Вадим направил пику точно в грудь стражнику у ворот, схватившемуся за ворот цепного барабана. Упорные тренировки даром не прошли — гранёный наконечник вошёл точно в грудину, но веретено пики вырвало из руки мальчишки, умения всё-таки не хватило. Стрела чиркнула по кольчуге, ещё одна клюнула в маску шлема. Если бы это были наши лучники, мелькнула мысль, я был бы мёртв.
В воротах рухнул анласский конь, на него налетели другие. Вадим, Ротбирт и ещё четверо всадников не успели проскочить за ров через эту сумасшедшую, бьющую копытами по воздуху мешанину.
— Сюда! — Вадим безо всяких сомнений направил коня к лестнице, ведущей на стену. Никто ещё не понял, что он задумал, но остальные ратэсты поскакали за мальчишкой.
Крутая лестница шириной была не более анласской стрелы, но кони резво бежали вверх по ней, их даже не надо было подгонять — настолько безоглядно верили они своим хозяевам.
Сверху выпустили несколько стрел — наугад, вслепую. Скакавший четвёртым ратэст перевесился вбок со стрелой в глазу, конь покачнулся и с предсмертным ржанием полетел вниз.
Под копытами звонко зацокал камень стены. Вадим ударом ноги в стремени отбросл к зубцам выскочившего наперерез латника, крикнул:
— Братья! Лучше умереть там, внизу, — он выкинул руку, указывая, — чем в каменной ловушке! Вайу! — и он решительно направил коня вниз — в ров со стены.
— Вайу! — грянули оставшиеся в живых, без тени сомнения следуя за младшим товарищем-славянином.
В ушах Вадима заревел воздух. Самое удивительное — он не чувствовал страха, скорее — восторг полёта. Конь странно заржал, ему словно бы откликнулись далёкие голоса коней в небе — утреннем, алом. Вадиму почудилось, как летят, несутся по нему, медленно и страшно, прекрасно и грозно Девы Ветра, здешние валькирии — Гэльд, Гэффату, Лок, Трэд, Рист, Мисту, Скоольд, Скоол, Ёль, Ёрраход, Энрид, Эндрид, Эринлив!
"За мной… за нами, — бесстрашно и весело мелькнуло в голове. — Мы умерли?.." Вадим ждал уже — сейчас сильные руки подхватят его на седло… Интересно, какая вознесёт его туда, наверх? Загрохочут копыта по радужному мосту — и впереди поднимутся вершины деревьев…
…Удары обрушившихся с высоты шести человеческих ростов тел громом раскатились по реке. Столпившиеся на стене хангары с бессильной яростью смотрели, как пятеро всадников один за другим выбрались на берег и помчались прочь — туда, где полыхали огни лагеря.
Старый воин зло плюнул в ров:
— Буссеу, — с ненавистью и страхом сказал он.
* * *
Ополчение оказалось, честно сказать, умнее, чем вырезанные по пьяни ратэсты. Едва стало ясно — что-то не так — как старики выстроили в огромный круг повозки, согнали внутрь скот и приготовились к бою. Все, кто мог держать оружие — ни много ни мало две с половиной тысячи мужчин, юношей, подростков, женщин, девушек и стариков — заняли места за возами и встретили латников градом длинных стрел. Потеряв без малого две сотни воинов, хангары отхлынули. Прорвавшийся было полусотенный отряд заплутал среди повозок и узнал, что такое удар топора и охотничьего копья.
Пятнадцать ратэстов во главе с пати Гэстом прорвались в свой лагерь. Хорошо попировали доверчивые анласы. Хороший урок получили. Стыдно было глядеть в глаза людям, хоть и не думали те ни в чём упрекать воинов. И страшно было — глядеть на тех, кто за минуту старел на годы, обнаружив, что среди вернувшихся нет сына, брата, отца, друга, мужа, жениха…
Гэст и старики решили обороняться. Стрел было в достатке, скот не даст умереть от голода, лагерь разбит, как и положено, на речном берегу, есть два больших родника. Пусть идут или стараются выморить. А по ночам можно и побеспокоить врага налётами. Ну а дальше чето-ничто — придумается…
* * *
Вадима разбудил Ротбирт. Судя по синим кругам у глаз, он не ложился, а голова у него болела.
— Ох… — Вадим потёр шею. Он уснул на седле и за всю ночь ни разу не поменял положения. Кроме того, в горячке схватки и скачки мальчишка не сообразил и не почувствовал, что довольно сильно помят. Всё тело оказалось одним сплошным синяком, левая сторона лица запухла от удара по маске. — Кажется, живы?
— Может, ненадолго, — мрачно ответил Ротбирт. — Пойдём, приехали на переговоры.
— Поесть бы, — Вадим огляделся в поисках доспехов.
— Ты можешь думать о еде? — Ротбирт скривился. — Клянусь елдой Дьяуса, я выпил целый рог пива, а голова всё равно болит, словно в ней кузница… Поешь потом, Гэст зовёт.
— Славянин, — позвал, подходя, один из мальчишек, — я почистил твои доспехи. Только меч не трогал.
