– Именно так.
– Желаю вам удачной дороги.
– Вы думаете, что удача возможна? – едко хмыкнул Карл Густавович.
– Во всяком случае, нужно хотя бы надеяться на это, – отчего-то пожалел старика уполномоченный. За последние несколько минут тот ссутулился еще больше, взвалив на себя какой-то невидимый груз.
Шлагбаум поднялся, и Фаберже, сильно постаревший, потопал по гулкому мосту, слегка размахивая саквояжем. Уже пройдя большую часть пути, ювелир вдруг остановился и принялся смотреть на реку. Вода была мутная, коричневая, потревоженная недавно прошедшим дождем. На зыбкой поверхности небольшими корабликами, терпящими бедствие, проплывали промокшие коробки, листья, сорвавшиеся с деревьев, клочки бумаг, то погружавшиеся на глубину, а то вдруг, подхватываемые течением, неожиданно всплывавшие. Нестройным караваном, переворачиваясь с одного бока на другой, проплыли суковатые бревна. Чем-то они напоминали гигантских рыб, выплывающих на поверхность. Карл Фаберже теперь окончательно осознал, что обратного пути не будет. И эта река – не водораздел между правым берегом и левым, а межа, что прошла по его судьбе, оставив все прекрасное, что было в его жизни, по другую сторону, а там, куда он шел, его поджидали только одни руины.
Карл Густавович поднял над головой саквояж и с силой швырнул его в мутную воду. Раздался негромкий и какой-то глуховатый шлепок, и вода охотно поглотила в себя нежданный подарок, оставив на убегающей поверхности неровные расплывающиеся круги. Заложив руки за спину, Фаберже пошел дальше налегке.
Часть II. Семь чемоданов Фаберже
Глава 10. Мне нужно в театр
Перед деревянной дверью на Гороховой, 2, автомобиль остановился. Из машины, покорно склонив голову, вышла Амалия Крибель.
– Куда ее, товарищ Большаков? – спросил красноармеец, стоявший у дверей.
– Отведи в камеру… Ну, в такую, чтобы поприличнее, что ли…
Губы красноармейца разошлись в широкой улыбке:
– А у нас сейчас все приличные, упырей и не встретишь, одни графья да князья сидят. Потом, пара генералов есть, один министр, с пяток баронесс…
– Подходящая компания, – кивнул Василий Большаков и, повернувшись к хмурой Амалии, сказал: – Видишь, народ интеллигентный, не тронут.
– Вы обещали освободить меня, – напомнила женщина.
– Обещал… Чего стоишь? – прикрикнул он на часового. – В апартаменты даму! – И зашагал к машине. Расположившись рядом с водителем, скомандовал: – Давай на Большую Конюшенную. Оставишь меня. Обратно сам доберусь, не заблужусь!
На пересечении с Волынским переулком, там, где находился доходный дом Мельцера, Большаков велел остановиться. Подхватив саквояж, он вышел из машины и бодрым шагом направился к парадному подъезду, подле которого, невзирая на перемены, царящие в городе, продолжал стоять швейцар, подозрительно посматривая на всякого входящего. Большакова он знал, прекрасно был осведомлен, к кому тот направляется, а потому, не жалея спины, поклонился, как если бы отрабатывал щедрые чаевые.
Элеонора открыла сразу, едва он позвонил. В какой-то момент на ее лице отразилось разочарование, словно она ожидала увидеть кого-то другого, но, быстро справившись со смущением, произнесла:
– Проходи.
– Ты ждала кого-то другого? – спросил Василий, шагнув в квартиру. – А может, того хлыща, с которым я тебя видел у «Лондона»?
– Я не знаю, о ком ты говоришь. Тебе показалось.
– Ну-ну… Я вот в доску разбиваюсь, чтобы тебе угодить, а ты хахалей приваживаешь. Так, что ли?
– У меня никого нет. Можешь спросить у кого угодно, – прожгла она его холодным взглядом. – Если ты пришел меня в чем-то обвинять, так я тебя не держу.
Скрестив руки на груди, Элеонора в упор смотрела на Большакова. Такой женщине легче свернуть голову, чем перековать в свою веру. На Элеоноре был легкий длиннополый халат, отчего ее фигура выглядела еще выше. Полупрозрачная ткань выдавала секреты женского тела, почти не оставляя места для воображения. Рукава халата съехали на локти, обнажив белую кожу с родимым пятном. На длинной шее золотая цепочка с крохотным кулоном, хранившим какую-то тайну, – всякий раз, прежде чем оказаться в его объятиях, она снимала его с себя и, будто бы извиняясь перед кем-то, касалась узорчатой фарфоровой поверхности губами.
Поставив на стол саквояж, Большаков произнес:
– Я поговорил по поводу твоего Кутлера. Урицкий сказал, чтобы он катился на все четыре стороны.
