Вадиму было легче других. Он мог меньше думать о защите — панцырь, шлем, брассарды и поножи надёжно его защищали. Отбиваясь мечом, Вадим выбирал момент и бил топором — наверняка, не больше одного раза.
— А не победим… так хоть… намашемся… — цедил мальчишка строчку из казачьей песни — снова и снова.
Соседняя повозка опрокинулась. С одной стороны на неё лезли визжащие хангары, с другой — ревущие анласы. Лучники защитников продолжали пускать стрелы — через головы сражающихся, навесом в новые и новые ряды штурмующих.
К возу пробилось трое латников. Один ловко отбил своим тяжёлым копьём-саблей топор. Второй, откинувшись назад, с размаху ударил Вадима. Третий одновременно подсёк парню ноги саблей…
Вадим и сам не знал, как у него это вышло. Подпрыгнув, он пропустил саблю низом — и одновременно поворачиваясь в воздухе — копьё скользнуло у груди, а Сын Грома с грохотом обрушился на шейную пластину, вминая её в тело. Латник грохнулся с коня наземь.
— Так! — неуловимым уколом Вадим ужалил второго латника в глаз — концом меча. Рыжеусый между тем расправился со своим противником сокрушительным ударом топора…
…В одном месте удалось растащить возы, и отряд всадников ворвался внутрь. Они сразу же запутались среди возов, вещей, костров, скота и жердей, в остервенении и страхе рубя всё, что попадалось на пути. Старики калечили косами ноги лошадей, женщины ссаживали хангаров вилами или охотничьими копьями мужей, мальчишки с ножами прыгали на крупы коней… Кипящая на кострах вода, домашняя утварь, камни, цепы, жерди — всё пошло в ход. Падавших растягивали на земле и приканчивали. На латника, по чьим доспехам скользили вилы и косы, свалили старательно сберегаемый в пути мельничный жёрнов, размозживший его, как рака в скорлупе. В пыли катались схватившиеся врукопашную. Там мать, на чьих глазах от удара сабли свалился сын, шла на всадника с копьём, поддевала его и сбрасывала наземь. Там сын, потерявший мать, взмахом цепа раскалывал, как орех, голову хангара. Там старик находил наконец-то место уже не первый год отдыхавшей в ножнах саксе под лопаткой сдёрнутого с седла всадника… Обезумевшие от страха, от атак со всех сторон, хангары старались вырваться обратно, но навстречу уже спешили ополченцы, и топоры поднимались и опускались…
…Атака оставила вокруг лагеря и в нём самом не меньше двух тысяч трупов хангаров. Немало погибло и анласов.
Вражеские трупы кидали в реку, следя, чтобы течение уносило их прочь. Своих складывали в ряд в центре лагеря. Тут же, рядом, женщины оказывали помощь раненым — тем, кому ещё можно было помочь. Рыжеусый сосед Вадима потерял разом и жену, и обоих сыновей — первого достала на возах сабля, второго усач нашёл у своей повозки — он лежал на хангаре, сомкнув руки у того на горле. А у самого под левой лопаткой торчал изогнутый нож…
…Вадим и Ротбирт пробирались среди трупов и раненых к своей повозке. Сцены, которые они наблюдали почти равнодушно, могли бы показаться ужасными даже очень закалённым взрослым людям. Длинные рубленые раны промывали чистой водой и зашивали "через край" льняными нитками, причём сплошь и рядом раненый либо напевал либо как ни в чём не бывало разговаривал с кем-то — даже пострадавшие малыши (по меркам Вадима — дошколята!) боли ничем не выказывали. Атрапаны в белом тенями расхаживали среди раненых, быстро перерзая горло тем, кто уже не мог выжить и лишь мучился. Стрелы вытягивали из живых, как гвозди из доски — и нередко это делал сам же раненый!
Вдвойне страшно было видеть всё это ещё и потому, что большинство убитых и раненых обоего пола были молоды и красивы. Рухнет от бури старое, отжившее своё дерево — кто станет жалеть? Расступится молодой подлесок, выросший вокруг погибшего великана — и, глядишь, целая роща зеленеет на этом месте… Вырвет вихрь молодой крепкий ясень или гибкая стройная ива, не успевшие себя продлить в потомстве — и невольно опустится голова человека: что ж ты, ветер, натворил, будь неладен?!
А атрапаны ходили между костров и возов. Они твёрдо знали — мир за гранью всех примет, всех, кто пал сегодня, и даже мальчишке, для которого первый бой стал и последним, найдётся место в охоте Вайу, в свите Дьяуса… Нет, никто не торопится умирать. Но, если уж пришёл такой черёд — лучше умереть в бою, сражаясь за род, за славу предков, за жизни потомков. Только трус, недостойный удара мечом, цепляется за жизнь любой ценой.
