Поверх черной «оливки» на Кефире – светлое пальто от «А. Милна», на затылке шляпа – немного помятая, но в целом он не особо выделяется из толпы.
– Дресс-код строгий! – ухмыляется Кефир. – На кежуале лазаем с парнями, врубаешься?
Я не сказать чтоб врубаюсь.
Мой наряд, если верить Кефиру, прямо-таки кричит: мол, я мальчик-одуванчик, тихий и приличный, меня вот только что выгнали из Питбурского универа, и теперь я ищу столичных приключений.
Пробегает мимо мальчишка-газетчик, проезжают самоходные экипажи и двухэтажные рейсовые омнибусы. Мы доходим до конца улицы, и тут Кефир останавливается.
– Ну, вот что, сынок! – говорит он, хотя мы ровесники. – Рад был с тобой поболтать и всякое такое, но тут наши пути расходятся.
– Но твой брат сказал…
– Да забей, что сказал тебе этот зануда! Отдыхай, знакомься с городом, а у меня тут есть кое-какие дела еще.
Далее происходит заминка, потому что Кефиру явно нужные «красненькие», которые выдал его братец. Неожиданно для самого себя я принимаюсь с ним спорить. Тон у него, надо сказать, довольно агрессивный. В какой-то момент он срывается, хватает меня за шкирку и говорит:
– Чувак, да ты, похоже, не въезжаешь: у меня сегодня гребаный хедбол! Я тороплюсь! Ну, живо давай сюда гребаные филки!
К нам подходит, поигрывая дубинкой, плечистый полицейский.
– У тебя с ним какие-то проблемы, паренек? – адресуется он ко мне, дубинкой оттирая на сторону примолкшего Кефира.
– Никаких проблем, офицер, – говорю я. – Это мой кузен. Так, поспорили слегка…
Полицейский щурится, внимательно смотрит на меня, потом на Кефира. Пробурчав себе под нос что-то про «долбаную молодежь», отчаливает.
Кефир, хмыкнув, качает головой:
– Ну что мне с тобой делать, а? Ты, похоже, упертый парень, прям как мой брательник.
– Между прочим, всегда мечтал посмотреть на этот хедбол.
Кефир скалит белые зубы:
– У вас там, в Корюле, хоть в курсе, как играют в него?
Надоело объяснять ему, что я из Яра. Вздохнув, пожимаю плечами:
– Шесть на шесть, двое ворот… Всякие препятствия. Руками играть нельзя, надо донести до ворот, ну то есть допинать… резиновый шар, вроде того?
Кефир хохочет в голос.
– Чува-а-ак, да ты и впрямь не рубишь! Я даже завидую тебе, по-хорошему. Тебе предстоит открыть целый гребаный мир! Ха-ха-ха, шар, вы его послушайте… Какой еще, нахрен, шар?! Это хедбол, братец! В хедбол играют отрубленной головой.
* * *
Бар называется «Варипаска», на логотипе, составленном из неоновых трубок, – силуэт костяка Т-вари с рогатым оскаленным черепом, верхом на котором сидит грудастая девица в сапогах и шляпе. Типичная композиция в стиле позднего агромакабра.
– Ты, главное, лишнего не болтай и держись меня, понял? – кидает Кефир и тянет на себя тяжелую дверь.
Публика внутри пестрая. В основном молодые парни – короткие стрижки, кепки-таблетки, итхинская красно-желто-зеленая «клетка», темные куртки на манер рубберовских цеппелиньщиков, армейские брюки хаки…
Кефир знакомит меня со своей компанией, в сутолоке бара, в клубах табачного дыма, под звон кружек, я запоминаю только нескольких.
Здоровяк Грум, поперек себя шире, в руках бутылка матэ-коки:
– Никакого алкоголя, я – спортсмен!
Кудрявый крепыш Пузо, сразу начавший расспрашивать про питбургских девчонок. Будто там они какие-то особенные, не такие, как столичные.
Весельчак Енот. На взъерошенную голову нахлобучена адриумская каска – с облупленным имперским орлом, с шишаком. Только что вернулся с парой других парней с раскопок на Вилицкой дуге, промышляют по антиквариату.
А вот носатый Дрозд, со спутанной челкой, в застегнутой под горло серой «оливке», явно сразу меня невзлюбил. Посылает взгляды из серии: «Не знаю, откуда ты взялся, парень, но ты мне не нравишься!»
Все стены завешаны атрибутикой хедбольного клуба «Каян-Булатовские Яркони». Отовсюду скалят страшные морды, отдаленно похожие на лошадиные, собственно яркони. Модифицированные в Т-конюшнях (прошедшие через «варку») существа, штатная боевая единица ладийской кавалерии (механизму производства Т-варей у нас в универе был посвящен отдельный курс) – на восьминогой ходовой части, с вместительной угольной топкой и веером механощупалец.
Пивные кружки раз за разом сходятся над столами, звеня краями и плеская пеной. Мы переходим с пива на водку, и вот уже Кефир, набросив на плечи широкий черно-красный шарф, влезает на стол. Вытягивает вверх кулак с выставленным указательным пальцем и начинает петь, растягивая гласные:
– Прячется моя форту-у-уна, где ее искать – не зна-а-аю…
Весь бар вскакивает с мест и подпевает ему так, что дрожат оконные стекла:
– СОТНИ ПУЗЫРЕЙ ВОЗДУШНЫ-Ы-ЫХ Я СНОВА В НЕБО ВЫДУВА-А-АЮ!
– Яр-ко-ни! – ревет бар, и все как один колотят в ладоши.
– Яр-ко-ни! – и снова серия оглушительных хлопков.
– Яр-ко-ни! – и свист, и улюлюканье, и дикие вопли.
* * *
Мой первый хедбольный матч: «Яркони» – славоярский «Мортинджин».
Опьянение подстегивает любопытство, я донимаю Кефира расспросами. Он поясняет скупо и неохотно, предпочитая от меня отмахиваться, как от мухи, – сам весь в предстоящей игре.
Миновав полицейское оцепление, мы вливаемся в поток зрителей, который затягивают циклопические ворота Каян-Булатовского стадиона. Поднимаемся на сектор трибун, который пестреет черно-красными флагами; доносятся обрывки песен, пьяные голоса распевают стишки-кричалки.
– Вот виповские трибуны, – машет рукой Кефир. – Сегодня почти пусто, но обычно там заседают всякие знаменитости, миллионщики, некрократия… А вон там – гребаные журналисты. Этих гадов я вообще не перевариваю…
Я вовремя прикусываю язык, чтоб не спросить почему.
Кефир продолжает:
– А вон там, прям напротив, – славояры. Гляди, как беснуются! Наш противник, смекаешь? Не самые заклятые вражины, но всё же недолюбливаем друг друга… Отсюда их неважно видно, но лучше тебе, приятель, и не видеть этих ребят вблизи. Настоящие звери! У себя на славоярщине бегают по лесам голышом, шерстью с ног до головы заросли, как медведи настоящие, и весь словарный запас на четыре слова: «ололо», «ар-р-р», «ы-ы-ы» и «вотка».
Я пытаюсь разглядеть наших противников – с той стороны арены, где плещутся сине-золотые знамена. Лиц почти не видно, но могу представить себе – мне приходилось видеть славояров раньше. Один из этих, как выражается Кефир, дикарей, служил у нас в студгородке швейцаром. Приятный пожилой дядька, и лексикон у него был вполне человеческий. Правда, кожа на лбу и скулах постоянно шелушилась от бритья.
– А на остальных? – спрашиваю я, указывая на соседние трибуны, где пестрота шарфов и флагов пореже. – Вон там кто?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
