Доркас молилась, но это не помогало. Воспоминание о Скиннер, живой и мертвой, висело в воздухе подобно дурному запаху, равно как и жуткая жара. Доркас лежала, опустив правую руку между ног, и гадала, что именно они сделали с Табитой.
— Таб? — прошептала она в темноту. — Таб? Пожалуйста, уходи, будь душкой.
Малгрейв, живший неподалеку от Ламборн-хауса в домике, задворки которого выходили на крепостной ров, дремал в кресле после позднего ужина. Большую часть вечера он провел за подсчетами своих капиталов: дом, в котором он жил, несколько сотен фунтов в банке и примерно столько же в надежных ценных бумагах.
Он делал деньги на потакании прихотям богатых щенков, точно так же, как Том Говнарь делал деньги из дерьма. Работа утомительная, но прибыльная. На грани яви и сна у него возник план, как меньше работать и больше получать. В конце концов, у банкиров и юристов есть клерки, У торговцев — ученики, а у приходских священников — викарии. Чем джип хуже них?
В доме доктора Джермина в Барнуэлле Фрэнк Олдершоу лежал на спине в своей комнате. Он храпел. После утренней вспышки ярости Джермин приказал как следует напичкать его лауданумом. Каждый час привратник отпирал дверь и светил фонарем ему в лицо, чтобы убедиться, что он не сбежал и все еще дышит.
Гарри Аркдейл был в Лиз. После обеда он не выпил ни капли вина. Он закончил работать над своими заметками к медали Водена, а также над подробным комментарием Соресби. К некоторому своему удивлению, Гарри уверился, что усвоил их в должной мере, дабы достойно проявить себя под бдительным взором дяди Чарльза, ученостью которого все восхищались, но мало кто ее видел. Он сомневался, что результат обманет мистера Ричардсона, но это его не беспокоило. Рикки не захочет расстраивать сэра Чарльза больше, чем это удастся его племяннику.
Аркдейл обнаружил, что сочетание прилежания и непривычной трезвости весьма укрепило его силы. Девушка сказала, что ее зовут Хлоя — ага, как же! Но свое дело она знала хорошо. Гарри прижал ее к дереву и обошелся с ней по-мужски… он полагал, что она не скоро забудет энергичные удары его могучего membrum virile. Аркдейл не преминул воспользоваться защитой, поскольку был в своем роде осмотрительным юношей, хотя, конечно, защита умаляет удовольствие любовной схватки. Но в клубе Святого Духа защита ему не понадобится, поскольку жертва будет девственницей.
Для такого случая годится только девственница. В конце концов, это клуб Святого Духа, а Святой Дух настоял на девственнице. В том-то и соль.
В Директорском доме в Иерусалиме Бена отпустили на ночь. Он покинул колледж и отправился в свою комнату на Боден-Элли, у северной стены Иерусалима.
Служанка Элинор Карбери, Сьюзен, единственная прислуга, которая спала в доме, поднялась в свою спальню на чердаке и задвинула засов. Открыла сундук. Достала особую одежду, которую носила в выходные, и разложила на кровати. Встала рядом на колени и подняла свечу повыше, чтобы лучше видеть.
Наконец она сделала выбор. Бархатный плащ, который ей подарила миссис Карбери. Это был ее любимый наряд, самая чудесная вещь, которой она обладала, и выглядел он таким опрятным и свежим, как будто его только вчера доставили из лавки мистера Троттера на Сейнт-Мэрис-лейн. Несмотря на теплый вечер, Сьюзен накинула плащ на плечи. Роскошные мягкие складки упали до пола, окутывая ее. Она глубоко вдохнула их запах, впитывая сущность плаща и пропуская ее через себя. Потом закрыла глаза, погладила ткань и подумала о Бене.
Элинор Карбери тоже отправилась к себе в спальню и тоже не спала. Она сидела в темноте в кресле и прислушивалась к звукам вокруг. На лестничной площадке раздались шаги, и Элинор сразу поняла, какие из них принадлежат Холдсворту. Она попыталась убедить себя, что бесполезно оглядываться на свои прошлые ошибки, как в браке, так и во всем остальном. Необходимо довольствоваться тем, что имеешь. В конце концов, грешно отчаиваться, если у тебя есть крыша над головой и кусок хлеба. Больше всего на свете она боялась бедности.
Интересно, что Сильвия Уичкот подумала бы о Холдсворте, и что — он о ней? Она очаровала бы его, как и столь многих мужчин? Холдсворт явно обладал божьей искрой и зачатками развитой личности. Но в нем ощущалась безжалостность, как будто ему было все равно, обойти преграду на жизненном пути или просто сбросить ее в пропасть. Возможно, смерть жены и сына сделала его угрюмым фанатиком. В целом, Элинор было не по себе, оттого что он жил в ее доме, как и вообще в Иерусалиме. Быть может, ей удастся убедить леди Анну сократить его пребывание в Директорском доме? С другой стороны, ей не хотелось, чтобы он уходил.
