Продолжение "Веселой науки",
Амелин Максим Альбертович родился в 1970 году в Курске. Учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Автор трех книг стихов, статей о русских поэтах конца XVIII — начала XIX века, переводчик стихотворений Катулла и “Приаповой книги”. Лауреат многих литературных премий. Живет в Москве, занимается книгоиздательской деятельностью. См. предшествующую публикацию: “Веселая наука, или Подлинная повесть о знаменитом Брюсе, переложенная стихами со слов нескольких очевидцев” (“Новый мир”, 1999, № 6).
А збучным порядком или по числам
можно перечитывать четверни, —
то скудея, то прирастая смыслом,
совместимы, как их ни поверни.
А лчного стяжателя благ и злата
стороной обходит, покуда здрав,
щастие, — и огненная расплата
ждет по смерти за ненасытный нрав.
А нгел белый с демоном битву черным
вечно длит, божественный сон храня,
чтоб засеять землю, подобно зернам,
искрами не льда, но скорей огня.
А фрика с Америк начнет обеих
жадно непосильную дань сбирать,
коль на скорбью вскормленных скарабеях,
выкатив шары, развернется рать.
Б езнадежней дела и бесполезней,
чем в дурное время быть на виду,
несть, — честней излечивать от болезней
в захолустье люд, отводя беду.
Б лизнецы повергнутся навзничь перед
жаждущей над ними суда толпой, —
и безбожный, длани воздев, поверит,
и прозреет, вежды смежа, слепой.
Б ремен и нещадно, свободу дико
попирай, чреду беззаконий множь, —
и народ полюбит тебя, владыка,
признавая правдой двойную ложь.
В новь завоевателя дух во гробе
заключен до Судного будет дня, —
правая и левая — рати обе
обессилят, дрогнув и восстеня.
В оссоздать низверженного Колосса
соберутся дерзостные умы, —
крыльями снабдят, навернут колеса
и втолкнут в объятия светотьмы.
В ремени земного не понимая,
жизнь обычная в небесах течет, —
больше бессловесная, чем немая,
мысль берущая, а не речь в расчет.
В сякой силе сякнуть по Вышней воле
или набирать, разрастаясь, мощь, —
беззаконную — даже ветер в поле
разметет и мелкий размоет дожжь.
Г оворю, в Сивиллины вникнув книги,
внидя в Аристотелевы врата:
времени в едином собраться миге,
стать пространству точкою неспроста.
Г олодом начнется пора раздоров,
смерти приносящая урожай, —
всем злодей покажет суровый норов,
соглашайся с ним или возражай.
Г орода дремучим займутся лесом,
в коем расплодится рыскучий зверь,
сотворенный резвым, но бестелесым,
ибо вход и выход — не там, где дверь.
Г осударство, граждан своих глотая,
в стороны раздастся, набрав объем,
но пора свинцовая, не златая,
не замедлит установиться в нем.
Д воицу могучую третий хилый
переборет, ибо взамен телес
обладает многой духовной силой,
разума великий имеет вес.
Дни, недели, месяцы, годы, веки
с грохотом проносятся все бойчей,
целый мир, таившийся в человеке,
раздробя на тысячу мелочей.
Древний прах великого властелина
потревожат, снявши с лица печать, —
нужен только повод, коль есть причина,
хоть ничтожный, чтобы войну начать.
Дыры порубежные как ни штопай,
рваные границы как ни латай,
Азия придет завладеть Европой,
не в открытой битве, — молчком и втай.
Евва, соблазнивши в Раю Адама,
горсть семян со древа добра и зла
прихватила, чтоб разбросать их сямо
и овамо, наземь едва сошла.
Евнух, отрастивший срамные уды,
заново восставит себя в правах,
утварь драгоценную и сосуды
отберет путем топоров и плах.
Единица, высшим владея даром,
больше сотен тех, кто лишен того, —
разбивайся, нет ли они по парам,
не составят целое существо.
Естьли рассеченное воедино
тело соберется твое сполна,
про тебя “ни родина, ни чужбина”
вряд ли кто посмеет сказать, страна!
Жадно съест мохнатая паучиха
оплодотворившего паука, —
ей по скорбных днях обернуться лихо
скромной чадолюбицей на века.
Ж ениха с невестой найдут в оковах,
освоб о дят их, но возьмут взамен
молодость и свежесть во имя новых
милостей, что хуже стократ, чем плен.
Женщина над всем воцарится миром,
одержима похотью и нагла,
хлеб — убогим, кров предоставит сирым,
обобрав достаточных догола.
Жертвуя собой и своим покоем,
лишь и можно в тех обрести себя
выражениях и делах, по коим
поздный суд не страшен тебе, трубя.
З апад на Восток потечет походом,
но, считая вышедших супротив,
по своим удар нанесет свободам,
за победы бедами заплатив.
Звездам — гаснуть, вспыхивать, гаснуть снова,
рассыпаться, скатываться — шарам
тел небесных, — внутренняя ж основа
мироздания — освещенный храм.
Здания, с устойчивых оснований
сдвинувшись, восторженно в пляс пойдут, —
после мятежей и кровавых браней
совершится несправедливый суд.
Знания плодят, раздаваясь шире,
вред непоправимый среди людей, —
только сокровенными вряд ли в мире
хоть один воспользуется злодей.
Игом тяготиться не будут люди,
естьли пряник чередовать и кнут, —
пляской Саломеиной и на блюде
головой Крестителя круг замкнут.
Из-за гор появится самозванец,
зла не различающий и добра,
возвратит изгнанников и изгнанниц,
но падет — повержен — от топора.
Имена заменят набором чисел,
на слова немой наложа запрет, —
первого, кто выю свою возвысил,
трижды обезглавят, — и петел вспет.
Истину забрызгают грязной ложью,
опорочат верность и чистоту, —
как ни уповай на десницу Божью,
сколько ни удерживай речь во рту.
Корни вширь и вглубь разрастутся блуда,
в лист и в цвет ветвей вознося размах, —
дщерь царя родит без главы верблюда,
с осемью ногами, о трех горбах.
Красные, восстав, пересилят белых
и рассеют зернами по земли,
дабы в чуждых им и в родных пределах
прорастать, не ведая, где взошли.
К рылья рукотворные взроют небо,
плавники глубь моря прорвут насквозь,
молока искусственного и хлеба
вдоволь, — мировая же хрустнет ось.
К то меняет кожу и ходит задом,
у кого единственный глаз во лбу,
станет управлять человечьим стадом,
усмиря поднявшихся на борьбу.
Левый берег выйдет войной на правый,
дабы звался верхом повсюду низ, —
под воду, не справившись с переправой,
и поодаль земли уйдут, и близ.
Лестница падет должностей и званий,
грады сократятся до деревень,
вслед за веком скорби — всего нежданней —
