— Как вы расцениваете показания свидетеля, что подсудимый Ружичка привел его в состояние гипноза?
— Гипнозом можно вынудить человека не сопротивляться сношению с гомосексуалистом, а последующим гипнотическим приказом внушить суггестибельному индивиду амнезию — провал памяти на определенный промежуток времени. В этом случае, однако, нельзя исключить, что ответ свидетеля обусловлен параноидальными представлениями, характерными для токсического психоза.
— Свидетельница Гана Карасова…
Двадцатилетняя блондинка.
— Что вы можете рассказать нам об обстоятельствах смерти вашего брата Романа Караса? — спрашивает судья.
Михал поворачивает голову к Рихарду. Каменное лицо со стеклянными глазами. Черт его знает, о чем он думает.
— Я вернулась домой с работы около половины шестого. Дома были отец и брат. Брат лежал в спальне на надувном матраце, лицом вниз. Наши родители недавно развелись, и отец взял кровати себе. Вот почему брат лежал на матраце. Это было не первый раз, когда, придя с работы, я заставала брата в такой позе. Его голова была закрыта одеялом. Я думала, он спит. И решила открыть окно, потому что в комнате пахло какими-то химикалиями. Потом я вернулась в прихожую за сумкой и пошла в магазин. Когда я возвратилась из магазина, мама уже была дома. Готовила в кухне ужин. Я спросила, спит ли еще брат. Мама кивнула. И только в семь вечера, когда она послала меня разбудить его к ужину, я заподозрила неладное. Сначала я его окликнула, потом подошла ближе. И вдруг увидела, что он не дышит. Я перевернула его. Около рта запеклась кровь, а на лице и животе были пятна. Он был мертв… Я закричала. Мама тут же вызвала «скорую», и врач констатировал смерть. На подушке матраца он нашел сложенный платок, с помощью которого брат делал себе ингаляцию. Врач сказал нам, что мы могли его спасти, если бы обнаружили это раньше.
Господи боже! Но при чем тут Рихард, думал Михал. Наверняка он не давал ему эту дрянь для нюханья. Ее спокойно можно купить. К тому же Рихард и не мог такого присоветовать. Он говорил, что нюхальщики — это идиоты, которые не умеют достать нормальный кайф и при каждом балдеже рискуют собственной жизнью. Да еще тешат себя, что наконец-то пробуют кайф. А каково летать от настоящих наркотиков, они и понятия не имеют. Рихард это каждому втолковывал, с ходу.
— Свидетельница Мария Карасова…
Женщина лет пятидесяти, с платком у рта и заплаканными глазами.
— То, что мой сын начал употреблять наркотики, я обнаружила, наверное, недели три назад. Подумала, что надо обратиться за помощью к врачу. В тот раз я поставила сыну ультиматум: или он бросит, или придется обратиться куда следует, чтобы там с ним разобрались. Но я понятия не имела, куда именно надо обратиться. С кем конкретно он общался, я не знаю. Дочь как-то сказала, что однажды застала Романа с друзьями и, похоже, все они наркоманы. В тот раз она рано вернулась с работы, а я была в командировке. Вот так мы про это узнали. Фамилии людей, бывавших у нас, мне неизвестны. Как только я поняла, чем он занимается, я велела ему сменить компанию, иначе не буду выпускать из дома по вечерам. Вообще-то с прошлого года, когда ему исполнилось пятнадцать, мы разрешили Роману ходить в кино после восьми. В таких случаях домой он возвращался около половины одиннадцатого и всегда показывал мне билет. С кем конкретно ходил в кино? Не могу вам ответить. В последнее время я отпускала его на выходные за город. Нет, я не знаю, с кем он проводил выходные. Я работаю гидом в Чедоке[20]и вынуждена часто уезжать в командировки. Возможно, иногда он уходил вечером из дома не только в кино, но я об этом не догадывалась. В жизни бы не подумала, что он свяжется с наркоманами. Где-то с полгода назад мы говорили с ним об опасности наркомании, и у сына было к этому отрицательное отношение. Никаких порошков у него я никогда не видела. Что касается изменения в характере, я думала, это от переходного возраста и из-за нашего развода.
— Свидетель Ян Карас.
— Мы в разводе, но за неимением других возможностей продолжаем жить вместе; у каждого из нас своя часть квартиры. С сыном я практически не общался. Он вел себя нагло, позволял судить о вещах, о которых не имел ни малейшего представления, своевольничал. Действительно, я был дома после обеда. А когда брился в ванной — она у нас рядом со спальней, — даже видел, как сын лежит на матраце. Но, поскольку мы не общались, мне как-то не хотелось его разглядывать.
