Мне даже в некоторой степени жаль Елизавету. В некоторой, но не в достаточной, чтобы спешить ей выказывать свою благодарность за само ее существование. Упереть меня в Царское Село? Спустить с рук все преступления Шуваловых? Способствовать окончательному расстройству моей семьи? Да и назначение в Москву — это так себе прощение.
— Никита Юрьевич, на подъезде к Петергофу мы приостановимся. Нужно дождаться сведений, что сейчас творится при дворе. После Вы последуете за мной. Что бы ни случилось, будьте рядом и настороже. Я не говорю об убийстве или еще о чем таком, но императрица слаба сердцем, а ужаса вокруг хватает, — я попробовал прочитать эмоцию Трубецкого, он старался казаться собранным, очень старался, почти получалось. — Тот, кто со мной рядом, тот может быть близок ко мне и далее. Вы умный человек и прекрасно меня поняли. Если нам во всех смыслах не по пути, то за нами следует еще одна карета, и Вы, без существенных для себя последствий, можете отправится назад в Москву или в свои имения.
Наступила пауза, князь сглотнул подкатившийся ком, но набрался мужества и даже несколько преобразился.
— Я с Вами, Ваше…- замялся Трубецкой.
— Высочество, князь, пока только Высочество. Я не думаю свергать тетушку, а быть подле нее, даже если она будет во здравии или отходить в иной мир. Зачем лишние потрясения для России? — усмехнулся я, поняв, что Трубецкой надумал себе государственный переворот.
Хотя по результатам я надеюсь, что оно так и будет. Инфаркт там или инсульт, как тут говорят, апоплексический удар, что-то да произойдет. А нет — и на этот случай есть настойка, которая спровоцирует удар. Тогда государыня точно может и в кому впасть. Все одно… Власть должна быстро и без лишней шумихи перейти ко мне.
— Ваше Высочество, впереди солдаты! — сказал Иван Шевич, сейчас командующий моим внушительным эскортом.
— Спроси их по-хорошему, но и казакам дай наказ изготовится, чтобы без крови только, — дал я распоряжения и закрыл дверцу кареты.
Начинал накрапывать дождь, грозящий перерасти в ливень. Хорошо это или плохо? Наверное, уже хорошо. Праздношатающиеся горожане, которые могли визуально создавать картинку беспорядков в столице, попрячутся. Иной кто и протрезвеет. Для разбойников хорошее время какую подлость сделать. Да мало их в городе, на самом деле. А с теми, кто шел к столице, должны были уже разобраться посланные навстречу гвардейцы и уланы. Пусть тати и оружные будут, но это не армия с ее организацией, выучкой, тактикой и мотивацией.
— Добро дають, Ваше Высочество, — доложил Кондратий Пилов. — Проезжаем дале?
— Да, едем во дворец! — решительно сказал я, и казаки устремились через солдатский заслон к Петергофу. — Постой, спроси у служивых, что во дворце делается!
Еще через минут пятнадцать Кондратий вновь подъехал на своем жеребце к карете.
— Да это… худо государыни, — с искренним сожалением сказал казак.
— Быстро едем! — выкрикнул я и карета лихо стронулась с места.
В эту судьбоносную поездку я взял с собой уже ставших родными Кондратия и Степана, их сотни, а так же триста гайдуков Ивана Шевича. Хотелось мне выделить этого полковника уже потому, что его дочь все никак не хочет покидать мою голову, пусть сердце уже и менее тревожит.
— Князь Никита Юрьевич Трубецкой, Иван Бранкович, Кондратий и Степан с десятками идут сразу за мной. Если какие препятствия, то аккуратно убирать всех. Расставить вдоль дворца людей, одна сотня остается у входа! Всем проверить оружие! — командовал я, преисполняясь решимости.
Мы шли по длинным коридорам Петергофа, минуя одну залу за другой. Были гвардейцы, которые попробовали воспрепятствовать нам. Меня не смели трогать, но мою свиту пробовали остановить. Резкие и хлесткие удары успокаивали служак. Благо, много гвардейцев во дворце не было, может, с полсотни, и то все они были рассредоточены по большому дворцу. Мы же были стремительны и излучали непоколебимый настрой дойти до пункта назначения.
