Запущенная каменная хибара за месяц как по волшебству превратилась в небольшой симпатичный, удобный и светлый дом. Вскоре заметно изменился и Крешо. Ходил он теперь всегда в выглаженной одежде, чистый, причесанный, бритый, щеки его слегка округлились, и весь он излучал удовлетворенность.
— Неплохо. Ризотто из кабачков на закуску, а потом мясо серны с клецками и два куска торта «Добош» на десерт, — сказал Крешо в понедельник после обеда, похлопав себя по животу. — А что у вас было на обед?
— Мамалыга с кокосовой стружкой, — ответил Домагой уныло.
— О, это тоже вкусно, — дал свою оценку старший брат.
На следующий день он вышел из дома с зубочисткой в зубах.
— Сначала грибной суп, а потом шницель в соусе из зеленого перца, — сказал он. — Я так наелся, что потом осилил только маленький кусочек шоколадного торта. А что у вас было вкусного?
— Мамалыга с кетчупом, — мрачно выдавил из себя Бранимир.
— Эх, знай я, пришел бы обедать к вам, — вздохнул Крешо.
— Сегодня Ловорке не хотелось долго возиться с едой, — объяснил он в среду, подтягивая пояс на брюках. — Она просто сделала фаршированные баклажаны, бараньи отбивные с жареной картошкой и штрудель с вишней. А чем угощались вы?
— Мамалыгой с карамелью.
— Вот это да! Йозо неплохо вас кормит, — отреагировал Крешимир.
— Я и понятия не имел, что говяжий язык с каперсами такая вкусная штука, — тихонько икнув, констатировал он в четверг. — А что было у вас?
— Мамалыга с арахисом.
— Ух ты! — восхитился Крешо.
— Сегодня пост, так что обед у нас был скромный, — печально сообщил он в пятницу. — Зеленые макароны с креветками, а потом сибас в соли, вареный мангольд с оливковым маслом и карамельный пудинг. А у вас было что-нибудь посерьезнее?
— Мамалыга, — прошептал оголодавший Звонимир.
— А с чем? — спросил Крешо.
— Ни с чем, — ответил Домагой и расплакался.
Как-то утром Домагой и два пленника окапывали деревья в саду, а Ловорка на другом краю ущелья развешивала на веревке выстиранные простыни. Ненад вдруг замер и, облокотясь на мотыгу, задумчиво уставился на женщину.
— Копай, дурак, — шепнул ему Ратко. — А то заметят, что стоишь без дела.
— Мне кое-что пришло в голову, — тихо сказал Ненад и кивнул в сторону Домагоя. — Можешь отвлечь его на пять минут?
— О чем это вы там шепчетесь? — прикрикнул на них Домагой.
— Ничего особенного, хозяин, — безропотно ответил Ратко. — Ненад спросил, действительно ли сегодня воскресенье.
— А какое ему дело, воскресенье или не воскресенье? Неужто он на мессу собрался? — Младший Поскок улыбнулся, довольный своей шуткой. Ему действительно редко удавалось быть остроумным, высокомерно ироничным, вроде отца и старших братьев. И это была не единственная черта, которой, как он чувствовал, ему не хватало. Сколько бы он ни пытался стать таким, каким с давних времен были мужчины его племени, — строгим, мрачным, твердым, беспричинно грубым и жестоким, — Домагою это не удавалось, он раскисал, что-то всегда трогало его сердце, на глазах выступали слезы. Он не умел ни обругать, ни ударить первым, а если, бывало, кто-нибудь его побьет, братья всегда за него мстили. Кроме того, он скрывал, что боится оружия. Впадал в ступор, если что-то в его руках стреляло, и потом еще долго дрожал, а если во что-нибудь и попадал, как тогда, когда он случайно убил зайца, его охватывало чувство страшной вины и отвращения к самому себе. Крешимир, Бранимир и Звонимир чувствовали, как брат страдает, и старались защитить его, но вот Йозо был беспощаден. Крешо, который особенно внимательно следил, чтобы братишку никто не обижал, не раз схватывался с папой, когда тот впадал в ярость из-за мягкотелости младшего сына.
