Веранда продувается ветерком, так что нежарко. За соседним столиком сидит пара пожилых англичан и с удивлением наблюдает за тем, как московско-крымский абориген Александр Борисович Штеренберг ловко опрокидывает первую пятидесятиграммовую рюмку водки, заедая её горячей пресной полубулочкой/полулепешкой (хлеба тут не подают), от которой отрывает кусок прямо руками — воздушный, масляный, так и тающий во рту. Пожилая дама-англичанка (уверимся в принадлежности этой пары именно к британской нации) внимательно смотрит за обычаями аборигенов, а потом, старательно подражая, только чуть подвернув накрахмаленные манжеты своей тончайшей белой блузки, ломает лепёшку (точнее говоря — полубулочку/полулепешку) тем же жестом, что и Александр Борисович, берёт приготовленную рюмочку с бесцветной жидкостью и смело опрокидывает в рот. В глазах её появляется испуг, и она начинает кашлять. Муж (а никем иным этот пожилой джентльмен быть не может) колотит её меж лопаток, потом протягивает стакан с холодной водой, при этом что-то негромко и, судя по всему, сердито выговаривая. Видимо, чтобы не брала с аборигенов дурной пример. Дикари. Никакой культуры. Это же надо — пить спиртное в таком количестве, сразу пятидесятиграммовой рюмкой. Нет-нет, они, британцы, так себя не ведут! Пожилая дама, отдышавшись и прокашлявшись, наливает себе вторую рюмку и, отведя в сторону руку мужа, пожилого джентльмена в светлых брюках (именно брюках, а не штанах и не джинсах) и лёгкой же спортивной куртке, из-под которой выглядывает голубая хэбэшная рубаха, опрокидывает её в рот так же стремительно, как и первую. Эксперимент удался. Лицо дамы зарозовело, в блёкло-серых глазах появился блеск, кусок лепёшки отправляется следом, и дама весело машет масляной ладонью смущённо глядящему на неё Александру Борисовичу. — Oлл райт, — говорит дама. — O’кей, — по своей американо-австралийской привычке отвечает милейший Ал. Бор. и продолжает говорить о чём угодно, только не о политике.
(Саша пытается выяснить у него, как это получилось, что он совсем не пьёт. Но говорить об этом здесь и сейчас — значит портить пищеварение, а официант уже несёт холодные закуски, рябчиков, фазанов и изюбря под шубой, так что рассказ приходится оставить до следующего раза. Раза-газа, газа-зараза. Тип-топ, прямо в лоб и тому подобное.)
За ближайшим к ним столиком в противоположной от англичан стороне, опять «а», противопоставление, противоположность, антоним, парочка из Западной Германии, приехавшая в ресторан в собственном фургончике фирмы «Мерседес», — обогнали их такси по дороге, красивый микро-фургон, чёрно-жёлтый, с мощным мотором и высокой проходимостью. Ещё женщина помахала им из окошка. Англичанка — дама, это — женщина. Лет тридцати — тридцати пяти. Не блондинка, не брюнетка, не шатенка, что-то среднее. Лицо очень правильное, большой рот, крупные, белые, ровные, явно вставные зубы. Он — лысый, яйцеголовый, видимо, интеллектуал. Интеллектуал с женой на отдыхе. Западногерманский интеллектуал с западногерманской женой в Крыму на отдыхе. Ездят в собственном фургончике на собственном же ходу, так демократичней и удобней, наверное, они радикалы. То есть люди исключительно левых взглядов. Хотя может быть и наоборот. Исключительно правых. Но это всё равно. Что-то объясняют официанту. Официант прекрасно говорит по-английски, но плохо по-немецки. Интеллектуал же говорит по (естественно) немецки, по-французски, по-шведски, по-испански и немного по-итальянски, но совсем не говорит по-английски (что же, и такое бывает). Официант затравленно смотрит по сторонам. Я ему помогу, говорит уже выпивший две рюмки по пятьдесят граммов Александр Борисович. Ал. Бор. прекрасно владеет немецким, сносно английским, неплохо французским, знает (что отнюдь не естественно) идиш, не знает иврита и абсолютно безразличен к шведскому, испанскому и итальянскому. Встаёт и идёт к столику с немцами и топчущимся возле них официантом. Выпьем, говорит Марина, поднимая бокал с сухим вином. Давай, за тебя, за твой двадцать девятый день рождения! Уже пили, отвечает он, доливая себе клюквенного морса, во рту жжение после травяной шубы, прикрывавшей красноватые ломтики изюбрятины. Ну и что, давай, я хочу выпить с тобой одна. Жаль, что уже на «ты», а то могли бы выпить на брудершафт и поцеловаться, неуклюже шутит он. Поцеловаться можно и без всякого брудершафта, отвечает Марина и выпивает вино залпом. Они не знали, как заказать грибы, восторженно рычит вернувшийся Ал. Бор., они очень хотели грибов, но не могли объяснить это официанту, а я им помог! Ты просто гений, отвечает Марина, вновь наливая себе сухого, только вот за женой поухаживать не можешь, видишь же, что рюмка пустая. Да, отвечает Александр Борисович, прости меня, дорогая, но ведь ты с кавалером. Смотрите, говорит Марина и показывает плечом на хорошо просматриваемый столик в центре веранды.
