбка. Столь искреннее участие мне откровенно в диковинку.
– Ещё бы, должна же я отблагодарить свою спасительницу. Врач по секрету нашептал, что выкарабкалась я исключительно твоими стараниями. Ты мой ангел-хранитель, не иначе. Как зовут-то тебя, милая?
– Кира, – выдыхаю я, смущаясь под её вдумчивым взглядом, который, кажется, видит больше, чем мне хотелось бы показать, а затем спохватываюсь: – Я принесла вашу сумочку и Шанс... можете не беспокоится, я о нём позаботилась. Правда этот аристократ отказывается кушать, похоже, привык к более достойным условиям, но с ним всё хорошо! Вот...
– Аристократ... Скажешь тоже! Негодник он балованный, называй вещи своими именами.– От души рассмеялась Дарья Семёновна. – Шанс заменяет мне семью, которой уж много лет как не стало, вот и потворствую, ничего не могу с собой поделать, а он, бесстыдник, во всю этим пользуется. Знаешь, что, милая, могу я воспользоваться твоей добротой и попросить тебя об одной услуге?
Я осторожно киваю. Суть услуги состоит в необходимости взять под своё крылышко зарвавшегося пса на время её пребывания в больнице. Приходится признаться, что мне самой негде жить, но вынужденное откровение женщину почему-то ничуть не удивляет. Неужели моё бедственное положение так сильно бросается в глаза? Это открытие
