Через десять секунд она убирает палочку с ваткой и засовывает ее в небольшую пробирку, которую подписывает. Потом повторяет всю процедуру сначала.
– Долго ждать? – спрашивает Верджил.
– Если «рыть землю», то пару дней.
– Не знаю, как тебя и благодарить.
– Я знаю. – Ее пальцы взбираются по изгибу его локтя. – Я свободна, можешь пригласить меня на обед.
– Вот только Верджил занят, – вмешиваюсь я. – Вы же сами говорили, что записаны к врачу, забыли?
Таллула наклоняется ближе и шепчет, я, к сожалению, слышу каждое слово:
– У меня еще остались гигиенические палочки, если захочешь поиграть в больницу.
– Если опоздаете, Виктор, – снова вмешиваюсь я, – не успеете получить рецепт на очередную порцию своей «виагры».
Я спрыгиваю со стола, хватаю Верджила за руку и вытаскиваю из кабинета.
Свернув за угол, мы так громко хохочем, что, кажется, лопнем со смеху, не успев выбежать на улицу. После прислоняемся спиной к стене здания лаборатории «Джензиматрон», пытаясь перевести дух.
– Не знаю, убивать тебя или благодарить, – говорит Верджил.
Я искоса смотрю на него и сиплым голосом Таллулы произношу:
– Я знаю. Я свободна, можете пригласить меня на обед.
Мы еще громче заливаемся смехом.
А потом, перестав смеяться, одновременно вспоминаем, зачем мы, собственно, здесь и что на самом деле никакого повода для веселья нет.
– И что теперь?
– Будем ждать.
– Целую неделю? Можно ведь еще что-то сделать.
Верджил смотрит на меня.
– Ты упоминала, что мама вела дневники.
– Да. А что?
– Там могут быть какие-нибудь зацепки.
– Я читала их миллион раз, – возражаю я. – Там только исследования, касающиеся слонов.
– Возможно, она упоминала своих коллег. Или написала о возникших конфликтах.
Я сползаю по кирпичной стене и сажусь на тротуар.
– Вы продолжаете считать мою маму убийцей.
Верджил присаживается рядом.
– Быть подозрительным – моя работа.
– Если быть точным, – поправляю я, – это когда-то было вашей работой. Теперь ваша работа – найти пропавшего человека.
– И что дальше? – интересуется Верджил.
Я не свожу с него глаз.
– Неужели вы способны на такое? Найдете мне маму, а потом опять ее отберете?
– Послушай, – вздыхает Верджил, – еще не поздно, можешь меня уволить. Могу поклясться, что я тут же забуду и о твоей матери, и обо всех преступлениях, которые она способна или не способна была совершить.
– Вы больше не полицейский, – говорю я.
И тут же вспоминаю, каким осторожным он был в участке, как мы крались через служебный вход, вместо того чтобы войти с парадного и приветствовать своих коллег.
– А кстати, почему вы уже не служите в полиции?
Он качает головой и неожиданно уходит в себя, наглухо закрывается.
– Тебя, черт побери, это не касается.
В одну секунду все меняется. Кажется невероятным, что еще несколько минут назад мы смеялись. Он всего в десяти сантиметрах от меня, но до него так же далеко, как и до Марса.
Что ж, этого и следовало ожидать. Верджилу на самом деле на меня плевать, ему лишь бы только дело раскрыть. Почувствовав себя неуютно, я молча иду к машине. Сам факт того, что я наняла Верджила раскрыть мамины секреты, не дает мне права копаться в его тайнах.
– Послушай, Дженна…
– Я все понимаю, – перебиваю я. – Исключительно деловые отношения.
Верджил колеблется.
– Ты любишь изюм?
– Не очень.
– Может, сходим на свидание?
Я недоуменно таращусь на него.
– Я слишком юна для вас, друг семьи, – отвечаю я в том же тоне.
– Я не пытаюсь с тобой заигрывать. Просто повторяю тебе фразу, которой охмурил Таллулу, когда она чистила мне зубы, а я пригласил ее в кафе. – Верджил замолкает. – В свою защиту могу сказать, что в то время я был совершенно чокнутым.
– И это все, что вы можете сказать в свою защиту?
– Можешь придумать что-то получше?
Верджил усмехается и в ту же секунду становится знакомым мне Верджилом – между нами уже нет пропасти, которую я создала своими словами.
– Понятно, – отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно. – Это, наверное, худшая фраза, которой пытались охмурить девушку.
– В твоих устах она приобретает сакральный смысл.
Я смотрю на Верджила и улыбаюсь.
– Благодарю за комплимент, – отвечаю я.
Признаюсь вам, что иногда в моей голове брезжат какие-то воспоминания. То, что я списываю на кошмары, возможно, происходило со мной в действительности. А то, в чем я уверена на сто процентов, со временем меняется.
