Дорогой Азиз!
Сегодня день моего рождения! У меня такое ощущение, будто я дошла до некоего рубежа. Говорят, сорок лет — важный момент в жизни, особенно для женщин. Еще говорят, что сорок — это опять тридцать (а шестьдесят — опять сорок), однако, на мой взгляд, это притянуто за уши. Я хочу сказать, кого мы обманываем? Сорок есть сорок! Полагаю, у меня «кое-что» прибавилось — знаний, мудрости и конечно же морщин и седых волос.
В дни рождения я всегда чувствовала себя счастливой, а сегодня утром проснулась с тяжелой душой и слишком трудными вопросами для человека, который еще не выпил свой утренний кофе. Сама не знаю, хочу ли я продолжать ту жизнь, которой жила до сих пор.
И испугалась. Что, если и «да» и «нет» приведут к одинаково ужасным последствиям? Может быть, это и есть ответ на мой вопрос?
Всего доброго,
Элла
ES. Прошу прощения за то, что письмо получилось не очень веселым. Не знаю, почему я сегодня хандрю. Вроде бы нет никаких причин. (Ну, кроме того что мне стукнуло сорок. Вероятно, это то, что называют кризисом среднего возраста.)
Дорогая Элла!
Поздравляю с днем рождения! Сорок лет — самый прекрасный возраст и для мужчин, и для женщин. Вам известно, что мистики считают, будто цифра сорок символизирует переход на более высокий уровень и духовное пробуждение? Когда мы в трауре, то траур длится сорок дней. Когда рождается ребенок, ему нужно сорок дней, чтобы освоиться с новой жизнью.
Когда мы влюбляемся, нам нужно подождать сорок дней, чтобы убедиться в своем чувстве.
Потоп продолжался сорок дней, и когда вода уничтожила прежнюю жизнь, она смыла все зло и дала людям возможность сделать вторую попытку. В исламском мистицизме есть сорок ступеней между человеком и Богом. Иисус ушел в пустыню на сорок дней и ночей. Мухаммеду было сорок лет, когда ему был дан сигнал стать пророком. Будда сорок дней медитировал под липовым деревом. Не говоря уже о сорока правилах Шамса.
Вы получили новую работу в сорок лет — и это начало новой жизни! Итак, Вы достигли наиболее благоприятного возраста. Поздравляю Вас! И не расстраивайтесь из-за того, что стали старше. Никакие морщины и седые волосы не могут повлиять на силу цифры сорок!
Всего доброго,
Азиз
Роза пустыни, шлюха
17 октября 1244 года, Конья
Дома непотребства существовали испокон времени. И женщины, подобные мне, тоже. Однако кое-что изумляет меня. Почему так получается, что люди, которые говорят, будто им ненавистны шлюхи, делают все, лишь бы не дать шлюхе изменить свою жизнь? Они словно говорят нам, что сожалеют о нашем падении, но уж если мы пали, то лучше нам оставаться там, где мы есть. Почему это так? Знаю я лишь одно: некоторые люди наживаются на страданиях других, и им не нравится, когда на земле хоть одним несчастным становится меньше. Тем не менее пусть они говорят и делают, что хотят, а я когда-нибудь уйду из дома терпимости.
Утром я проснулась с одним желанием — послушать проповедь великого Руми. Если сказать об этом хозяйке и попросить разрешения отлучиться, она поднимет меня на смех.
— С каких это пор шлюхи ходят в мечеть? — спросила бы она, хохоча так, что ее круглое лицо сделалось бы багровым.
Поэтому я солгала. Когда ушел безбородый дервиш, хозяйка выглядела такой озадаченной, что я поняла: более подходящего времени не найти. Она всегда добрее, когда ее приводят в смятение. Ну и я сказала, что мне необходимо пойти на базар и исполнить кое-какие поручения. Она поверила. После девяти лет каторжной работы она мне верит.
— Только при одном условии, — сказала она. — С тобой пойдет Сезам.
Меня это не огорчило. Сезам мне нравился. Высокий здоровенный мужчина с разумом ребенка, он был надежен и честен до наивности. Для меня тайна, как он сумел выжить в этом жестоком мире. Никто не знал его настоящего имени; возможно, он и сам его не знает. Мы же всегда звали его Сезамом из-за его непомерной любви к халве из кунжута — сезама. Когда шлюхе требовалось отлучиться куда-нибудь, Сезам сопровождал ее молчаливой тенью. Он был самым лучшим телохранителем, о котором я только могла мечтать.
Итак, мы отправились по пыльной дороге, вившейся между садов. У первого перекрестка я попросила Сезама подождать меня, а сама зашла за кусты, где припрятала сумку с мужской одеждой.
Одеться мужчиной оказалось не так просто, как я думала. Сначала пришлось обвязать груди длинным шарфом, чтобы они не выдали меня. Потом я надела мешковатые штаны, рубаху, бордовую абу и тюрбан. И наконец прикрыла половину лица шарфом, рассчитывая походить на арабского путешественника.
Когда я вернулась к Сезаму, он от изумления вздрогнул.
— Пошли, — сказала я, а когда он не двинулся с места, открыла лицо. — Дорогой, неужели ты не узнал меня?
— Это ты, Роза пустыни?! — воскликнул Сезам, прижимая ладонь ко рту, словно испуганный ребенок. — Зачем ты так оделась?
— Умеешь хранить секреты?
Сезам кивнул, и от волнения глаза у него стали круглыми.
— Ладно, — прошептала я. — Мы идем в мечеть. Но ты не должен рассказывать об этом хозяйке.
Сезам вздрогнул:
— Нет, нет. Мы идем на базар.
— Правильно, дорогой, потом на базар. Но сначала послушаем великого Руми.
Сезам был напуган, но я заранее знала, что этого не избежать.
— Пожалуйста, это много значит для меня. Если ты согласишься и никому не расскажешь, я куплю тебе большой кусок халвы.
— Халвы, — с удовольствием повторил Сезам, прищелкнув языком, словно одно только это слово наполнило его рот сладостью.
Мы направились к мечети, где Руми должен был произнести свою пятничную проповедь.
Я родилась в маленькой деревушке недалеко от Никеи. Мама всегда говорила: «Ты родилась в правильном месте, но боюсь, под неправильной звездой». Времена были нехорошие. Постоянно бродили какие-то слухи. Сначала — что возвращаются крестоносцы. Все слышали ужасные рассказы об их жестокостях в Константинополе, где они грабили дома, уничтожали иконы, церкви и часовни. Потом заговорили о набегах Сельджуков. А едва утихли слухи об армии Сельджуков, как начались рассказы о зверствах монголов. Менялись имена завоевателей, но страх быть убитой завоевателями не исчезал.
Мои родители были пекарями и добрыми христианами. Самым ранним из моих воспоминаний было воспоминание о запахе свежеиспеченного хлеба. Богатства родители не нажили. Даже ребенком я это понимала. Но бедными они тоже не считались. Я видела, какие взгляды были у бедняков, когда они приходили к нам просить подаяние. Каждый вечер, прежде чем заснуть, я благодарила Бога за то, что не ложусь спать голодной. Я как будто говорила с близким другом. Что ж, в те времена Бог на самом деле был моим другом.
