Голова у Тани слегка кружилась. Было ли это благородное опьянение от коктейля или сказывалось то, что в Москве уже стояла глубокая ночь? Я же не Шерлок Холмс, - шептала она самой себе, - я обыкновенная женщина. Внезапно ум ее совершенно прояснился. Сунув бармену двадцать долларов и по наивности не попросив сдачи, она решительным шагом направилась к администратору и на своем безупречном французском спросила номер комнаты Ивана Безуглова.
- К сожалению, мы не сообщаем номеров комнат, - улыбнулась администратор, - может быть, у вас в Париже по-другому? Но я могу соединить вас с ним по телефону.
Таня с волнением взяла вишнево-красную трубку.
- Алло? - спросил Иван по-английски.
- Это я, - сказала она срывающимся голосом. - Иван, ты хорошо устроился?
- О да, я очень благодарен Верлену. Ты убедилась, что это одна из лучших гостиниц в городе? Я даже успел сходить в бассейн. А ты? Куда ты подевалась? Я звонил тебе.
- У меня все хорошо, Иван. Ты можешь выполнить одну мою просьбу? Всего одну?
- Какую же? - в голосе его звучала непритворная радость.
- Иван, сейчас я поднимусь к тебе. Дай мне, пожалуйста, прочитать этот проклятый сценарий. Я думаю, что с ним все не так просто, как тебе кажется.
- Танечка, - голос Ивана дрожал, - когда я только что я звонил тебе в номер, я хотел сам отнести тебе эту книгу. Она жжет мне руки, и я нуждаюсь в твоей помощи.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
С волнением листая злополучный сценарий, Таня начала понимать то извращенное удовольствие, которое извлекал из его сочинения пресыщенный эстет Татаринов.
Да! Эта гнусная рукопись была призвана смутить Ивана - ее Ивана! - и заставить его поддаться притязаниям Шахматовой.
Как и следовало ожидать, главным героем оказался привлекательный и успешный, хотя и не слишком порядочный бизнесмен. Ничтожный Татаринов прилагал все свое скромное дарование литературного сноба к тому, чтобы описать жизнь, о которой он представления не имел, да и не мог иметь. И хотя его герой не сочинял поэм и мадригалов, как автор сценария, зато ассигновал порядочные средства не на помощь бедноте, а на процветание худосочных литературных журнальчиков. Описывая же деловую активность своего героя, Татаринов безбожно путался в простейших понятиях, не умея отличить подтвержденного аккредитива от безотзывного и не подозревая о разнице между трестом и товариществом на вере.
Героиня, появившаяся к третьей главе, была еще красивее, чем Шахматова, но, в отличие от своего прототипа, была беззащитной и робкой душой... и уже пятнадцать лет безутешно страдала по герою, некогда бросившему ее ради бизнеса. Тане хватило неполного часа, чтобы проглядеть всю рукопись - и тут изящный белый телефон на тонконогом столике издал мелодичный звонок.
Верлен, рассыпаясь в любезностях, приглашал их со Светланой на ужин.
Таня, вся полная гнева и ревности, решила появиться в компании Татаринова и Шахматовой в полном блеске. И когда она спустилась в ресторан, бессовестный сценарист даже отвел глаза. О нет, эта высокая, длинноногая блондинка в льняном итальянском костюме песочного цвета, с аметистовым кольцом и аметистовым браслетом - которые, может быть, стоили в десять раз меньше, чем драгоценности Шахматовой, зато были куда элегантнее - меньше всего была похожа на белую мышку.
Это женщина с живой алой розой на левом плече была готова сражаться за свою любовь и за свое человеческое достоинство и с лицемерным сценаристом, и с циничной актрисой, и даже с гостеприимным Верленом, который смотрел на нее с нескрываемым восхищением.
Впрочем, спустившийся сразу вслед за ней Иван тоже, казалось, утратил свою обычную мягкость. Облаченный в свой лучший парижский костюм, в белоснежную рубашку и строгий синий галстук, он был решительным, чуть жестковатым, - словом, таким, каким она привыкла видеть его на деловых переговорах. Ничем не выдав удивления при виде Шахматовой, он наградил сценариста пристальным взглядом, от которого тот даже несколько потерялся. И. наконец, Верлену он искренне и крепко пожал руку.
- Позвольте представить собравшихся, - засуетился Верлен, обеспокоенный тем, что Иван с Таней, не договариваясь, сели рядом друг с другом на мягких стульях, обитых серо-зеленой гобеленовой тканью, а он оказался на другом краю стола. - Иван Безуглов, звезда российского делового мира. Анна Шахматова, о которой можно ничего не рассказывать, - он усмехнулся, - Татьяна Алушкова, секретарь-референт фирмы нашего русского партнера...
Таню покоробило от этой неуклюжей грубости. Почему он представил прежде всего Ивана с Анной? И почему он с такой пренебрежительной ухмылкой говорил о ее работе?
- Госпожа Алушкова - практически второй человек в компании, - заметил Иван, и она взглянула на него с благодарностью.
- Так всегда у нас, бедных женщин, - лицемерно хихикнула Анна, - мы на почетных, но вторых местах... мы царствуем, но не правим...
- Не прибедняйся, Анна, - вступил Татаринов, - разве ты не играешь в нашем фильме главную роль?
- Да, но эта роль по определению женская, - отпарировала она, пытаясь казаться остроумной. В ее узких черных глазах Тане чудился холодный, злой блеск, как у пантеры, опасающейся упустить верную добычу. - Но ты еще не всех назвал, Верлен.
- Всего два года назад я мог бы представить нашего добрейшего Алексея как скромного сотрудника рекламного отдела фирмы "Верлен и Рембо", - сказал Поль. - Вот как поворачиваются людские судьбы.
- Почему вы ушли с этой работы, господин Татаринов? - спросила Таня.
Татаринов, видимо, никогда не расставался со своей миниатюрной стопочкой. Вопрос заключался только в том, когда он успевал ее наполнять. Он посмотрел на собеседницу с вызовом. Подобно всем снобам, сценарист отличался болезненным самолюбием.
- Осмеливаюсь считать, - сказал он, - что изящная словесность удается мне несколько лучше, чем реклама. Вы не читали моего романа, госпожа Алушкова?
- Только отрывки в "Литературной газете", - солгала Таня. Ей, не умевшей кривить душой, не хотелось отравлять обстановку на этом ужине, первом в Монреале.
- Жаль, - Татаринов зевнул. - Изящная вещица. Кроме того, на монреальские экраны вскоре выйдет фильм, снятый по этой книге. Вряд ли, впрочем, он пойдет слишком широко, - торопливо добавил он, - в Канаде, как и в Америке, да, впрочем, и во всем мире, не в чести настоящее искусство. Даже получающее премии на фестивалях.
- Вы довольно самоуверены, - не удержалась Таня. Сердце ее кипело негодованием от обиды за Ивана, которым хотел манипулировать этот небритый и неопрятный эмигрант.
- Жизнь заставила, - Татаринов пожал своими узкими плечами.
- Лучше бы она заставила вас писать так, чтобы читатель не думал о том, настоящее ли это искусство, а просто наслаждался им, узнавал о жизни новое, учился светлому и справедливому. И главное, чтобы ваши романы были ближе к жизни, а не к вашим болезненным фантазиям. Даже по тем фрагментам чувствуется, как оторвались вы от реальных трудностей России.
Она заметила, что Иван непроизвольно кивнул, словно она выдавала его заветные мысли.
Татаринов оскалил свои прокуренные зубы. Видимо, слова Тани задели его за живое.
- Девушка, - сказал он язвительно, - если вам нравится массовая литература, воля ваша. Оставьте настоящие книги тем немногим избранным, которые понимают, что искусство - не зеркало, а воссоздание жизни иными средствами, имеющими отношение к Богу и красоте.
- Не ссорьтесь, друзья мои! - вмешался обеспокоенный Верлен. - Ведь вы только что познакомились. Разве не лестно вам, Таня, сидеть в компании таких знаменитостей?
- Я ценю людей не за это, - отрезала Таня. - Не богатство и не слава, но только человечность - вот что главное, вот без чего нельзя жить. Ты согласен, Иван?
- Согласен, Таня, - сказал он серьезно. - Однако напрасно ты критикуешь именитого писателя, даже не прочитав толком его нашумевшую книгу. Кто финансировал постановку фильма?
- Фирма "Верлен и Рембо", - не без гордости произнес Поль.
- Неужели это принесет вам доход?
- О нет, - расхохотался Верлен. - Я ожидаю примерно полумиллионного убытка.
- Зачем же вы на это пошли?
- Во-первых, мне хотелось, чтобы в Монреале снимали русско-канадский фильм с Анной в главной роли, - ответил Верлен просто. - Во-вторых, мне льстит, что человек, которого я выручил в трудную минуту, стал известен, и при случае отплатит мне добром за добро, - он сделал плавный жест в сторону пьяненького Татаринова, державшего свою стопочку на поднятом вверх остром колене. - В третьих, я получаю рекламу. И в-четвертых, канадские законы поощряют вложение в кинопромышленность. Так что, по сути, я не потерял ни гроша, а может быть, кое-что и приобрету хотя бы за счет уменьшения положенных налогов, - он загадочно улыбнулся, - не считая платы за прокат в России, пускай и в рублях. Но погодите, вот идут наши юные друзья. Усаживайтесь, Федор, и вы, Светлана. Это не самый лучший ресторан в городе, но вы устали после дороги, и мне не хотелось вас никуда тащить. У нас впереди еще неделя. Вам какой-нибудь аперитив, Светлана? А вам, Федор? О Господи, - он выглядел искренне расстроенным, - как же я забыл предложить выпить вам, мой дорогой Иван, и вам, моя дорогая Таня.