— Уйди! — прорычал я. — Не видишь, кто перед тобой стоит?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
У дверей, что вели в императорскую приемную, которая находилась у спальни Елизаветы, стояли четверо гвардейцев.
— Ваше Высочество, не велено, приказ был, — неуверенно изрек гвардеец, и уже через пару секунд все четверо валялись на полу, корчась от боли.
Дверь была заперта, и понадобилось две попытки, чтобы ее вышибить.
— Ваше Императорское Высочество! — будучи уже в годах, с дряхлеющим телом, но все еще со светлой головой, канцлер первым успел проанализировать ситуацию.
Остальные присутствующие стояли и, словно рыбы, выуженные на берег, хватали ртом воздух.
— Вы, почему Вы здесь? Воля императрицы была оставаться в Москве! — прошипела Марфа Егорьевна Шувалова.
— А Вы, сударыня, кто есть, чтобы волю императорскую трактовать на свой лад? — я охватил взглядом всех присутствующих. — Я не вижу Вашего мужа, статс-дама Шувалова. Почему в столь сложный час его здесь нет?
Мой напор был, может, избыточно жестким, но передо мной была та, кто в не меньшей степени виновна во всех моих злоключениях, чем ее муж. И свою порцию мести она уже получила, лишившись мужа и, вероятнее всего, власти.
— Ваше Высочество, Елизавета Петровна сама просила Марфу Егорьевну остаться и быть рядом с ней, — Михаил Илларионович Воронцов решился на защиту женщины.
— Рядом, вице-канцлер, не одно и тоже с тем, что статс-дама на свой лад трактует волю государыни. Не правда ли? — не оставил я шанса Воронцову на ответ.
Скажи он «нет» и тем самым усомнится в моих словах. В таком случае, я не убоюсь приказать увести пока еще вице-канцлера вообще вон. Ну, а его согласие — это поражение без какого-либо боя.
— Что с тетушкой? Это первостепенное! А никак не желание убрать подальше законного наследника престола Российского, государя-цесаревича, внука Петра Великого, — наступила пауза, никто не решался говорить.
— Больно худо матушке-государыне, медикусы говорят, что апоплексический удар ее хватил, — ответил Алексей Григорьевич Разумовский.
— Отчего двери в ее покои закрыты? — задал я очередной вопрос.
— Так пользуют ея, матушку нашу императрицу, государь-цесаревич, — ответил Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.
В небольшом зале возле спальни Елизаветы собрались наиболее близкие ей люди. Это был Разумовский, Марфа Шувалова, Бестужев-Рюмин, вице-канцлер Воронцов, в углу тихо плакал Иван Иванович Шувалов.
Когда мы проходили по коридорам и залам дворца, я замечал иных придворных, среди которых была и мать Петра Румянцева, и брат тайного мужа государыни Кирилл Разумовский, и еще немало вельмож. Кто-то из них переговаривался, кто-то в некоем ожидании прохаживался взад-вперед.
В углу одной из залы, где переговаривались молодые фрейлины раздался заливистый девичий смех. Умирала государыня, которую в будущем могут именовать «веселой императрицей». Умирала под смех и веселье.
— Кто из медикусов смотрел государыню? И кто нынче с ней? — задал я очередные вопросы.
— Медикусы руками разводят, с государыней Антон Иванович Кашин. Он взялся лечить Елизавету Петровну и уже не дал ей помереть, на грудь силой жал, она в забытьи, — за всех ответил Бестужев.
Этот хитрый лис, поняв, куда дует ветер, уже присылал ко мне в Москву своего весьма смышленого помощника, пусть тот и прикидывался простачком. Мне дали недвусмысленно понять, что готовы к сотрудничеству. Может быть, именно поэтому канцлер и был первым, кто правильно среагировал на мое появление.
Отказываться от Бестужева не следует, пока не следует. Не вижу я равнозначной по изворотливости ума фигуры, чтобы не потерять нити международной повестки. Он не нужен мне, но пока необходим России. Сменить Бестужева на посту канцлера без особого упадка уровня международной повестки мог бы Михаил Илларионович Воронцов, но тот был в шуваловской партии и даже сейчас пытается в некотором роде мне дерзить. Вот узнает вице-канцлер, что нету больше его соратников, тогда посмотрим, как в полете переобуваться станет да лебезить передо мной. А нет — Сибирь большая.
