Он приблизился, и так мы подошли к краю городища, откуда замок смотрелся, как на плане. Отсюда и разрушения были видны лучше.
– Разрушают, – тихо сказала она. – Постепенно.
– И доска сорвана, – сказал я. – Валяется в бурьяне.
– Куда она убежит? – буркнул Мультан.
– В какой-нибудь фундамент.
– Да кто ее украдет?
– Благодарные жители и украдут.
– Не дам, – сказал Мультан. – Я ведь сторож костела. А заодно и замка.
– Ну, дед, вы насторожите, – заметил я.
– Ого-го, еще как. А доска что? Прибьют доску и как будто все дело сделано. А доска – сегодня она есть, завтра нету! Кр-руши, Ванюха!
– Он прав, – сказала Стася. – Была доска на Ружанах, на белорусском Парфеноне, а во дворе валялись бочки из-под мазута. Нету ее – те же бочки. Так какая вам башня нужна?
– «Вторая от угла».
– От которого угла? Где тот угол?
– И в самом деле, угла четыре. Так что практически под каждой…
– Практически псу под хвост твоя работа, хлопец, – сказал Мультан.
– А далее стоп под знаком корабля, – безнадежно сказал я.
– Восемь стоп под знаком корабля, – повторила она, посчитав по пальцам. – Н-да, негусто.
Мультан ковырял носком сапога землю.
– Вот что, – проворчал он наконец. – Так ты тут ничего не найдешь. Я вот что сделаю. Я тебе внука своего младшего, Стасика, пришлю. Он настоящий Мультан. И он с Васильком Шубайло, другом своим, такие сорвиголовы, что весь замок с головы до пяток облазили. Может, они тебе чем-то помогут.
– Спасибо, дед. От детей в таких случаях действительно может быть больше пользы, чем от взрослых.
– То-то.
– Что же, – спросил я у Стаси, – вы копать начнете? Но ведь еще сыро.
– Пока будем готовиться. Настоящие работы начнем, когда учеников, у которых экзаменов нет, отпустят и когда немного подсохнет.
– Шаблыка тут им помог, – сказал дед.
– Да. Стоит копать. В случае чего и вам поможем. Заходите к нам.
– Что же, буду рад.
Мы стояли над откосом. Ветер веял со стороны замка, от небольшой реки. Справа и слева были видны пруды, и на одном из них игрушечная отсюда мельница. Было широко-широко.
– А городище это называется Белая Гора, – сказала она.
– Да, Белая Гора, – повторил дед.
До костела нам с дедом было по пути. Шли, болтали о том, о сем. От плебании нам под ноги бросился рыжий пес, помесь дворняги с ирландским сеттером. Прижав уши, начал ласково скулить.
– Кундаль, Кундаль, – трепал его дед. – Гляди ты, какой жирный. Как мешок. Ну, скоро на охоту с тобой пойдем. Тогда сбросишь жир. Пойдем на охоту?
Собака начала прыгать от радости.
– Верите, наловчился, холера, чтоб он был здоров, рыбу ловить. Иногда такую здоровенную принесет. И не знаю, или он ныряет за ней, как водолаз, или еще как. Зайдите ко мне, – пригласил Мультан. – Поглядите на сторожку. Вот так здесь и ночую каждую ночь: жена, дети и внуки в хате, а я тут. Поэтому моя баба и запретила мне часто бриться… Ревнует, холера.
Сторожка была самой необычной из сторожек, какие мне когда-либо доводилось видеть. Целых две комнаты. И большие.
– Здесь вход отдельный, – сказал дед. – Ни к селу, ни к городу он. Клира поубавилось, вот и отдали мне под сторожку. А вещей разных столько: все непригодное сюда сложили да еще из бывшего дворца собрали и принесли.
Это было в самом деле так. В первой комнате – голландка, топчан, стол и табуретки, а кроме того, еще и поломанная фисгармония, кресло с высокой «бискупской» спинкой, старый буфет черного дерева (стекла в нем отсутствовали, и на полках виднелись кружки, стаканы, чайник, картофель и лук россыпью).
Во второй комнате в углу лежали доски икон и рулоны иконных полотен, стоял стол на «орлиных» ножках (когти орлиной лапы сжимали шары, на которых стол и стоял) и пара кресел-инвалидов.
И в обеих комнатах на стенах висели портреты. Некоторые были порваны, некоторые потемнели до того, что на них почти невозможно было что-нибудь рассмотреть. А посредине одного был круг расплавленной краски – видимо, ставили ведро с кипятком.
Портреты были, может, и не очень художественные, но музейные. На некоторых виднелись латинские надписи или славянская вязь.
– Ксендз сюда перетаскал. Что в хатах купил, что на чердаках нашел.
– Дворец ведь сгорел.
– Э, не так много в том дворце и добра было. Кое-что успели вытащить.
– Куда же оно подавалось?
– А кто знает? Тут перед освобождением такое творилось… А потом, когда немцы удрали, а наши еще не пришли, было еще хуже.
– А что?
– Бовбель-Кулеш разгулялся. И разобрать нельзя было, кто кому голову сворачивает.
– А хорошо тут у вас. Мне бы сюда перебраться.
– Что, вечеринки у Вечерки надоели?
– Да я и сам могу. Но там уже слишком.
– И вот, гляди ты, хороший человек – заведующий клубом – поискать, даром что образования не хватает, а вот привязалась этакая чума – и ничего нельзя поделать.
Вздохнул:
– Надо поговорить с ксендзом. Глядишь, и мне ночью не так скучно будет. Не будешь же всю ночь ходить, иногда и посидеть хочется… Поговорить. А Стасика вам завтра в помощь пришлю. Он – Мультан, а я уже на старости лет начинаю наше уличное прозвище оправдывать – Потеруха[60]. Потеруха старая и есть.
Он проводил меня с костельного погоста.
– Дед, – сказал я, глядя на галерею, – а что это про женщину с монахом всякие байки брешут?
И тут дед посерьезнел:
– Э-э, если бы это байки! Правда. Сам видел.
– И в замке видел?
– В замок ночью не хожу. Боюсь. И все боятся. Говорят, и там бывают. А я вот тут видел, на галерее. Идет что-то светлое, как сам день, а рядом тень, будто сама ночь.
– Ой, дед!
– Брешу, думаешь? Чтоб мне со старухой и внуками дня не прожить.
– Специально приду взглянуть.
– Они не каждую ночь ходят. Я однажды набрался смелости, взобрался на галерею (в случае чего, думаю, пальну из ружья). Исчезли. Спустился на погост – снова идут.
В доме у моего хозяина царило тихое отчаянье. В тот день Зелепущенок должен был проводить брата, который приезжал к нему на праздник из Донбасса, и еще при мне они пошли на автобусную остановку в Ольшаны.
Мария Семеновна, полная, добрая, синеглазая, была вся в слезах и заламывала руки; то ли с отчаянья, то ли от того, что они у нее каждую весну и осень нестерпимо болели. Была она в «сахарном» звене. А вы знаете, что такое сахарная свекла? Ни для сортировки семян, ни для прореживания всходов машин пока не придумано. «Надо будет привезти ей из Минска глицерина, – подумал я. – Это же надо, не слышать про глицерин. А ведь руки такие черные, потрескавшиеся, страшные».
– Что, не приходил еще?
– Нет. Антоська, миленький, дорогой, встрень ты его, пожалуйста, сходи ты в Ольшаны, поищи его.
– По какой дороге?
Ольшаны местечко длинное, и потому в Ольшанку из него ведут три дороги. Мария Семеновна виновато смотрела на меня, и я понял, что придется перемерить ногами все три.
– Хорошо. Дайте только его резиновые сапоги и фонарик.
– Сыночек, бога молить буду. А сапоги – вот. Потому что и впрямь, может, в поле забрел, может, в Выдрин Яр скатился, может, в канаве где лежит. А по ним же еще вода из пущи бежит. Снег ведь еще, должно быть, в пуще.
Вздохнув, я пошел от освещенных окон во тьму.
Прыгал по дороге огонек фонарика. Я обследовал Выдрин Яр, там, где он подходил почти к дороге, – ничего. Перед самыми Ольшанами потянулся лес с густым подлеском. На опушке что-то темнело. Я повел фонариком в ту сторону. У деревьев стоял Гончаренок, видимо, только что окончив справлять малую нужду, и я опустил фонарь. Малоприятно, когда на тебя светят в такой момент.
Показалось мне или нет, но в этот момент что-то будто шевельнулось в кустах.
А бухгалтер – я слышал шаги – поспешил ко мне, легко перепрыгнул канаву и стал рядом.
– А-а, Антон Глебович, – сказал дружелюбно, словно между нами ничего не произошло. – А я думаю, кто это светит. Закурить не найдется?
– Есть, Тодор Игнатович. Возьмите фонарик, посветите. – Я вскрыл пачку ножничками.
– Большой ножик, – заметил он. – Все есть.
– Все. Даже, видите, приспособление для вытаскивания гильз из казенника. Охотничий нож.
– И ногти можно постричь. Ну хорошо, пошли. До Ольшан недалеко, но все веселее вдвоем.
«Зачем ты к лесу перся? Мало тебе было придорожного кювета, чтобы еще через него прыгать да месить вспаханное поле? Наконец, не мое это дело. А дорога действительно будет короче, если идти вдвоем».
– Какие дела привели вас сюда, Антон Глебович?
– Буду обследовать замок. Любопытная история связана с ним.
– Новая?
– Да нет, очень старая. Темная история тут триста с лишним лет назад произошла.
– А кому дело до трехсотлетней истории? – рассмеялся он, явно удивленный.