Домагой знал, что он безнадежен, и ненавидел себя за это. Вот и теперь, в саду, удовольствие оттого, что он шуткой заставил пленника замолчать, быстро прошло, и он засомневался, не слишком ли был снисходителен. В присутствии братьев, уж не говоря об отце, пленники не решились бы болтать и отлынивать от работы, на них бы накричали, отругали бы их, пригрозили, а то бы и ударили, но с ним они вели себя как угодно, не боясь наказания, потому что видели, какой он слабак и ничтожество.
— У нас в детском доме было большое поле, — неожиданно подал голос стоявший за спиной Домагоя младший и более худой инкассатор. — Как отсюда и до самого дна ущелья, а может, и дальше, и что там только не росло: картошка, огурцы, перец, помидоры, кабачки, баклажаны, мангольд, лук, кудрявая капуста, морковь… У нас хватало овощей на весь год, а какую-то часть мы еще и продавали. И всем этим руководил один воспитатель, Любо, а я был его главным помощником. Он утром придет в нашу комнату и уже в дверях зовет меня: «Малой, идем, на нашу картошку колорадский жук напал». Он меня очень любил. Даже хотел усыновить, взять к себе домой, чтобы я был совсем как его сын, только жена ему не позволила. А эта жена была алкоголичкой. Бедный наш воспитатель Любо здорово с ней настрадался, — рассказывал Ратко, измельчая мотыгой комок земли, и Домагой слушал его с интересом, пока вдруг не подумал, что опять поступает неправильно, что пленник его заболтал, чтобы он забыл о своих обязанностях.
— Что за херню ты тут несешь! — прервал он его злобно и, резко выпрямившись, шагнул прямо на грядку с перцем.
— Ну не знаю… — смутился Ратко. — Мы тут работаем вместе и… Просто как-то так получилось.
— Получилось? — повторил Домагой, и инкассатор смущенно опустил голову. — Слушай, педрила, не доводи меня, а то я этой мотыгой снесу тебе башку! Чтобы я больше ни слова не слышал!
Ратко покорно кивнул, и неожиданно, к большому удивлению Домагоя, его плечи затряслись и он заплакал.
Пленник стоял среди перца, хлюпал носом, испачканными в земле руками размазывал слезы по щекам и извинялся. Говорил, что ему очень жалко, что он любил воспитателя Любо и что его всегда пронимает, когда он вспоминает о нем. Ну почему же люди такие, говорил Ратко, ведь он ничего плохого не думал, почему Домагой назвал его педрилой? Некрасиво так называть человека…
Домагою вдруг стало тяжело. Было жалко, что он обидел парня, он готов был обнять его и объяснить, что не имел в виду ничего плохого. «Какая же я скотина», — думал Домагой, не замечая, что второй пленный исчез.
Пока Ратко разговаривал с охранником, Ненад прокрался через весь сад и огород, ловко перепрыгнул через два невысоких, сложенных из камней забора, пригибаясь, добежал до Ловоркиной сушилки для белья и украл мокрую простыню, а заодно прихватил и топор с пня, на котором Йозо на днях заострял колышки для растений.
Недели через две, после обеда, собирая со стола грязную посуду, Ловорка вдруг спохватилась.
— А что это происходит с нашими простынями? — сказала она недовольным тоном. — Развешиваю их сушиться, а прихожу снимать — нахожу на одну меньше. Сперва исчезла желтая со светло-синими цветочками, а потом, вчера к вечеру, еще одна, розовая в белый горошек.
Крешимир не знал ответа на эту загадку, да по правде сказать, и думал о ней недолго. Пожал плечами и взял пластмассовую миску с остатками еды, чтобы угостить собак. Пошел через двор и столкнулся с Бранимиром. Если бы он попытался вспомнить, понял бы, что последние несколько дней постоянно сталкивается после обеда или с ним, или со Звоно. Однако ему не пришло в голову проанализировать и эту странность.
— Эгей, Крешо, — позвал его Бране, — куда направляешься?
— Да вот мы только что пообедали, осталось немного утки с дикими апельсинами, — сказал Крешо. — Иду угостить собак. Я бы мог и сам съесть за ужином, но Ловорка говорит: «Не надо, брось, на ужин я сделаю пирог со шпинатом».
— Утка с дикими апельсинами, — повторил Бранимир, скривившись от отвращения.
