― Опять, значит, ― поник Иванюк-старший. ― Вы его арестовали?
― Зачем спешить? Если вы сделаете так, что он нам поможет, вместе поищем варианты.
― Не понимаю, ничего не понимаю.
― А что тут понимать? Он рассказывает мне все, только честно, ― тогда он свидетель. Он молчит или врет ― тогда он соучасник.
― В чем соучастник?
― В убийстве, дорогой Тимофей Филиппович. ― Казарян орудовал дрыном. Подобная разновидность советского руководителя была ему хорошо известна. Только дрыном и только по голове. Иначе не проймешь.
― Гена убивал?!
― Вы хотите знать, действовал ли он ножичком или револьвером? Успокою вас: не действовал. Но тут же опять обеспокою: принимал самое активное участие в организации этого преступления.
Председатель сломался. Он смотрел на Казаряна преданными глазами хорошо натасканного волкодава.
― Что я должен делать?
И персональная машина у Иванюка-старшего была. Трофейный "опель-капитан". И личный шофер ― молодая складная бабенка в превосходной кожаной куртке. Бабенка не без сексепила.
Катили по бульварам. Мадам Козлевич помалкивала, изредка поглядывая на пригорюнившегося Иванюка, и, через зеркальце, на вольно раскинувшегося на заднем сиденье Казаряна. Никитские ворота, улица Герцена, высотный дом, метро "Красная Пресня". Приехали.
― Как договорились, Тимофей Филиппович. Бумажник забыли, заскочили на минутку. Если Геннадий дома, подходите к окну на кухне, ― еще раз проинструктировал Казарян, не очень-то надеясь на слегка замутненную после обработки голову Иванюка-старшего.
Понурый Иванюк вылез из машины и пошел. Представительный мужчина, ничего не скажешь.
― Спишь с ним? ― спросил у шоферши Казарян.
― Не твое собачье дело, мент, ― не оборачиваясь, огрызнулась она.
― Именно мое, я же мент. Я про своих клиентов все должен знать.
― Ну, сплю. Что из этого?!
― А с мальцом?
― Плевала я на сопляка вашего!
― Ясненько. Он пристает, а ты не даешь.
― Пристает! Слюни пускает да прижимается! ― презрительно определила застенчивые попытки Иванюка-младшего шоферша. В окне появился Иванюк-старший, но Казарян не торопился.
― Ты его одного куда-нибудь возила?
― Лохудру вожу, а сопляка ― нет. Хозяин запретил.
― Хоза-аин! ― передразнил ее Казарян и вылез из машины.
Дверь открыл Иванюк-младший.
― А вот и я, Гена! ― радостно, как в цирке, приветствовал его Казарян и развернул красную книжечку.
― Кто там, Геннадий? ― спросил из кухни старший Иванюк в пределах возможной для него естественности. Но на первый раз весьма сносно.
― Это ко мне! ― криком, чтобы отец не заметил волнения, ответил Геннадий.
― Папа? ― полушепотом спросил Казарян и, когда Геннадий кивнул, криком же расширил и углубил его ответ: ― И к вам тоже, Тимофей Филиппович!
Тимофей Филиппович появился в прихожей.
― Кто это, Геннадий? ― на этот раз несколько театрально вопросил Иванюк-старший.
― Это из милиции, папа, ― пролепетало непутевое дитя.
― Опять?! ― вскричал папа. ― Ты же давал мне честное слово, что с этим покончено!
― Папа, я ничего такого не делал! Я не знаю, почему он пришел!
― Просто так милиция не приходит! ― сейчас Иванюк-старший орал абсолютно искренне.
― Дорогие Иванюки! ― обратился к ним Казарян. ― Что же в прихожей шуметь? Давайте расположимся где-нибудь поудобнее, сядем рядком да поговорим ладком.
― Прошу! ― опомнился Иванюк-старший и распахнул дверь в столовую.
― Давайте договоримся так, ― предложил Казарян, усевшись на зачехленный стул. ― Чтобы избежать базара, я буду задавать вопросы, и на каждый вопрос будет отвечать только тот, к кому этот вопрос адресован. Есть другие предложения по порядку ведения?
Папа согласно молчал, а сынок в нервности задал дурацкий вопрос:
― Это вы к Стручку приходили?
― Вопрос не имеет отношения к делу. Хотя к Виталию Горохову по прозвищу Стручок приходил именно я. Начнем. Геннадий, ты сейчас имеешь связи с кем-либо из преступной группы, не без твоей помощи ограбившей в свое время меховой склад?
― Нет. Как из колонии вернулся, никого не видел и видеть не хочу.
― А упомянутый тобой Стручок?
― Это не связь. Мы с ним дружим.
― Я же запретил тебе встречаться с этим бандитом! ― вскричал Иванюк-старший.
Казарян посмотрел на него жалеючи и проникновенно укорил:
― Мы же договорились, Тимофей Филиппович. ― И младшему: ― Объясняю тебе: будешь говорить правду, пройдешь свидетелем. Будешь врать соучастником в страшненьком деле.
