«Не всегда то, что оказывается столь желанным и недосягаемым, оправдывает уровень нашего желания и пути, которыми мы идем к поставленной цели».
Диспетчер Юлечка интересуется, есть ли кто близ Московского вокзала, принимаю заказ в удивлении – близ Московского вокзала такси несчитано.
– Особый случай, – объясняет Юлечка, – транзитный пассажир, машина нужна на несколько часов, и хотят гарантий...
Она объясняет, где нужно ожидать транзитного пассажира, и через несколько минут я впускаю в салон крепкую, как белый гриб, светловолосую девушку; она бросает тонкую недокуренную сигарету и тщательно растирает окурок удобным и добротным зимним ботинком ECCO.
– Здравствуйте, – бодро говорит девушка, а я с удивлением отмечаю, что для путешественницы у нее категорически не хватает багажа. Вместительная, но довольно плоская светло-коричневая сумка в форме планшета через плечо, и все.
Она замечает мой взгляд и смеется:
– Да-да, я в Питер ненадолго и налегке. У вас можно курить, простите?
Согласно киваю головой. Она немедленно выуживает из накладного кармана куртки пачку сигарет, нетерпеливо затягивается, улыбается снова:
– Извините, просто я волнуюсь. Так. Надо по порядку. Скажите, пожалуйста, где находятся у вас издательства? Самые крупные. И не самые.
– Издательства? – глупо переспрашиваю я.
– Ну да, или как это принято называть – издательские дома? Не считайте меня идиоткой, пожалуйста!
Девушка приоткрывает окно, стряхивает пушистый пепел.
– Правда. Это выглядит глупо – притащиться в Питер из Москвы, даже не «нагуглив» нужные тебе адреса! Просто вчера так получилось, безумный день...
Мы все еще никуда не едем, девушка блестит голубыми глазами и рассказывает возбужденно о том, как вчера с ней обошлись в крупном столичном издательстве, точнее, с ее рукописью:
– Вручили четыре листа редакционной правки с предложениями поменять не только место и время действия, но и вообще – общую идею! Представляете! Добавить зловещих подробностей, кровавых деталей – да-да, я буквально цитирую! Будто бы это вампирский роман...
– А это не вампирский роман? – спрашиваю я. – Вроде бы сейчас это в книжной моде, вампиры и члены их семей...
– Ну что вы! – Голубоглазая девушка от возмущения даже ломает сигарету, нервно выбрасывает ее в окно, впуская в салон тяжелые мокрые снежинки.
– Ничуть не вампирский, это маленькая повесть о любви, искусстве и большом обмане... Или самообмане.
Она вынимает сигарету еще и закуривает, трет левой рукой высокий лоб, светлые легкие волосы стоят над ее головой серпом луны.
– Ничего, если я в двух словах расскажу? Я же все равно оплачиваю время, да? И мы можем просто постоять здесь пяток лишних минут?
– Конечно. – Я достаю из сумки на заднем сиденье плитку бельгийского шоколада; именно бельгийский шоколад всегда предпочитала Аделаида Семеновна, по ее мнению, отечественные «Вдохновение» или «Балет» подходили только для изготовления глазури. Когда-то бельгийский шоколад ей привозили чуть не контрабандой, а теперь я покупаю в магазине около дома. Сыну во время химиотерапии нельзя шоколад, нельзя вообще никаких продуктов, не обработанных в микроволновой печи, но он просил меня купить для него несколько плиток – положить на тумбочку рядом. «Я нюхаю его, такой домашний запах», – сказал он вчера, улыбался весело, он сам всегда поддерживает меня, мой любимый смелый мальчик. Смогу ли рассказать тебе когда-нибудь о своей вине перед тобой, необъятной, как Мировой океан?
Аделаида Семеновна считала, что рассказывать не стоит. Помню, как она отреагировала на мое признание, запоздавшее на десять лет: «А я знаю, – проговорила она и похлопала меня по руке, – всегда знала. Можно мне еще того самого замечательного печенья?»
Сын одно время очень увлекся изготовлением печенья. Разыскивал рецепты в Интернете, экспериментировал на кухне, был счастлив, растирая яйца с сахаром.
Оказывается, я отвлекаюсь довольно надолго, и транзитная пассажирка смотрит удивленно. Предлагаю ей угоститься шоколадом, отказывается:
– Большое спасибо. Не хочется сейчас. Эта рукопись мне очень важна, поймите! В ней живет реальная девочка, она страдает, она боится, она с трудом и болью трансформирует себя в новую личность. И я не собираюсь переселять ее в Антарктиду или Экваториальную Африку по прихоти редактора! Да вы бы видели этого редактора! Самовлюбленная бесцветная малограмотная мымра! Да я уверена, она даже не посоветовалась ни с кем! Кровавых деталей ей побольше!
Девушка замолкает, вдыхает и выдыхает несколько раз перенасыщенный никотином воздух:
– Простите, пожалуйста. В общем, я решила, что если меня где-нибудь поймут, то только в Питере. Культурные традиции, белые ночи, улицы как театральные декорации и все такое. Иные люди. Поедемте в издательство! Как вы думаете, там работают с девяти утра? С десяти? В любом случае, уже половина одиннадцатого...
Я для начала вспоминаю о Лениздате на Фонтанке, рядом с Большим драматическим театром – туда любила ходить Аделаида Семеновна, и мягко трогаюсь с места, по привычке мысленно прокладываю маршрут.
Голубоглазая девушка забывает в автомобиле один из экземпляров рукописи, она тревожно называется «Сжечь бабочек!», и я прочитываю ее в одну из ночей, дежуря у больничной койки сына.
РУКОПИСЬ, ЗАБЫТАЯ В АВТОМОБИЛЕ
Ким проснулся, по своему обыкновению, поздно. Лениво потянулся, демонстрируя пластику холеного кота. Ночная тусовка благополучно стерлась из его памяти. Осталась только головная боль от тупой, бьющей по мозгам музыки. Накинув шелковый халат на голое тело, он спокойным и ровным шагом прошелся по гостиной. Тонкая и нервная рука потянулась к шампанскому, стоящему на маленьком сервировочном столике изысканной формы. Превосходное французское шампанское за ночь выдохлось, превратившись в кислую тепловатую жидкость.
Сделал несколько больших глотков, пристально разглядывая объемную фотографию собора Парижской Богоматери на противоположной стене, оставшуюся как воспоминание о давнишнем увлечении медиевистикой. Тогда Киму казались верхом совершенства мерзкие горгульи и ранняя готика.
Как давно это было, подумал он и удивленно нахмурил ровные густые брови.
Наконец Ким с наслаждением почувствовал, что алкоголь начинает действовать. В голове немного прояснилось, и даже получилось вспомнить, по какому поводу вчера было так много текилы. По довольно приятному поводу. Вчера он обрел новую любовь.
За окном садовник громко чиркал специальными ножницами, обрезая роскошные кусты роз. Ким не начинал завтрака без свежесрезанного букета на столе, это так, но неужели нельзя как-то потише вот это клац-клац?!
В унисон с назойливыми звуками что-то в его душе оборвалась, и он с тоской преисполнился привычной враждебностью окружающего мира. И только через какое-то время в наступившей тьме болезненным проблеском возникло неясное предчувствие приближающегося счастья.
* * *
«Дорогая мамочка, извини, что редко пишу тебе. Рада бы делать это чаще, но абсолютно нет времени: у нашей хозяйки, Кристины Вовк, готовится новая коллекция, зимний сезон, и мы с девочками заняты с утра до ночи. В редкие свободные минуты я стараюсь сбегать в библиотеку, потому что ты же знаешь свою дочку – хочу быть самой грамотной, самой профессиональной в команде, а для этого мне пока не хватает многого.
Дорогая мамочка, очень огорчило меня твое сообщение о визите к врачу. Напиши, пожалуйста, подробнее, в чем дело, и не вздумай отказываться – в случае необходимости приедешь ко мне, все-таки Москва это тебе не Саратов, и уж здесь-то тебе точно помогут. Не волнуйся!
Ты спрашиваешь, как мои творческие успехи. Мамочка, похвалиться пока нечем. Так устаю, что иногда не имею сил даже разогреть себе сосиски, поедаю их сырыми и чуть не в целлофановой упаковке. Мысленно я, конечно же, уже сочинила тысячи прекрасных туалетов, но вот взяться за карандаш – никак не получается... Алина передает тебе привет, сегодня мы обедали в пиццерии, нас обслуживал очень забавный официант, весь в пирсинге. Только в одной брови у него я насчитала семь разных колечек, Алина, конечно же, не преминула ему высказать свое мнение. Иногда она очень резка, а уж насколько прямолинейна! Целую, твоя Жанна».
Парковка была переполнена, шикарные лимузины стояли на подъездных дорожках за высокой оградой особняка, а новые машины все подъезжали и подъезжали. Все броско называющие себя московским бомондом собрались сегодня на вернисаж модного художника Ивана Кима «Грезы любви».
Авторское отношение к теме любви недвусмысленно иллюстрировала афиша, на которой весьма натурально совокуплялись два хомячка. Рельефно выписанные мордочки наседавшего самца и беспомощно распластанной самки своими злобными оскалами более напоминали тигриные. Возможно, именно за эту неординарность художником восторгались гламурные издания, называя его гениальным творцом и последователем Уорхолла.