— Спасибо, парень, — Вадим принял с вытянутых рук панцырь. — Помоги ремни застегнуть.
Мальчишка вспыхнул от радости и начал помогать морщащемуся Вадиму справляться с кольчугой…
Интерлюдия: Последний воин мёртвой земли
Удары сердца твердят мне, что я не убитСквозь обожженные веки я вижу рассветЯ открываю глаза — надо мною стоитВеликий Ужас, которому имени нетОни пришли как лавина, как черный потокОни нас просто смели и втоптали нас в грязьВсе наши стяги и вымпелы вбиты в песокОни разрушили все, они убили всех нас…
Они пришли как лавина, как черный потокОни нас просто смели и втоптали нас в грязьВсе наши стяги и вымпелы вбиты в песокОни разрушили все, они убили всех нас…И можно тихо сползти по горелой стернеИ у реки, срезав лодку, пытаться бежатьИ быть единственным выжившим в этой войнеНо я плюю им в лицо, я говорю себе: "Встать!"
Удары сердца твердят мне, что я не убитСквозь обожженные веки я вижу рассветЯ открываю глаза — надо мною стоитВеликий Ужас, которому имени нетЯ вижу тень, вижу пепел и мертвый гранитЯ вижу то, что здесь нечего больше беречьНо я опять поднимаю изрубленный щитИ вырываю из ножен бессмысленный меч.Последний воин мертвой земли…
Я знаю то, что со мной в этот день не умретНет ни единой возможности их победитьНо им нет права на то, чтобы видеть восходУ них вообще нет права на то, чтобы житьИ я трублю в свой расколотый рог боевойЯ поднимаю в атаку погибшую ратьИ я кричу им — "Вперед!", я кричу им — "За мной!"Раз не осталось живых, значит мертвые — Встать!Последний воин мертвой земли…[4]
…В лагере царило полное спокойствие. Анласы воистину были стойким народом — и стар и млад, и женщины и мужчины готовились защищаться. Стучал молотки кузнецов, хрустели ручные мельницы. Кое-где, забив скот, жарили мясо. Люди правили оружие.
В одном месте возы были растащены. Тут стояли двое стариков, Гэст и все оставшиеся ратэсты — при оружии, только шлемы на руке. Прибывшие для переговоров маячили шагов за пятьсот, не меньше — группа всадников под странным знаменем: на шесте с перекладиной, как анласский баннорт — золотой кракен, к перекладине подвязаны по бокам пары белых и алых конских хвостов, а в центре — один чёрный.
— Что им нужно? — пробормотал больше для себя (хотя и по-анласски) Вадим. Странно, но Гэст ответил ему, как равному:
— Хотят говорить. Послушаем.
— Слушать их, — проворчал ещё кто-то.
Один из всадников поднёс ко рту согнутый металлический лист. Искажёный голос звучал жутко, загробно:
— Нашими устами говорит с вами, ничтожные, сююуджи Юргул! У вас нет выхода, но милостивая госпожа согласна выпустить всех вас, если вы оставите скот и дадите нам выбрать рабов — по сотне мальчиков, девочек, юношей и девушек…
Эту глупость мог сказать лишь тот, кто совершенно не знал анласов. Самым постыдным делом считалось у них с давних пор покупать жизнь ценой рабства соплеменников.
— Ответь ему, — сказал Гэст Вадомайру. — Ответь так, чтобы он подавился нашим ответом, отродье Астовидату!
Пять сотен шагов — это почти два перестрела из хангарского лука. Но — меньше одного из анласского. Эдлхантанг Вадомайра скрипнул голосом сварливого старого воина, поучающего молодых. И стрела, описав дугу, вонзилась в перекладину знамени. Вторая ударила говорившего в левый глаз. Роняя свой лист, хангар сделал судорожное движение рукой и повис в седле. Мальчишки, облепившие возы, весело и глумливо загомонили, изощряясь в чёрной брани в адрес хангаров.
Оба выстрела, кажется, произвели неплохое впечатление — всю компанию как ветром сдуло дальше — туда, где даже анласская стрела долететь не могла.
Позиции сторон на переговорах стали предельно ясны.
Хангары тем временем приволокли на быках наспех сколоченный деревянный помост, на котором начали расчленять тела убитых ратэстов, показывая их анласам в лагере. Все узнали и Йохаллу и его щитоносца… Потом наступила очередь живых — двадцать семь раненых или тех, кто попал в руки врагов пьяными, были замучены на глазах у всего лагеря. Никто из погибавших не издал ни звука, ни разу не застонал — но смотреть было тяжело, почти невыносимо. Жестокость анласов была жестокостью волка — они не знали даже подобий тех предметов, которыми мучили их братьев, оружий, созданных злобным и трусливым разумом. И людям в лагере казалось, что пытают их самих. То тут то там раздавались женские выкрики или проклятья мужчин — это анласы узнавали среди умирающих под пытками своих близких. Кое-кто даже начал требовать вылазки, но один из стариков указал на конные сотни, замершие в отдалении:
