– Пошли.
Три лестничных пролета вели вниз, к пахнущему плесенью погребу. Стало прохладно. Влажный холод поднимался от цементного пола, пробивался сквозь ботинки и доходил до самого живота, по пути превращаясь в страх. Я сказал:
– А почему бы нам не посидеть в моем фургоне? Там нас никто не потревожит. Я включу печку, и ты расскажешь мне все в тепле и уюте?
– Нет, я хочу тебе что-то показать.
Мы миновали ряды металлических книжных полок и дошли до второй закрытой комнаты. Болотный запах усилился. Свет мигал и дергался, как нетерпеливый аварийный сигнал. Сначала я подумал, что эта комната и есть конечный пункт нашего путешествия. Казалось, она никуда больше не ведет, но Стини все шел и шел какими-то тропками среди книг и коробок. Порой нам приходилось протискиваться боком, перескакивать через кривые стопки разнообразных томов. Мы переходили из комнаты в комнату, и они становились все более запущенными, уже не имели дверей, сливаясь в один длинный коридор из грубых кирпичных стен. Мне показалось, что мы спускаемся вниз и идем уже чуть ли не под какой-то рекой, потому что воздух сильно отдавал тиной. Стало совсем темно, и я подумал, что мы почти пришли, но Стини взял с полки фонарик, включил его и шепнул:
– Сюда.
Я смахнул с лица тягучую, мягкую паутину и пошел за ним. В этой дыре мой костюм превратился в черт знает что.
– Стини, дружище, знаешь, как раньше говорили на войне? «А ты уверен, что твой поход действительно необходим?» Как ты думаешь? Может, мне зайти завтра, когда ты сам найдешь то, что ищешь? Встретимся в «Орландо», обсудим все за чашечкой капуччино и булкой с беконом. Что скажешь?
– Уже немного осталось.
В дальнем углу что-то зашуршало, и я понял, отчего у Стини так много котов. Тут фонарь осветил длинную конструкцию в конце комнаты. Тень среди теней. Я прищурился, стараясь сообразить, что это такое. Деревянные рейки, подпорки… Крутая деревянная лестница.
– Господи. – Мой и так не крепкий боевой дух упал окончательно. – Стини, ты ведь знаешь, что я не переношу высоту.
– Да? Я не знал.
– Нет, знал. Я же говорил тебе, когда мы ездили на сельскую распродажу, в сторону Боулинга. Разве не помнишь, как ты стаскивал с чердака ящики за меня?
– Так это сто лет назад было. Ты до сих пор не избавился от этой своей фобии?
– Да вот что-то никак. У меня наверху кружится голова. Это моя единственная слабость, если не считать пристрастия к алкоголю.
– Сосредоточься и доверься Богу. Смотри! – Он посветил фонариком наверх, в черную дыру, нависающую над нами, словно воронье гнездо на трехэтажной высоте. – Ступени крутые, но прочные. Просто лезь себе вперед и не смотри вниз. Я пойду первым. Если нужно будет отдохнуть, крикни, и мы остановимся.
– Стини. – Я накрыл его руку своей. – Я шел за тобой через весь этот кишащий крысами подвал. Я не задавал тебе вопросов, кроме тех, что задал в самом начале. Дай передохнуть, а? Спусти сам по лестнице то, что хотел мне показать.
Он повернул ко мне лицо:
– Ты что, не догадываешься?
Он просто направил мой же блеф против меня.
– Догадываюсь, – как можно увереннее сказал я, – но не понимаю, зачем мне туда лезть.
Улыбка Стини в темноте показалась мне зловещей. Мы с ним оба – менялы и умеем настоять на своем. Мы зарабатываем на жизнь игрой, и никто не привык первым показывать карты.
– Тут вопрос в размере. Боюсь, я могу предложить тебе лестницу или ничего.
Я замялся. Меня раздирали любопытство и страх не выдержать такого подъема. Я посмотрел наверх и, покачиваясь на подушечках ступней, ощутил знакомый звон в ушах. На кой черт мне все это нужно?
Возможно, если бы в эту минуту Стини не отрыл рта, все обернулось бы совсем иначе. Мы бы постояли под паутиной, потом я бы похлопал его по спине и предложил выпить пива. Быть может, и рассказал бы ему за кружкой о чудесах библиотеки Маккиндлесса, а он бы глубокомысленно покивал. Но это «быть может». Как только он заговорил, участь моя была решена.
– Раз не твое это дело, зачем тогда суешь нос, куда не просят? Меньше говоришь, меньше согрешишь.
Я на октаву понизил голос:
– Веди меня, Макдафф. Что не убьет нас, то сделает сильнее.
Стини развернулся, ухватился за поручни и стал подниматься.
