Но певец расслышал замечание и ответил:
— Обязанность барда — быть правдивым, а это не всегда благоразумно.
И он запел. Голос у него был приятный, инструментом он владел мастерски — казалось, петь для него так же естественно, как говорить. Слова без усилий рождались из глубин его существа.
Когда чистые звуки лиры стихли, слушатели взорвались восторженными криками. На пути к выходу мы остановили его.
— Твой отзыв и о первом исполнителе, и о втором оказался верным, — сказала я.
За шатром собрал зевак мужчина, державший в руках деревянную коробочку с ручкой.
— Прекрасное средство от мышей! В доме не останется ни одной мыши!
— Лучше завести дома змею! — крикнули в ответ.
— Да, конечно! Никто не ловит мышей лучше, чем змея. — Мужчина улыбнулся. — Но каково держать ее? Сегодня она здесь, а завтра исчезла. И в тот момент, когда она вам нужна, вы не можете ее найти. А это приспособление никуда не уползет. Оно всегда стоит там, куда вы его поставили. Поднимаете дверцу, кладете приманку — и ловушка захлопывается.
Мужчина продемонстрировал, как работает мышеловка, и достал еще одну коробочку:
— Советую взять сразу две!
Но никто у него ничего не купил, и мужчина пошел дальше.
— И давно ты занимаешься этим делом? — спросил Менелай, когда мы поравнялись с ним.
— С год примерно, — ответил тот. — Раньше у меня была работенка — хуже не бывает.
— Что за работа, если не секрет?
— Относил младенцев в Тайгетские горы.
Если в Спарте признавали, что ребенка нельзя оставить в живых — из-за слабости, болезни или дурного пророчества, — то его относили в горы и оставляли там умирать. Не удивительно, что этот человек сменил работу и занялся изготовлением мышеловок.
— А ты никогда… не пытался спасти кого-нибудь? — спросила я.
— Раза два или три, — ответил он. — Если ребенка приговаривали к смерти только из-за пророчества, а в горах встречались пастухи, согласные позаботиться о малыше. Но такое случается редко.
— А как же рассказы о медведицах и волчицах, которые выкармливают младенцев? — поинтересовалась я: все слышали об этом.
Торговец мышеловками покачал головой.
— Ерунда. Одни россказни. Волчица съест младенца, медведица убьет его лапой.
— А кто сейчас выполняет эту работу?
— Не знаю. Кто-нибудь выполняет. Кто-нибудь всегда найдется.
Мы разошлись в разные стороны. Нам не пришлось долго искать, на чем остановить внимание. Когда мы дошли до спортивного поля, нас заинтересовала группа юношей, которые только что пересекли финишную прямую. Они раскинулись на траве и тяжело дышали. Покрытые потом мускулы блестели на солнце, словно их тела были изваяны из мрамора и отполированы. Их молодость казалась вечной и неизменной, неподвластной времени.
Странно на их фоне выглядел старик, который сидел поблизости и потирал коленку, покачиваясь туда-сюда, чтобы успокоить боль.
— Ох, — бормотал он. — Больно, больно! Проклятые продавцы мазей, шарлатаны, обманщики.
Он наклонился и понюхал коленку:
— Вонять воняет, а не помогает!
Он приподнял глиняный горшочек, стоявший у его ног, и обратился к нам:
— Вы только понюхайте эту гадость!
Менелай потянул носом и кивнул:
— Да, приятель, ты прав! Гадость отменная — не иначе как сгнившие козлиные потроха.
— Вот именно! Они говорят, якобы это жемчужный порошок с маслом нарцисса. В первый день и правда пахло нарциссом, а теперь…
С проклятием он швырнул горшок за плечо, и тот отлетел на удивление далеко.
Потом он посмотрел на молодых спортсменов.
— И я был таким когда-то. Не верите? Правая, метательная, рука у меня до сих пор сильна. Раньше я любого из этих юнцов обогнал бы. Лет двадцать назад, когда царь Агамемнон только-только на свет родился. — Он подумал, а потом поправился: — Нет, лет тридцать назад.
— Вот это будет точнее. Моему брату Агамемнону давно уже не двадцать. Даже мне далеко не двадцать.
— Менелай! Прости, я не узнал тебя!
Старик склонил голову.
— Ты говоришь, что был знаменитым спортсменом тридцать лет назад. В каких соревнованиях ты участвовал? С кем состязался? — спросил Менелай.
— Я участвовал во многих соревнованиях и в Спарте, и в Аргосе. Дважды побеждал самого Каллипа из Афин. Поклонники пронесли меня на своих плечах через весь город!
Его голос наполнился гордостью и потеплел, когда он предался воспоминаниям о былых временах и былых победах.
— Я и борьбой занимался. Выиграл несколько встреч. Вот и отметины на память.
Он приподнял пряди седых волос и показал шрамы на ушах.
— Все-таки в беге я был лучше.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Эвделий.
— Эвделий, Спарта гордится своим сыном, — сказал Менелай.
— Все было — и прошло.
Эвделий снова смотрел на спортсменов. Они поднялись на ноги, выпили воды для освежения сил и понесли победителя на плечах. Венок из полевых цветов на его голове съехал набок.
— Не потеряй венок, — прошептал Эвделий. — Мальчик мой, не потеряй венок.
Мы весь день бродили среди народа, но с наступлением темноты толпа стала редеть, и немногие остались, чтобы еще поесть мяса у костров и послушать в шатре бардов, которые, казалось, не ведали усталости. Ремесленники, продавцы мышеловок, предсказатели судьбы, спортсмены разошлись. Когда взошла луна, во дворец отправился и царь со свитой. Нас сопровождал новый отряд воинов. Вечерняя прогулка была приятной: дорогу в гору освещали факельщики, дул свежий ветерок.
Мы с родителями не сразу разошлись по разным концам дворца.
Отец обратился к Менелаю:
— Вот ты и познакомился со своим народом. Себя показал и людей посмотрел. Доволен ли ты увиденным?
— Да, конечно, — ответил Менелай, но его ответ прозвучал до странности равнодушно.
— А я-то уж как довольна! Наконец увидела спартанцев лицом к лицу! — радостно воскликнула я.
— Милая моя Лебедушка, — сказала мать. — Теперь ты можешь летать, где захочешь.
Мы с Менелаем прошли на свою половину. Светильники уже горели, на блюдах лежали душистые травы, и воздух благоухал. Я была счастлива и возбуждена после прожитого дня. Это возбуждение подхватит меня и, как спортсмены — победителя, перенесет на своих плечах навстречу желанию. Впечатления дня, разделенные с Менелаем, сблизили меня с ним; сейчас он крепко обнимет меня, и его страсть растопит мою холодность.
Ничего подобного не произошло. Ледяная луна и ее бесстрастная богиня смотрели в окно, и под их взглядами я снова окоченела.
XVI
Так началась моя новая жизнь — или так она закончилась? Я долго стремилась к свободе и в тот счастливый день на берегу Еврота была уверена, что наступило время моей свободы. Но Менелай открыл передо мной дверцу одной клетки только для того, чтобы пересадить в другую. Мне все время вспоминалась мышеловка, как мгновенно она захлопывалась. Менелай, который сначала показался мне таким прямым и открытым, обернулся молчаливым и замкнутым и держал свои мысли на замке. Если он и говорил, то о пустяках. Он был любезен, но без теплоты и доверительности. Я мечтала о друге — а получила спутника, надежного и невозмутимого. Друг является твоим спутником, но спутник далеко не всегда является другом, как узнала я на собственном опыте.
Артемида, холодная богиня-девственница, которая управляет луной, глядя на нас в ту ночь, после праздника на берегу Еврота, наверное, пожалела нас. Ей удалось убедить благую Деметру, которая споспешествует плодовитости дома Тиндарея, оказать нам милость, несмотря на безразличие Афродиты. Ведь для чадородия не требуется страсти, и способность к деторождению не влечет за собой желания, хотя часто они сопровождают друг друга.
Итак, через три месяца после свадьбы я понесла.
Слишком молодой для материнства меня не считали: к моменту рождения ребенка мне исполнится шестнадцать лет. Столько же было матери, когда он родила Клитемнестру, Клитемнестре — когда она родила Ифигению. Я и сама не думала, что мне рано рожать. Я воспринимала предстоящее материнство как совершенно естественное. Оно не требует мудрости, довольно любви и сил. По крайней мере, так я полагала — вместе со всеми.
После этого дверца моей клетки захлопнулась окончательно. Менелай относился ко мне, как к хрупкой птичке, которой опасен любой ветерок. Он запретил мне гулять одной по склонам Тайгетских гор, бегать, состязаться в ловкости с Кастором и Полидевком, которые были не прочь вовлечь меня в свои забавы, если выпивали не очень разбавленного вина. Менелай потребовал немедленно это прекратить. Мне необходимы тишина и покой. И только нежность в голосе и улыбка выдавали его радость.
Мать волновалась, словно появление очередного внука — событие пугающее и невероятное. Порой она становилась серьезной, рассказывала мне о трудностях родов и выращивания младенца. А то вдруг делалась смешливой и легкомысленной. «А Зевс-то скоро станет дедушкой», — однажды шепнула она мне, прижала ладонь к губам и рассмеялась. Я тоже.