Там сидит компания деловых с блядями (пусть будет так, только почему именно деловых и именно с блядями, спрашивать не надо, это легко понять, стоит только увидеть). Два официанта подкатывают к столику тележку, на которой стоит (прямо на огне, на пофыркивающей, похрюкивающей, попхыркивающей, как дикие голуби, горелке) большая скворчащая жаровня под тяжёлой белой крышкой. Жаркое из дикого кабана прямо на огне, зачитывает Саша лакомую и дорогую строчку меню. Один из официантов ловко снимает крышку, из-под неё валит пар, и острый, пряный аромат жаренной со специями кабанятины разносится по веранде, перебив целебный дух местных эндемов и реликтов. Главный, деловой, горбоносый мужчина лет пятидесяти, масти перец с солью, с большими живыми, чёрными глазами, в лёгком серо-переливающемся дорогом костюме, белоснежной рубашке с небрежно повязанным галстуком, встаёт и начинает произносить неслышный за их столиком тост. Рядом с ним сидит еле прикрытая блондинка с холодными глазами и перламутрово накрашенным ртом. Она позёвывает и ждёт, когда же сможет выпить свою рюмку марочного армянского коньяка. То ли «Двин», то ли «Давид Сасунский», а может, «Ахтамар», а может, «Арарат» или «Ереван», от десяти до двадцати лет выдержки, коричнево-золотистый, чуть резковатый (как и все армянские коньяки) на вкус напиток. Сейчас, ещё несколько слов, дорогая, и ты сможешь это сделать. Возьми рюмку и поднеси ко рту. За этот прелестный день, этот прелестный стол и эту прелестную компанию. Видит Бог — мы счастливы, что сидим здесь в этом составе. Поднимем бокалы, выпьем до дна! Блондинка лениво поднимает рюмку, выпивает залпом коньяк и медленно зажевывает его бутербродом с чёрной икрой. На молодой загорелой шее переливается нить крупного, ровного, очень дорогого жемчуга. Деловой закусывает осетриной и принимается терзать крепкими зубами с золотыми коронками свой кусок кабанятины.
(Цирк, передвижной павильон-шапито. Комедия нравов и положений. Дрессированные медведи на задних лапах, несущие в передних букеты роз и воздушные шары. Канатоходцы и гимнастки. Яркие блёстки, пышные, кружевные костюмы. Прыг-скок, на лужок, тип-топ, прямо в лоб. Надо опять сориентировать карту, вот север, вот юг, вот запад, вот восток. Он обязательно расскажет, почему не пьёт, но, скорее всего, не Ал. Бор., а Марине, ему с женщинами проще, в чём-то проще, в чём-то и как-то, как-то и где-то. Этакая постоянная фривольная недосказанность, недоговорённость недо- — и незавершённость. Хотя заноза, спица, игла. Постоянно, уже сколько лет, игла и револьвер, лягушкой шмыгающий под кроватью. Тип-топ, прямо в лоб, солнце-солнце, не беда, отказали тормоза, мы поедем, мы помчимся с вами в дальние края. Тормоза не срифмованы. Ну и шут с ними, на стену шапито вылетает шальной мотоциклист на низком спортивном мотоцикле, в ярко-алом трико и чёрно-белом шлеме. Урр, урр, ревут каменные скамьи, тощий и обозлённый тигр лениво прыгает на невысокого, хрупкого гладиатора. Хорошенькая матрона, повернувшись к другой, чуть постарше, кокетливо смотрит ей в глаза и как-то странно вздыхает. Гладиатор прорывает тигру брюхо, но и тигр сдирает ему в конвульсиях лапой кожу с лица. Обоих уносят, лужу крови моментально засыпают свежей мраморной крошкой. Сейчас будет самое интересное, сейчас начнётся свалка, тощий голодный тигр и хрупкий гладиатор — всего лишь разминка, пришло время большой драки, надо опустить палец вниз, обязательно вниз, думает молоденькая матрона и замечает несколькими рядами ниже своего мужа, старого, плешивого сенатора, которого не видела уже несколько дней — государственные дела, естественно. Мотоциклист взлетает к самой высокой точке шапито и на бешеной скорости несётся обратно. Онтарбо, ястесен, итсорокс, йонешеб, ан, и, отипаш, екчот, йокосыв, йомас, теателзв, тсилкицотом. Именно так, думает матрона, представляя своего старого плешивого мужа в компании двух наложниц — чёрной и белой, и ещё нескольких молоденьких мальчиков, от которых и сама бы не отказалась. Подруга вдруг прижимается к ней и, плотно прижав ладонь к её бедру, проводит рукой по телу. На арене мечутся потные полуголые мужики, потрясая мечами, топорами, дубинами и прочим дрекольем, много крови, вот кого-то подцепили крюками и потащили — с глаз, как это водится, долой.)
