— Устроить серию леденящих кровь обывателя оказий при таком раскладе ничего не стоит. Ведь ничего не стоит! Желающие среди этих вечно обиженных национальных меньшинств, измордованных комплексом собственной неполноценности, всегда найдутся. И тут остается только немного им помочь, направить. Немного денег, немного технической поддержки… Да, может, и этого не понадобится. Может, хватит одного только плаксивого участия газет и телевидения. И пойдут-покатятся в метро, на площадях… Нет! Нет, Миля, нет! — вдруг взвизгивает Роза; она трясется и подскакивает, в каком-то неистовом порыве смахивает со стола драгоценное блюдо, ничуть не замечая того, и, если бы не полторы с лишним сотни килограммов веса, — она, должно быть, воспарила.
А несчастный Эмилий дрожит, вцепившись маленькими ручками в сидение своего стула и таращит желтые глаза с желтого же лица своего на расходившуюся Розу, — ее почти поэтическая возбужденность напугала Милю больше, чем недавний гнев.
— Нет, Миля, не метро… нет, — удивительным кажется, что она помнит о присутствии здесь еще кого-то. — Не торговые залы… Несколько домов, Миля. Несколько простых тихих милых панельных девятиэтажных спящих, готовящихся встретить рассвет, домов. Пусть их будет немного: три, пять… Ночью, вернее, ранним утром, когда все самые запоздалые совы уже возвратились в теплые гнездышки, а самые ранние жаворонки еще не продрали свои пытливые глазки, часа, эдак, в четыре утра, вдруг взлетает на воздух дом. Весь дом, со всеми их полированными шкафами, газовыми плитами, пуделями и тараканами. Вдрызг! В пыль. Ну, каково, Миля?! Впечатляет?! — торжествующе взвизгивает Роза, с достоинством почти надменным от сознания своей умственной одаренности. — Это производит впечатление?! Скажи, производит?!
Эмилий ни жив ни мертв, если у него и была душа, то она давно уже, как говорится, переместилась в пятки. Дрожащими полными губами он пытается сооружать какие-то слова, но то, что вылетает из влажного бесформенного рта больше похоже на глухое кваканье. Впрочем, Роза и не нуждается в его апробации.
— Представляешь, Миля, и так несколько дней сряду. Нет, лучше через день, лучше, чтобы с небольшими промежутками взлетали на воздух глупые спящие дома. Так, бесспорно, эффектнее. И тогда… если кто-то предпримет хоть какие-то усилия в обеспечении безопасности тех, кто еще не взорван, пусть это будут только какие-то внешние, ритуальные знаки, — быть ему отцом благодарного народа. Однозначно, быть. И дальше уже пользуй этот народ по собственному усмотрению, никуда он от тебя не денется… Вот, Миля, вот, что такое рекламная кампания. Вот, что значит неординарный, творческий подход к решению серьезных проблем. А ты что мне предлагаешь? Стыдно слушать тебя, ей богу!
Вдохновленная, взбулгаченная строительством воздушных замков, Роза весело запускает руку в то место, где еще недавно находилось саксонское блюдо с закусками, но блюдо уже несколько минут находится под столом в неисправимом состоянии. Обнаружив наконец это, она, ничуть не изменив своему искрометному задору, кричит по направлению к массивной двери вишневого дерева:
— Эдик! Э-эдик! — кричит Роза, позабыв в фантазийной лихорадке о более современных способах связи. — Эдю-уша, ну-ка, принеси мне что-нибудь перекусить!
Мое непосредственное начальство в лице (одутловатом и бородатом лице) Артура Боброва и в лице (долгоносом, сухощавом) его инициативной женки очень любило разглагольствовать о «художественном уровне телепродукта», производимом в их студии творческих программ «Молох». Но, как говаривал один наш бывший работник, демонстративно отказавшийся гнуть спину на Артура Боброва, и теперь гнувший ее на Семена Забарского: «Если сладкая парочка заговорило о художественности какой-то программы, — значит эта программа стала приносить им меньше бабок (т. е. денег)». И это была чистая правда. Покуда число денгодавателей, заказывающих сюжеты, оставалось терпимым (по их разумению), — все было хорошо. Но только денежный поток начинал ослабевать, — затевался сущий ад. Бобров и в большей степени его супружница что ни день тянули душу из ни в чем не повинных батраков нескончаемыми разговорами об этой самой «художественности». Подчас у меня закрадывалось подозрение, что они и впрямь не понимают, что пошлость их рекламных передач столь совершенна, что уже не может быть глубже, подозревал даже, что они сердечно грезят о каком-то там искусстве. Но проходило время, заказчики возвращались, ведя с собой любезных золотых телят, а с ними вертались и такие же искренние, как попреки, дифирамбы все тем же программам, вульгарнейшим из вульгарнейших.