Время шло. Часы на зданиях колледжа и церквях отбивали четверти часа. Воздух становился все более жарким и душным. Лишь глубоко за полночь первые тяжелые капли дождя упали на нагретый свинец старых крыш, на пыльные вонючие улицы, на выжженные сады и на немногих людей, которые все еще оставались снаружи.
За рекой, в Ламборн-хаусе на Честертон-лейн, Филипп Уичкот до сих пор бодрствовал. Он сидел за столом в своем кабинете. Гора бумаг, казалось, стала еще выше и запутаннее, чем утром, как будто в его отсутствие счета с вялым энтузиазмом скрещивались между собой.
Дождь застучал в окно. Уичкот позвал мальчишку, который дремал на стуле в коридоре. Ребенок, спотыкаясь и протирая сонные глаза, вошел в комнату. Огастес! Какое значительное имя для столь незначительного мальчишки.
— Принеси еще свечей. Погоди минутку… сколько тебе лет?
— Тринадцать, ваша честь, — Огастес опустил глаза. — То есть, будет в сентябре.
— Иди сюда. Встань передо мной.
Огастес медленно приблизился к нему и остановился в четырех футах от хозяина. Уичкот развернул стул, чтобы оказаться лицом к лицу с мальчишкой. Он взглянул на костлявого ребенка перед собой. Парень едва заметно дрожал. Он ожидал удара.
— Как давно ты на меня работаешь?
— Почти девять месяцев, сэр.
— Хочешь оставаться у меня и дальше?
— О да, ваша честь. Если позволите. Понимаете, нас дома восемь человек, и мама не может всех прокормить. — В голосе мальчика появилась нотка паники. — Мне нравится мое место, правда, сэр. Надеюсь, вы мной довольны.
— Посмотрим. А теперь принеси свечи.
Когда мальчик вернулся, Уичкот приказал ему осветить дорогу наверх. На лестничной площадке он отпер дверь в комнаты Сильвии. Оказавшись внутри, приказал мальчику поставить свечи и уйти. Оставшись в одиночестве, принялся бродить из комнаты в комнату со свечой в руке. Он выставит мебель Сильвии на аукцион в понедельник. Его кредиторы получат сигнал, что у него туго с деньгами, но тут уж ничего не поделаешь. По крайней мере, у него появится немного наличных, и ему больше не придется глядеть на этот чертов остов кровати.
У Сильвии были от него секреты. Теперь он это знал. Так что она могла спрятать от него ценности. Надо абсолютно точно убедиться, что он ничего не упустил… кольцо, быть может, или пару гиней; пригодится что угодно.
Уичкот открыл бюро и поставил подсвечник на крышку. Запустил руку в глубь ниши. Из-за тусклого освещения он неправильно оценил расстояние. Кончики его пальцев наткнулись на стойку, которая удерживала на месте маленькие ящички и полочки. Стойка слегка подалась при его прикосновении. Филипп вынул один из ящичков и потянул за стойку. Она легко выскользнула из глубины бюро.
Уичкот вынул ее и положил на пол. Посветил свечой в широкое и неглубокое отверстие за ней, провел по его поверхности пальцами. К своему разочарованию, он обнаружил лишь пыль. Затем пошарил в углу и нащупал очертания маленькой неглубокой ниши сбоку стола. В ней что-то лежало.
От нетерпения Филипп чуть не опрокинул свечу. Достал маленький сверток, завернутый в обрывок пожелтевшей бумаги. Господь всемогущий, подумал он, банкнота, пожалуйста, пусть это будет банкнота. Но когда Уичкот развернул бумагу дрожащими руками, что-то острое укололо его палец, и он закричал, равно от удивления и боли. К бумаге была приколота ржавая булавка.
Поднеся сверток ближе к пламени свечи, Уичкот до конца развернул бумагу. Булавка удерживала на месте прядь темных жестких волос. Сильвия подписала ее «Мой драгоценный Филипп».
Уичкот в ужасе ощутил, как его глаза наполнились слезами. Как странно и неловко! Так вот что Сильвия хранила в своем главном тайнике, старательно завернув в ожидании будущего, которое уже никогда не наступит… Теперь он вспомнил, как в пору ухаживания встал на колено и попросил у нее прядь волос, а она покраснела и после долгих споров согласилась. И попросила прядь его волос в ответ.
Филипп осторожно свернул листок, засунул его в карман жилета и тихо позвал:
— Сильвия?
Пламя свечи дрогнуло. Из спальни донесся тихий звук. Вздох? Стон боли, мгновенно подавленный?