– Слава богу! – На лице девушки отразилось неподдельное облегчение. – Он милый и совершенно безобидный человек.
– У него нашли письма, адресованные некой Ф.А. Вот, правда, отправить он их так и не успел. Ты случайно не знаешь, кто это такая? – в упор посмотрел он на Элеонору.
– Что было в этих письмах? – слегка натянутым голосом спросила Элеонора.
– Как давно тебя стало интересовать содержание чужих писем? – усмехнулся Большаков.
– Эти письма он писал мне, – негромко проговорила она. – Вот только у меня ничего с ним не было. Он просто был в меня безнадежно влюблен.
– А тот, у ресторана «Лондон»? Тоже один из безнадежно влюбленных?
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – отвернувшись, произнесла Элеонора.
– Смотри мне в глаза! Неужели тот любит тебя больше, чем я? Неужели он принесет тебе столько добра? – Большаков щелкнул замками саквояжа.
– Откуда у тебя это? – невольно выдохнула девушка.
– Фаберже поделился. Теперь это все наше! – Василий схватил ее за локти и умоляющим голосом сказал: – Только будь со мной, не уходи!
– Постой, – освободилась девушка от крепких пальцев, – это нужно куда-то припрятать. Если их найдут, то ни тебе, ни мне не жить!
– Эти драгоценности никто не ищет, – заверил Василий. – Для всех остальных они пропали! Ты хотела, чтобы я достал для тебя сокровища Фаберже, и они у тебя. Что ты мне скажешь?
Элеонора подняла бархатную коробочку с золотым тиснением именного знака дома Фаберже, открыла крохотный замочек.
– Я ведь пошутила… Боже, какая красота! – невольно ахнула она. – Это просто немыслимо!
На красной бархатной подушечке, собранное в три больших нити, сверкало бриллиантовое колье.
– Я не понимаю подобных шуток, если любимая женщина чего-то просит, то я непременно должен исполнить.
– Сколько же здесь всего?
– Не знаю, – честно признался Большаков. – Но очень много. Может быть, на два миллиона золотом, а может, и больше…
– Как же тебе это удалось раздобыть?
– Это неважно… Но не волнуйся, крови на них нет.
Элеонора закрыла коробочку и положила ее обратно в саквояж.
– Хорошо. Давай с тобой уедем… С такими деньгами мы будем желанными гостями в любой стране мира. Хочешь, поедем в Италию? В Ниццу!
– Ты это говоришь всерьез?
– Как никогда прежде.
– Раньше ты мне не говорила таких слов.
– То было раньше. За последнее время многое изменилось. В том числе и в отношениях между нами.
Василий Большаков крепко прижал к себе Элеонору – теперь она была мягкая, податливая, пластичная, как кусок глины. Из нее можно было вылепить все, что угодно.
– Все это я делал для тебя. А знаешь, давай уедем. У меня в Риге живут родственники, можно поехать к ним. Не будем тянуть время, давай завтра поедем!
– У меня завтра будут дела, – чуть помешкав с ответом, произнесла Элеонора. – Неужели ты думаешь, что мне не с кем проститься в родном городе? Лучше послезавтра, договорились?
– Хорошо, я тебя понимаю. Только никому ни слова о наших планах.
– Мог бы не говорить, я уже взрослая девочка.
Быстрые тонкие пальчики расстегнули его ворот, скользнули ниже, губы ткнулись ему в грудь и поползли ниже, оставляя влажный след.
– Как я по тебе соскучилась, – произнесла Элеонора, как выдохнув, – ты даже не представляешь…
Большаков пришел к Урицкому на следующий день и, стараясь не отводить взгляда, сообщил:
– Конек сумел спрятать где-то саквояж. А может, передал его своему сообщнику. Мы перерыли весь город, но пока так ничего и не нашли.
Начальник петроградской ЧК нахмурился:
– Вот что я вам скажу, товарищ Большаков. Речь идет об огромных деньгах. Если в ближайшее время вы не найдете этот саквояж… Боюсь, что у вас могут быть большие неприятности.
– Я вас понял, товарищ Урицкий, сделаю все возможное, чтобы найти пропавшие ценности.
– Уж постарайтесь. Что у вас там еще?
– Нужна ваша подпись, Моисей Соломонович, – положил Большаков на стол четыре листка бумаги, соединенных между собой большой толстой скрепкой.
– А это еще что такое?
– Это расстрельные списки контрреволюционеров, – ответил заместитель.
Моисей Урицкий внимательно вчитывался в каждую фамилию, все более хмурясь.
– По-вашему, это столь необходимая мера? А другого ничего нельзя было придумать?
– Этот вопрос уже согласован с товарищем Дзержинским. В последнее время контра все более поднимает голову. Если мы сейчас не предпримем решительных мер, то плодами революции воспользуются правые эсеры.