— Подсудимый Ружичка, что вы можете сказать о смерти Романа Караса?
— Я за ним не бегал. — Рихард берет с места в карьер. — Я вообще к нему никак не относился. Это он искал меня. Тоже хотел получать информацию, как и все остальные. Я каждый день и со многими людьми обсуждал проблемы психостимуляторов. Потом кто-нибудь из них — чего не бывает в жизни — мог и отравиться. Но это уже не моя вина. Я ведь не могу уследить за тем, как они принимают наркотики — правильно или неправильно. Не я, так любой другой рассказал бы им все, что требуется. Это то же самое, как если бы вы, допустим, одолжили у меня топор. Я вам его дал, а вы через месяц отрубили бы кому-нибудь руку, а потом пришли ко мне и сказали, что это я виноват. Прогнать Романа было невозможно. Его интересовала психология. Он жаловался на депрессию. Я и сам начал точно так же. Однажды врач прописал мне от депрессии психостимуляторы, после того как не помогла психотерапия. Я пользовался ими до тех пор, пока не попал в зависимость. Когда я впервые встретился с Карасом, он говорил, будто и раньше уже пробовал, вроде нюхал что-то. Я объяснил ему, как это вредно. Даже предостерег.
— А лично вы ничего ему не давали?
— Нет.
Теперь молись, чтобы тебя не заложили, подумал Михал.
— У нас имеются показания ваших приятелей, что вы давали ему свои растворы. Ему и другим.
Так вот оно что, меня они тоже спрашивали. Я, правда, сказал, что никакого Романа не знаю. А если все раскроется, небось впаяют еще и за вранье?
— Другим я действительно иногда давал. За квартиру, магнитофонные пленки, за еду. Это была как бы сделка. Иначе нельзя. Если б я не помогал друзьям, то выглядел бы эгоистом.
Михал сжал зубы. На этот счет у него было свое мнение.
— Те, кто утверждает, будто я давал Карасу какой-то раствор, поступают так, скорее всего, потому, что им я ничего не давал. Даже за деньги. А Карасу я в конце концов запретил у себя появляться. О нас слишком много стали болтать. И я решительно заявляю, что никогда не принуждал его к ингаляции. Сам я не признаю этого способа, поскольку тут невозможно отмерить точную дозу. Да, я сожалею, что вел с Карасом подобные беседы. И у меня не хватало духу прогнать его, когда он признавался, что я единственный человек, с кем он может нормально, откровенно поговорить.
Господи, какая бредятина, соображал Михал. Ведь Роман умер из-за того, что Рихард приучил его к кайфу, а потом перестал давать свои грамотно сделанные растворы. А тот, бедолага, не сумел достать ничего лучшего, чем средство для химчистки. Только вот Рихард прогнал его совсем не потому, что все про них начали звонить, помнил небось, тварь, что гомосексуальный контакт с лицом, не достигшим восемнадцатилетнего возраста, — это уже уголовщина. Знал ведь прекрасно, что Роман увяз по самые уши и без кайфа ему крышка. И вот, крути не крути, придется ему расплачиваться на том паршивом диване с цветастым пледом. Откуда у Романа деньги, чтобы доставать на черном рынке! Все точь-в-точь как со мной. Наложенным платежом. И цена известна. Когда я видел Романа последний раз, Рихард так ему и сказал, открытым текстом. Только я почему-то не понял. А если бы даже понял? Кто знал, что все так закончится? И вместо нормального кайфа Роман перекинется на нюханье? Запасной вариант, до которого Рихард просто не допер.
— А вам никогда не было жаль тех людей, которые из-за вас стали жертвами наркотиков?
— Но ведь я и в самом деле никого не принуждал. Ну сколько еще раз я должен повторять? Никто никого не заставляет! Что вы тут выдумываете? Все, кто принимает наркотики, делают это добровольно. Они сами идут на это. Никто их не колет насильно. Так пусть не треплют, будто их кто-то совращает! В этом деле каждый за себя. Свобода.
— Свободный выбор в семнадцать лет, пан Ружичка? Как правило, это подражание тому, что делают другие. Чаще всего, разумеется, сверстники. Компания.
— Ладно. Допустим, кто-то совершил открытие. А потом его будут неправильно использовать и от этого кто-нибудь умрет. Разве первооткрыватель виноват?
— Начнем с того, что вы ничего не открывали. Вы всего лишь пропагандируете наркотики. А это, к несчастью, равнозначно нанесению тяжких увечий здоровью тех, кто вам вверился.
— А сколько людей умирает, ну, скажем, от спорта? Разве из-за этого надо перестать заниматься спортом?
— Значит, чувства вины вы никогда не испытывали?