Взять, например, сон, который привиделся мне вчера ночью: мы с отцом играем в прятки, – я совершенно уверена, что это был не сон, а реальное воспоминание.
Или воспоминание о папином с мамой разговоре о животных, которые находят себе спутника на всю жизнь. Несмотря на то что я помню наизусть каждое слово, родительские голоса звучат менее отчетливо.
Женский явно принадлежит маме. А мужской, должно быть, отцу.
Только иногда, когда я вижу его лицо, голос у него другой.
Элис
Бабушки в Ботсване учат своих детей: если собираешься идти быстро – ступай один. Если собираешься идти далеко – бери друга. Это высказывание справедливо для жителей деревни, с которыми я познакомилась. Но как ни удивительно, это же справедливо и для слонов.
Часто наблюдают, как слоны в стаде трутся друг о друга, гладят хоботом, засовывают свой хобот в рот другу, который пережил какую-то стрессовую ситуацию, таким образом удостоверяясь, все ли в порядке. Но в Амбозели ученые Бейтс, Ли, Нджирайни, Пул и другие решили доказать, что слоны способны сочувствовать. Исследователи разбили на категории случаи, когда слоны, как казалось, осознавали, что их собрат в опасности или страдает, и пытались сделать что-то, чтобы изменить ситуацию, например: звали на помощь других слонов или защищали детеныша, который не мог сам о себе позаботиться; присматривали за чужим детенышем, успокаивали его, позволяя сосать грудь; помогали застрявшему или упавшему слону, когда тот не мог подняться самостоятельно; вытаскивали из тела собрата посторонние предметы, к примеру копья, или убирали с его конечностей проволоку от силков.
Мне, к сожалению, не представилась возможность провести свое исследование, сравнимое по масштабности с исследованием, проведенным в Амбозели, но у меня есть собственные примеры того, как слоны проявляют сочувствие. В заказнике был самец, которому мы дали кличку Стампи, потому что еще подростком он потерял бóльшую часть хобота, запутавшись в силках. Он не мог ломать ветки и вырывать траву, наматывая ее на хобот, как спагетти на вилку, а выкапывал ее ногтями на ногах и клал в рот. Бóльшую часть жизни, даже когда он повзрослел, стадо кормило Стампи. Я видела, как слоны разработали четкий план, позволяющий вытащить детеныша на крутой берег реки, серию скоординированных действий: несколько слонов утаптывали берег, чтобы он стал более пологим, другие выводили детеныша из воды, а остальная часть стада помогала втащить его наверх. Вы не можете не согласиться: Стампи и этот детеныш остались живы только благодаря наличию у слонов способности к саморазвитию.
Однако становится еще интереснее, поскольку проявление сочувствия не имеет никаких преимуществ с точки зрения эволюции. Будучи в Пиланесберге, я наблюдала, как однажды слониха наткнулась на застрявшего в грязи у водопоя детеныша носорога. Носороги были возбуждены, что, в свою очередь, расстроило слониху, которая стала топтаться на месте и трубить. Каким-то образом слонихе удалось убедить носорогов, что у нее есть опыт в подобных вещах, – только уйдите с дороги и позвольте помочь детенышу! С точки зрения экологической системы слонихе не было никакой выгоды спасать детеныша носорога. Однако она подошла и в конце концов хоботом вытащила малыша, хотя самка носорога атаковала ее всякий раз, когда слониха пыталась помочь детенышу. Слониха рисковала жизнью ради спасения детеныша другого вида. Точно так же в Ботсване я наблюдала, как матриарх наткнулась на львицу, которая разлеглась рядом со слоновьей тропой, а прямо посреди этой тропы играли ее детеныши. Обычно, когда слон видит льва, то атакует его – слоны считают, что львы представляют для них угрозу. Но эта слониха терпеливо ждала, пока львица соберет детенышей и уйдет с тропы. Объективно говоря, львята не представляли для слонихи угрозы, хотя когда-нибудь они и вырастут… Однако в тот момент они были просто чьими-то детенышами.
При этом у сочувствия есть пределы. Несмотря на то что слонят воспитывают все самки в стаде, если биологическая мать погибает, обычно та же участь ждет и малыша. Осиротевший детеныш, который питается молоком, не отойдет от материнского тела. В конечном итоге стаду придется делать выбор: остаться со скорбящим детенышем, рискуя не накормить или не напоить собственных… или уйти, расценив гибель одного слона как несущественную потерю. Честно признаться, волнующее зрелище. Я стала свидетелем того, что можно назвать церемонией прощания: слоны прикасались к детенышу и трубили о своем горе. А потом стадо уходило, и детеныш умирал с голоду.