Кое-где уже раздавались песни — там прощались с другом, а там восхваляли сражение; там мать утешала умирающего сына, а там считали перебитых врагов. Едва ли решатся хангары на третью атаку — отстанут, а утром и уйдём, чего…
Один-единственный раз мальчишки задержались. Около большущего воза паренёк лет тринадцати-четырнадцати со свежей повязкой на плече, приговаривая ласково, бинтовал повизгивающую овчарку. Сабля пришлась ей по крестцу, в умных карих глазах стыло страдание. Голову собаки держала на коленях всхлипывающая девочка на пару лет младше брата.
— Лучше будет добить его, — сказал Ротбирт, останавливаясь. — Хребет её перебили.
Мальчишка быстро вскинул загорелое враждебное лицо, смерил взглядом старших парней в помятой броне. Светло-серые глаза его сверкнули, он явно сдержал на языке злые слова и отвернулся.
— Потерпи, хороший мой… немножко ещё потерпи… — зашептал он псу.
— Пойдём, — Вадим потянул друга прочь, глядя на упрямую спину мальчишки. — Собака не твоя, чего в чужие дела лезть?
Ротбирт кивнул. Они отошли до речного берега, где народу была пропасть. По песку зашагали дальше.
— Скольких свалил? — нарушил молчание Ротбирт. Вадим ответил тут же:
— Одного латного, восьмерых простых. Не худо, а?
— Не худо, — согласился Ротбирт, — но у меня двое латников и семеро простых. А стрелами — не считал.
— Тебя на самом деле не Леголас зовут?[5] — пошутил Вадим. И продолжал, не обращая внимания на изулмённый вид друга. — Смотри, небо какое… плохое. Не ваши боги гневаются, случайно?
Ротбирт сразу понял, о чём говорит Вадим. Закат полыхал, как чудовищный кровавый костёр. А странные тучи обрисовали на фоне пожарища силуэт кракена — Чинги-Мэнгу жадно шевелил щупальцами, подбираясь к заходящему солнцу. Но Ротбирт передёрнул плечами:
— За что гневаться богам? А что до этого, — он махнул рукой, — их многолапый подавится Солнцем. Не по силам твари одолеть наших богов — самого Астовидату Расчленителя загнали они в подземелья, и уж солнце-то какому-то слизняку точно не отдадут! Нет, Славянин, — он положил руку на плечо Вадима, звякнул сталью о сталь, — солнцу бежать по небу до последних дней, и даже данвэ ничего не могут с этим поделать, — он сплюнул в песок. — А уж конца времён мы с тобой точно не увидим, даже если проживём сто раз по сто лет!
— А ты бы хотел столько прожить? — Вадим поудобнее перехватил шлем под мышкой. Ротбирт задумался и ответил словно бы нехотя:
— Не знаю… Не худо было бы и посмотреть, как и что там будет. Но, прожив такой срок, можно и разум потерять от увиденного и разлук. Представь — ты живёшь, а те, что рядом, уходят снова и снова… Нет, не хочу! — сказал он, словно рубанул. — Своё прожить с честью — и хватит, а там можно посмотреть и ту сторону, да и проверить, вправду ли так красивы Девы Ветра и так ли широки ворота у дома Дьяуса, как тут поют наши певцы…
— Вон повозка, — указал Вадим. — Чёрт, — сказал он по-русски, — до неё-то не добрались?!
— Да Эрна за наше добро целый отряд этих кривоногих кулаками перебьёт! — засмеялся Ротбирт.
Но Эрне, как оказалось, не выпало случая показать своё геройство — до повозки никто не добрался, зато немая проливала уже горькие слёзы, решив, что её благодетелей убили.
— Ничего себе, — расстроено сказал Вадим. Он терпеть не мог женских слёз, считал их признаком притворства и никогда не утешал ревущих девчонок, но… тут-то совсем другое дело, видно же. Ротбирт тем временем, сдёрнув кольчужную перчатку, погладил девушку по медным волосам, кашлянул, неумело буркнул:
— Ты… ну, мы ведь живы… Ты не плачь, а?
Девушка, улыбаясь сквозь слёзы, закивала. Показала жестом: "Хотите есть?"
— Лучше дай пива, если ещё осталось, — усмехнулся Ротбирт, кажется, сам смущённый своей нежностью.
Пиво ещё осталось. Только теперь мальчишки поняли, до какой степени хотят пить — до головокружения! Фактически с утра ни тот ни другой не притронулся к воде…
— Интересно, а кто сварил первое пиво? — Вадим вытер ладонью губы.
— Дьяус, — предположил Ротбирт, переведя дух. — Правда… — он задумался, — …сколько я песен слышал — нигде об этом не сказано.
Напившись, они стали помогать друг другу стаскивать доспехи. Эрна сбегала к реке за водой, притащила две бадьи. Мальчишки хотели вымыться, а Эрна только головой качала, глядя на них. И русский, и анлас походили на бело-синих леопардов — пёстрые от синяков, ссадин, кровоподтёков…