― Каким соучастником? Какого еще дела? ― заныл тот.
― Об этом после. Ну, так кого ты видел из преступной группы?
― Геннадий, говори правду! ― опять не выдержал отец.
― Гена, говори. Ведь папа просит.
― Ни с кем я не встречался, ни с кем! ― криком прорыдал Иванюк-младший.
Казарян подождал, пока он вытрет слезы, сопли и высморкается. Геннадий все это проделал при помощи довольно чистого носового платка.
― И с Романом Петровским по кличке Цыган тоже не встречался?
Надо же, вроде бы успокоился, а тут снова зарыдал. Хлипким оказался отпрыск богатырского рода Иванюков. Казарян напомнил о главном:
― Ты не рыдай, ты дело говори.
― На второй день, как я вернулся, он меня прихватил, ― вытерев слезы, начал повествование Геннадий. ― У дома нашего поджидал. Велел к Стручку идти, чтобы тот Васина разыскал. А Васин еще не приехал. Потом он мне задание дал. Сходить по одному адресу и записку передать.
― Кому?
― Да бабке какой-то!
― Адрес, адрес, Гена!
― В Ростокине это. Второй Ростокинский тупик, дом шесть, квартира девять. Евдокия Григорьевна.
― В записку-то заглянул?
― Я чужих писем не читаю.
― Кому записка?
― Колхознику. Чтобы десятого, в три часа, у пивной на площади Борьбы был.
― Как поддерживаешь связь с Цыганом?
― Когда ему надо, он ко мне приходит.
― И опять ты мне врешь, Гена. А я предупреждал: врать не надо. Ты ведь вчера с ним у Киевского вокзала встречался. В двенадцать часов. Так как вы поддерживаете связь?
― Через два дня на третий я должен быть у входа в метро на определенной станции по Кольцевой. Следующая встреча ― через одну станцию. И там прогуливаться. Когда ему надо, он найдет, сам ко мне подойдет.
― Значит, очередная встреча у вас послезавтра, в двенадцать, у Серпуховской?
― Да.
― Все-таки мы с Тимофеем Филипповичем кое-что из тебя выбили. Казарян поднялся со стула. ― Послезавтра пойдешь на свидание с Цыганом. А до этого носа никуда не высовывай. И не открывай никому. Даже Стручку. Запомнил?
― Запомнил, ― еле выдавил Геннадий.
― Не слышу!!! ― взревел Иванюк-старший.
― Запомнил, ― уже громче повторил Геннадий.
― Если что, башку отверну, ― пообещал заботливый отец.
― Тимофей Филиппович, вы остаетесь дома? ― спросил Казарян.
― Нет. На работу надо обязательно. Дел по горло.
― Вы меня подбросите?
― С удовольствием.
― Будь здоров, Гена, ― пожелал Казарян и направился к дверям. Вежливо пропустив Казаряна вперед, Иванюк-старший повернулся к младшему, провожавшему их, пригрозил:
― Смотри у меня, Гена!
У открытого бокового оконца "опель-капитана" уже стоял какой-то веселый молодой гражданин и рассказывал что-то уморительное неотразимой шоферше.
― Позвольте, товарищ, ― Иванюк довольно невежливо отодвинул гражданина в сторону, открыл дверцу, уселся на переднее сиденье и стал неотрывно глядеть вперед. Сзади пристроился Казарян. Аккуратненько взяли с места.
― Будь осторожна, моя любовь! ― пропел им вслед веселый гражданин.
― Пристал, нахалюга, ― объяснила происшедшее с ней шоферша. Пассажиры молчали. Только на Садовом Иванюк спохватился:
― Куда вас доставить? ― спросил он у Казаряна, полуобернувшись.
― Крючок вам небольшой придется сделать. На Ярославское шоссе.
― О чем речь? Марина, действуй!
Марина действовала. У Колхозной "опель-капитан" сделал поворот и попер по Первой Мещанской. Попрыгали на трамвайных линиях и выкатили к Рижскому вокзалу. На Крестовском мосту Иванюк спросил:
― Курс на Ярославском?
― Село Алексеевское.
...А вот и село. Остановились. Казарян сказал:
― Ну что ж, поблагодарим шофера.
― Отличный работник! ― неизвестно чему обрадовался Иванюк.
― Ца, ― поправил его Казарян.
― То есть? ― не понял тот.
― Шофер она действительно шофер. Но не работник ― работница. Отличная работница! ― Казарян поймал шофершин взгляд в зеркальце и подмигнул ей.
Он долго блуждал среди стандартных двухэтажных домов, пока не нашел искомый. Таких домов, да еще бараков в конце двадцатых ― начале тридцатых годов было построено по Москве великое множество. Наспех сколоченные из досок, без всяких удобств, двухэтажные двухподъездные домики были задуманы как временные ― на три-четыре года ― жилища. Вышло по-иному. Они стояли третье десятилетие.
