Она понимала, что уделяет слишком много внимания несущественному, возможно капризу, собственной блажи, попытке психологической декомпенсации за счет обострения инстинктов. Однако никакие доводы не действовали. О чем бы она не думала, ворочаясь на лапнике и плаще Майльфольма, мысли вновь возвращались к его хозяину.
Стоило ей посмотреть на него прямо – он спит. Стоило посмотреть из-под ресниц, притворяясь спящей – он смотрел не отрываясь, словно ничего и никого кроме нее не существовало. Но только Эрика открывала глаза – он закрывал и притворялся спящим.
К утру эта игра достала ее до печенок. Детство, глупость, – ворчала на себя и на него, идя к затону, решив смыть блажь из разума с помощью холодного душа.
Разделась у высокой травы на песке. Оглядела зажившую рану на ребрах, чуть удивляясь быстрой регенерации, и нырнула в мутноватую воду.
На удивление вода была теплой и больше нежила, чем освежала, не смывала жар из тела и головы, но рождала сожаление сродное с разочарованием.
На другой стороне затона высилась скалистая стена, с которой довольно сильным потоком шел ручей и дождевая вода.
Эрика поплыла туда и встала под импровизированный душ, вжавшись в расщелину, где поток был более мощным, и вода не капала, а лилась. Холодна, но не до озноба, и чистая, она приводила в себя.
Девушка пила, подставляла лицо и плечи, наслаждаясь отсутствием любых мыслей и желаний. И отодвинулась от потока, услышав слабый всплеск, насторожилась. Здесь в закутке за стеной воды ее было невидно, зато она прекрасно видела почти весь затон и внимательно оглядывала спокойные воды у берега и немного взбаламученные ближе к миниводопаду, гадая что это было – большая рыба резвится или человек принимает утреннюю ванну.
Ни души вокруг и гладь больше не нарушалась, поэтому Эрика решила, что все же рыба плескалась. Человек просто не мог бы пробыть под водой столь долго, сколько она наблюдала за запрудой.
Эрика уже хотела плыть обратно, как у ее ног что-то прошло волной и прямо у груди вынырнул Майльфольм. Вытер глаза ладонью, отплевываясь и замер, узрев девушку.
И вроде бы ничего особенного – подумаешь, купаются двое. Но что-то случилось в тот момент, что-то чего нельзя было объяснить.
Эрика смотрела на Майльфольма, Майльфольм на Эрику и оба молчали, и оба желали настолько, что вода вокруг тел стала горячей.
Она не могла отвести взгляд и он не мог.
Она не знала, что чувствует он, и в тот момент ни о чем не думалось, и ничего кроме него не видела. Мир ушел, время кануло, звуки исчезли, остались только глаза, в которых она не тонула – летела.
Мужчина не касался ее, она не касалась его, но что-то все же нежило и ласкало ее, касалось как нельзя было коснуться физически. Словно что-то выше них сошлось в одно из двоих, наплевав на все условности, и летело, летело, свиваясь, сплетаясь, соединяя небо и землю, ночь и день, вчера и завтра, и этому не было предела, и не было начала и конца. И не было названия. То ощущение парения, нежнейшего прикосновения и соединения, не плотского, ни сиюминутного, но необъяснимо яркого и прекрасного, было неповторимо и не имело определения.
В тот момент в принципе ни что не имело ни определения, ни объяснения. Мира не было иного, чем тот в котором она и он. Вместе и по отдельности. И нет тел, но есть чувства, настолько четкие, насколько же яркие, каких не бывает в реальности. И не понятно где она, а где он, и не имеет значения, где он, а где она.
Что-то высшее, что-то глобальное и не имеющее аналогов погребло их обоих, подарило крылья без крыльев, огромный мир в маленьком мирке, всю жизнь, уложившуюся в миг, свободу и единение, где чувствуешь самую острую радость от осознания, что ты часть его, а он часть тебя и оба вы часть мира, часть неба, часть земли, часть орла в небе и ежика в траве.
Чувства, голые и прекрасные чувства – ничего более. Без ощущения тела и реальности, времени и пространства. Все это потеряло свое значение.
Майльфольм дрогнул и отвернулся. Она видела, что он не может уйти, силится сделать рывок назад, к берегу и в тоже время всей душой цепляется за нее, за то чтобы остаться. И была уверена – останется.
Эрика не могла поверить, что после пережитого, потрясающего и неповторимого, по сравнению с которым самый бурный оргазм всего лишь глупая шутка, серость и мелочь, Майльфольм может вот так просто уйти, не сказав слова, не оставшись, чтоб еще раз испытать это и хотя бы понять, что было.
Но мужчина резко оттолкнулся и мощными гребками поплыл к берегу, словно сбегал, словно сама холера гнала его.
Эрика же не могла сдвинуться с места. Тело словно растаяло в той неповторимой новизне ярких чувств, нежности о которой не могла помыслить, не то что представить. Дрожь и волны тепла, еще будоражили ее, а разум, душу не отпускало потрясение, глубокая нирвана – иначе она просто не могла назвать произошедшее. Впрочем, даже это слово не отображало в полной мере тех ощущений, которые она испытала.
Девушка оттерла лицо дрожащей рукой и посмотрела в спину Майльфольма. Он выходил медленно, будто гири привязали к ногам, но ни разу не обернулся.
Эрика нехотя поплыла к берегу, слабо еще соображая зачем, куда. Тело так и не отпускала сладкая дрожь, тепло и нежность, а душу словно все еще ласкали, словно она все еще была отдельно от тела и парила, летела счастливая в объятьях любимого.
Любовь. Теперь Эрика знала что это.
Сколько книг было написано на эту тему, сколько она прочла, сколько просмотрела фильмов, но не верила, не знала. Сколько раз казалось, любила и была уверена – любит. Но только сейчас поняла – не любила, просто не знала что это. Самый бурный роман ее, самая пиковая страсть, были, что игры пиявок в болоте по сравнению с тем бесконечным небом, что она получила за миг и всего лишь за взгляд пару минут назад.
Это было прекрасно в масштабе галактики, и невозможно как цветение кактусов в холодильнике. Но это случилось с ней.
Эра сидела на песке, обняв колени руками и тупо смотрела в воду, не понимая где находится, зачем. Она все еще была частью стража, как его часть была с ней.
Конечно, она читала про любовь, конечно, видела, конечно, слышала, но разве верила, разве понимала, разве все те, кто говорил о ней, писал, снимал фильмы понимал колоссальность и бесконечность нежности, бескорыстной, вольной, что вложено в простое слово – любовь. Разве могли постичь все чудо ее, что априори не могло вместиться в него, столь блеклое и неопределенное по сравнению с истинной, которая таится за ним.
Девушка долго не могла прийти в себя. Но понемногу потрясение отпускало и появилось осознание, не менее шокирующее, но тем более ужасающее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