Нашему сериалу повезло больше: Наине Военморовне как-то сразу удалось загнать его одному банку. Банку было абсолютно наплевать, что там за такой сериал маячит в эфире областного телевидения; администрация этого учреждения, как видно, преследовала тут какую-то другую цель, и цель эта, скорее всего, заключалась в «удержании» некоторой части средств, выделенных на «имиджевую рекламу», в своих прожорливых карманах. Так что, не имея никакого реального надзора, мы могли сочинять и снимать, что заблагорассудится. Правда, Бобров нет-нет да и пенял нам за то, что в наших двадцатиминутках случаются какие-то непонятные проблемы и малопривлекательные люди, а кино сейчас следует показывать про счастливую богатую жизнь, потому что именно это нужно видеть людям.
День начинался обыкновенной истерикой Камиллы Петровны, супруги нашего бородатого директора Артура Боброва. Себе Камилла определила титул исполнительного директора, но в действительности она одна самолично решала абсолютно все животрепетные проблемы студии, Артур уж и не пытался ерепениться. Когда-то на заре становления студии «Молох» он отыскал эту экспансивную женщину в каком-то банке, у нее были связи, деньги, она изъявила желание поддержать финансово молодую студию, и Бобров плавал в пушистых облаках седьмого неба — Камилла казалась ему подарком этих самых небес. Он, разумеется, при первом удобном случае поторопился сделать ей предложение. Но вскоре случилось так, что по каким-то там причинам банк закрыл перед ней двери навсегда, и Камилла, со временем оправившись от удара судьбы, решила выжимать теперь деньги из студии мужа, тем более, что какие-то средства ею сюда уже были вложены. Оказалось, что Артур перехитрил сам себя, ибо эти маленькие ручки теперь крепко держали его за… да, например, за горло.
Лицо Камиллы, пергаментное от кремов, масок, тоников и бальзамов, покрылось асимметричными красными пятнами.
— Нет, вы мне ответьте, почему вчера вместо того, чтобы ехать к заказчику денежного сюжета вы отправились снимать черт знает кого?.. — горячилась она, потряхивая лысеющей головой.
Вопрос адресовался нашей съемочной группе. Отвечать пытался Степан:
— Но мы снимали другой сюжет для той же программы…
— Какой сюжет?
— В мастерской керамистов…
— Они платят деньги?!
— Нет… Но мы уже договорились с людьми…
— С людь-ми?! Люди — это те, кто платят деньги!
Камилла вовсе не была полной дурой, но она очень волновалась, и, как видно, уже не контролировала себя.
Наши злоязычные женщины неоригинально называли ее ходячей мумией. Надо быть, какое-то сходство тут присутствовало, но при всем при том была в ее облике какая-то притягательность. Может быть, даже женственность, голодная невостребованная женственность, пусть примитивной, пусть непоэтической самки, но честно и трогательно исполняющей назначенную ей незавидную роль на этой земле.
Разговор проистекал в самом начале дня, при собрании всего нашего творческого и нетворческого коллектива, так что и для Камиллы возможность, так сказать, выплеснуть наболевшее ограничивалась.
— Камилла Петровна, — заерзал на стуле наш гигантский политолог Борис Михайлович, и стул проскулил в тон его тонкого голоса, — нам с Гришей пора к заказчику ехать, у нас встреча назначена на десять. Вы уж нас отпустите, а с ними отдельно все детали определите.
— Так и нам на съемку, — подхватил юный оператор Митя. — Если вы не забыли, мы сегодня мэра города снимаем, и вы точно не обрадуетесь, если мы к нему на встречу опоздаем, — это Митя решил тонко съязвить.
Желтоватая пергаментная кожа на лице Камиллы натянулась и заблестела, но ее хозяйка уже успела совладать со своей недавней лихорадкой:
— Да-да, отправляйтесь к Анатолию Ивановичу, лучше пораньше приедьте, там подождете. И, пожалуйста, не забывайте о том, что студию «Молох» от прочих студий и каналов всегда отличал высокий художественный уровень программ. А то, в прошлой строительной программе половина сюжетов была не оплачена. К сожалению, мы не можем заниматься благотворительностью. Подумайте об этом.
