За мутными от табачного дыма окнами кафе падал сырой и тяжелый, распаренный дыханием моря снег. Митя Пенкин рассказывал мне о том, что после долгих обсуждений в творческих и административных инстанциях план реставрации старого города в основных чертах одобрен и, может быть, этим летом начнутся работы.
Мы уже недели три шатались по городу Т.; я собирался о нем писать, а Митя показывал и открывал. Когда нас познакомили в местных архитектурных мастерских, меня удивила радостная охотность, с которой он согласился сопровождать литератора. Через несколько дней, зябко поеживаясь, с мокрым от волнения лицом, он попросил меня «полистать перед сном одну вещицу», и я понял, в чем дело.
«Вещицу» его я «листал» не раз, и мы о ней уже говорили. Вернее, о том, почему он ее написал.
Бывало, что наши беседы надолго замедлялись философическими отступлениями. (Их выжимки и составили основную часть послесловия.) Как, видимо, уже понял читатель, сама логика темы вела нас от холодновато-академических обсуждений различных аспектов современности к насыщенным волнением сердца и игрой воображения размышлениям о могуществе внутреннего мира человека.
Однажды, например, нетерпеливо постукивая кофейной чашечкой об уже надтреснутое блюдце, Митя горячо меня убеждал, что наступит же время, когда улыбка будет обладать такой же реальной оживотворяющей силой, как нарождающееся в космосе солнце.
С утра мы шатались по городу; на своих узких улицах-ладонях старый Т. подносил мне нежданные и бесценные дары: дома семисот-шестисотлетней давности, и Митя учил искусству распознавания за позднейшими наслоениями истинных ликов. Для этого нужна обширная осведомленность о городской архитектуре XIII–XIV веков и не менее обширное воображение, настолько явственно возрастала от века к веку мера неопределенности — энтропия, — размывающая первоначальные черты. Я понял, что Митя и товарищи его — Александр Доброхотов и Виктор Лидин — помучились немало в поисках утраченных и искаженных истин.
Митя был радостно оживлен и открывал мне город, как библиотекарь, собравший в муках несравненные редкости, показывает уникальные тома. Он у домов особенно любопытных даже руки поднимал бережно, как поднимают их для того, чтобы достать с высокой полки царственно покоящееся на ней в сладостно мягкой неувядающей коже сокровище.
Джесс СТЮАРТ
СОВСЕМ НЕ ГЕРОЙ
Рисунок Г. КОЛИНА
Когда я издали увидел яркие огни Лэндсбурга, я остановился, чтобы отдышаться и немного подумать. За мной лежали темные бесплодные холмы, на которых погиб мой урожай. А в хижине за этими холмами я оставил Молли с нашими тремя малышами.
— Хэстер, нам нужно достать хлеба… Мы ни одного дня больше не выдержим без какого-нибудь подкрепления.
Таковы были ее последние слова в этот вечер. А когда я собрался идти в Лэндсбург, она не понимала, зачем мне это, и я не смог сказать ей, что я задумал.
Дело в том, что природа вооружилась против меня. Нельзя сказать, чтобы я не хотел работать. Я хотел. Но засуха убила мой урожай, потому что я не мог сделать так, чтобы пошел дождь. Я просто ничего не мог сделать. Мог только смотреть, как мой сад, моя кукуруза, картошка и табак вянут под жарким июньским и июльским солнцем. Все, над чем я работал, пропало!
Природа была против меня и в другом отношении; и тут я тоже ничем не мог помочь. Я вырос высоким, как палка для подвязывания бобовых побегов, и тонким, как молодой тополь. В августе я попытался наняться на поденную работу, когда железнодорожная компания нуждалась в людях. Десятник только раз взглянул на меня и сказал: «Слишком уж ты тонок для такого роста. Сломаешься пополам, поднимая шпалу или рельс».
Потом я попробовал пойти на металлический завод в Оклэнде, где тоже требовались рабочие. Меня осмотрели и поставили на весы.
— Пониженный вес, — сказал доктор. — Мы не можем использовать вас.
И так было всюду, где я пытался получить работу.
А вот сейчас я должен был еще подумать о Молли и трех малышах, прежде чем решиться привести в исполнение то, что я задумал.
Джек Херси рассказал мне об одном предприятии в Лэндсбурге. Там требовался мужчина, которого очень трудно было подыскать. Хотя это предприятие было для людей большой забавой, но, как сказал Джек, лэндсбургские власти пригрозили закрыть его после того, как некий Хоук Уивер попал в больницу.
Внизу, под горой, я увидел яркие огни вдоль улиц и одно особенно ярко освещенное место в городе. Это было то самое место, куда я направлялся, то есть ярмарочная площадь. До меня доносились веселые возгласы людей, расходившихся с этой площади, и музыка, игравшая возле карусели.
— Сюда! Сюда! — кричал какой-то человек. — Три мячика всего за маленькую монетку в десять центов. Сбейте ими трех котят и получите двадцать пять центов.
Это было не то, что собирался делать я. Мне предстояла гораздо более трудная задача, чем бросание мячиков в котят. За нее боялись браться самые храбрые ребята. Я же вовсе не был храбрым. Мне просто нужны были деньги, хоть немного денег. Я должен был достать их! И когда я думал о том, что мне предстоит, сердце мое готово было выскочить из груди.
«Все равно надо попытать счастья, — думал я, — надо попробовать… только бы мне позволили это, когда увидят, что я такой высокий и при этом такой невесомый»…
Я зашагал к самому ярко освещенному месту в Лэндсбурге. Мои длинные как палки ноги быстро покрыли нужное расстояние, и за несколько минут я достиг той светлой площади, которую видел с гребня горы.
Всю ярмарочную площадь заполняли жители округа Гринвуд и горожане Лэндсбурга. Люди толпились, почти налезая друг на друга. Стояли в очереди, чтобы купить мячики для бросания в котят, или кольца для накидывания на столбы, к которым были привязаны ножи, будильники, платки и кастрюли. Ждали возможности покататься на карусели или на веселом колесе. Стояли, сжавшись как сардины в коробке, перед навесом, под которым танцевали две женщины и мужчина бил в барабан. А когда барабанщик и танцовщицы удалились внутрь балагана, ведущий программу объявил, что там состоится самое замечательное в мире представление, и люди устремились вперед, толкаясь и спеша получить билеты, пока балаган еще не переполнился… Деньги текли в кассу как вода, и все были счастливы. Как мне хотелось получить хоть крошечную долю тех денег, что на моих глазах вынимались из толстых бумажников! Но мое время еще не пришло… Пока еще нет, потому что на помост перед балаганом вылез местный парень, Лефт Симмонс, одетый в спортивные трусы, чтобы вступить в бой с боксером Слаггером Стивенсоном.