Я как-то читал мемуары одного астронавта. В детстве, сидя по-турецки перед подрагивающим черно-белым экраном телевизора, он однажды увидел передачу про первую высадку на Луну. Нил Армстронг тогда произнес: «Хьюстон, здесь так спокойно. Орел прилунился». Эта сцена покорила нашего героя. Он посвятил себя изучению космоса. Вместо того чтобы, как многие, с возрастом переболеть этим увлечением, он все глубже погружался в свою мечту. В восемнадцать поступил летчиком палубной авиации в военно-морской флот. Накручивал виражи в воздухе и стремительно рассекал облака, желая взлететь все выше и выше. Казалось, он мог, при необходимости, посадить самолет на десятицентовую монету. Внутри авианосца было очень тесно. Парням приходилось спать на койках по очереди. После каждой вахты ему приходилось ложиться на простыню, воняющую потом какого-нибудь жирного, прыщавого лейтенанта. Только в небе он был свободен. Пока его приятели убивали время за шашками и картами, наш герой оттачивал зрение, изучая учебники. Во время долгих ночных вахт бродил по палубе и созерцал звезды. После службы он поступил в Калифорнийский университет и окончил его магистром, с дипломом авиационного инженера. Он стал летчиком-испытателем. Носился над пустыней со сверхзвуковым грохотом, и от перегрузок его лицо стягивалось к затылку, а руки прилипали к груди. Наконец, через двадцать лет после того гигантского шага его взяли астронавтом в НАСА. Настал тот час, когда, облаченный в скафандр, со шлемом в одной руке, а другой махая глазеющей толпе, он взобрался в кабину и приготовился к взлету. Уже через пятнадцать минут после выхода за пределы земной атмосферы его скрутило страшной рвотой. Битый час его тошнило, и он был абсолютно ни на что не способен. Это всегда неприятно, но в невесомости… Однако наш герой так просто не сдался. Так же, как и страдающий морской болезнью адмирал Нельсон, он старался не обращать внимания на неприятности и продолжал выполнять одно задание за другим, всякий раз мучаясь рвотой. Сотни оставшихся после него герметически запакованных пакетов до сих пор вращаются вокруг Луны. Взбираясь по лестнице вслед за Стини, я пытался следовать примеру отважного астронавта.
Ступени поднимались практически вертикально. Мне казалось, что с каждым шагом земное притяжение усиливается, а давление жмет мне на макушку. Потом почудилось, будто ступени под ногами становятся мягкими и движутся. Когда мы оказались на приличной высоте, я стал покачиваться. Началось все с головы и плеч. Они стали наклоняться то вправо то влево, и это были еще более-менее элегантные движения. Так могла бы покачиваться старушка – божий одуванчик, услышав старую мелодию по радио. Но вскоре и торс мой пустился в пляс, и сразу за ним бедра, а в глазах зарябило, и мне показалось, что я сейчас поплыву. Я вцепился в перила, тряхнул головой и сосредоточил взгляд на ступеньке передо мной. Так вот в чем была главная трудность астронавта. Ему было не на чем сфокусировать взгляд. Там не было зафиксированных предметов. О нет, не стоит об этом думать. Мне есть на что смотреть. Эти ступени по прочности не уступают побережью Файфа. Ухватившись за перила, я не сводил глаз со стоптанных каблуков Стини. Меня перестало качать, и звон в ушах прекратился. Воздух наверху был влажным и разреженным. Мне стало намного легче. Теперь справлюсь. Я зашагал увереннее. Неужели тот парень-астронавт ничего не мог придумать? Свежий воздух наполнил легкие, я кашлянул. Как только доберемся наверх, сразу покурю.
Лестница закончилась люком. Стини откинул крышку, влез в отверстие и протянул мне руку. Я был уже порядком измотан и рад, что мы наконец добрались. Ныли икры ног. Я ухватился за протянутую руку, но вместо ожидаемой поддержки получил быстрый и жесткий удар в плечо.
Воздух вокруг меня сотрясся, волосы разлетелись, а живот свело от неожиданного шока. Я попытался собраться, но помешала паника. Однако мои рефлексы оказались проворнее, чем у него. Левой рукой я вцепился в перила, а правой схватил запястье Стини и потянул вниз. От ужаса он вытаращил глаза. Я тянул его, пока он не ахнул, теряя равновесие. Когда его лицо приблизилось к моему и на меня пахнуло луком из его рта, я изо всех сил стукнул его лбом в нос. Послышался хруст. Я втолкнул его на чердак и поднялся сам.
– Господи, Стини, твою мать, твою, блин, мать. – Я пытался успокоиться и не мог. – Боже мой, еб твою мать, да что за… что за твою мать… – А ведь я всегда гордился своим словарным запасом. – Какого х… что это… все, твою мать, значит?
Если знаешь, как правильно бить головой, противнику достается намного больше, чем тебе, но я давно не практиковался, и перед глазами у меня все стало красным… Но я все равно намного легче отделался, чем Стини. Тот лежал на боку, из носа текла кровь. Я хотел дать ему носовой платок, но вспомнил, что он только что чуть не убил меня, и вместо платка два раза пнул его в бок. Его тело сотрясалось от рыданий. Стараясь унять боль, я ходил по комнате, словно боксер, – потряхивал головой, сжимал руками виски, старался осознать произошедшее. Потом кое-что вспомнил, подошел к его дрожащему телу и перевернул его на спину. Стини хныкнул. Я опять пнул его и пригрозил:
