Изабо с опаской глянула на мутное стекло, за которым угадывалась какая-то тёмная жидкость, и невольно вжалась в кресло поглубже. Принимать незнакомые снадобья было всегда опасно, а в её положении – опасно вдвойне.
– Вы, как будто знали, что я расстроюсь, – пробормотала она в замешательстве.
– Я взяла с собой всё, что могло понадобиться для лечения, если бы мой лекарь счел недомогание вашего величества серьёзным, – ответила герцогиня. – Не бойтесь. Чтобы вас успокоить, я могу первой его принять.
Мадам Иоланда быстро отвязала полотняную обмотку с горлышка и уже подносила сосудик к губам, когда королева её остановила.
– Неужели вы думаете, что я унижусь до недоверия, – спросила она с той долей высокомерия, которую герцогине и хотелось услышать. – Оставьте ваше снадобье, я приму его за обедом.
– Его надо принимать до еды, мадам.
– Хорошо. Подайте мне тот серебряный кубок.
«Всё-таки не доверяет – хочет посмотреть, не потемнеет ли серебро, – подумала мадам Иоланда. – Да и чёрт с ней, лишь бы выпила!»
Она наполнила кубок вином, затем поставила его и снадобье на чеканное турецкое блюдо и почтительно поднесла всё это Изабо.
Королева, с напускным безразличием понаблюдала, как герцогиня доливает ей в вино темноватое зелье, потом выпила, всем своим видом демонстрируя полное доверие, и, пока остатки зелья убирались обратно в шкатулку, с удивлением обнаружила, что покой и тепло на самом деле разливаются по её телу.
– Мне ещё побыть с вами, мадам, или вы предпочтете немного поспать? – поинтересовалась мадам Иоланда.
– Пожалуй, идите, – расслабленно произнесла королева. Глаза её действительно вдруг стали слипаться. – Один ваш визит, безо всяких снадобий, уже принёс мне душевный покой. Но всё вместе – совершенно успокоило… Я как раз подумаю об этом… дю Шастель.
Герцогиня низко поклонилась и проследовала к дверям, сверкнув на прощанье сапфировым ожерельем.
В небольшой приёмной, перед дверью в королевские покои, тут же подскочили со своих мест мадам де Монфор и сутулый лекарь герцогини Анжуйской.
– Ну, что? – обратилась герцогиня, прежде всего, к лекарю.
– Уверен – со дня на день должно начаться.
Герцогиня повернулась к фрейлине.
– Повитуха уже здесь?
– Да, ваша светлость.
– Держите её наготове, мне кажется, что начнется уже сегодня.
Потом она достала из подшитого к накидке кармана увесистый кошель и протянула его мадам де Монфор.
– Этим расплатитесь с повитухой, как сочтёте нужным. И немедленно сообщите моему человеку, если родится девочка.
– Хорошо.
– И, вот ещё что, – герцогиня придвинулась к старшей фрейлине поближе, чтобы лекарю не было слышно её слов. – Эта женщина.., де Вутон. Скажите ей, что датой рождения ребёнка.., девочки, должен стать день рождения Христова. Это очень важно, и я обязательно проверю…
– Скажу, ваша светлость.
– И пусть не привязывается к ней, как к родной – мне в этом деле лишних страстей не надо.
– Я передам, ваша светлость.
– Теперь ступайте к королеве и будьте с ней предельно любезны.
Мадам де Монфор присела в низком поклоне, а когда твёрдые шаги герцогини зазвучали, затихая, уже в коридоре, спрятала в шкафчике за портьерой кошель и, запахнув плотнее меха, в которые куталась, поспешила к своей госпоже.
Вечером у королевы начались схватки, а ночью случились роды, которых она совсем не помнила из-за сильной боли и частых обмороков.
Утром, как и предсказывала повитуха, королеву охватила горячка, и больная, хватаясь ослабевшими руками за меха мадам де Монфор, требовала позвать только лекаря герцогини Анжуйской. За ним немедленно послали, но гонец подоспел слишком поздно – весь двор герцогини, ранним утром, отправился в Анжер, а сама она, в сопровождении лишь нескольких дворян, поехала в Боте-сюр-Мари, по слухам, вроде бы, проститься с Валентиной Орлеанской, так как вдова убитого герцога намеревалась оставить Францию и вернуться в Милан, к отцу.
– Господи, зачем ей эта дура?! – простонала Изабо, хватаясь за голову. – Кто мне теперь поможет? Надавала советов и уехала! А король вот-вот вернётся…
– О, мадам, посмотрите! – воскликнула вдруг мадам де Монфор, которая все это время, прибиралась в покоях, зорко высматривая ненужные следы ночных родов. – Кажется, её светлость кое-что забыла вчера!
Она поднесла к постели, уже знакомый Изабо серебряный ларец.
– Прикажете отправить в Анжер?
– Нет!!!
Королева всем телом потянулась к шкатулке, но, понимая, что такую тяжесть ей не удержать, лишь похлопала слабой рукой по постели возле себя.
– Это подарок от её светлости… Я просто забыла… Откройте, там должно быть то, что нужно…
Мадам де Монфор поставила ларец рядом с королевой, подняла крышку и, рассмотрев пузырьки и флаконы, всплеснула руками:
– О, Боже, ваше величество! Здесь лекарства! Мне знакомы некоторые названия! Вот этот, например…
– Да, я знаю, – нетерпеливо перебила Изабо, наощупь перебирая рукой горлышки пузырьков. – Где-то здесь был такой флакон.., замотанный полотном…
– Такого нет, мадам, – покачала головой мадам де Монфор. – Все флаконы с золотыми пробками. Очень изысканно и щедро… Если позволите, я сейчас же составлю для вас лекарство.
Королева откинулась на подушки.
– Мне всё равно уже, – пробормотала она, прижимая ладонь ко лбу. – Сделайте хоть что-нибудь, лишь бы прекратить эти мучения.
– Слушаюсь, мадам.
Фрейлина подхватила шкатулку со снадобьями и скрылась за портьерой. Там она достала из-за корсажа мелко сложенный листок, который получила вчера от лекаря герцогини Анжуйской, и, без конца с ним сверяясь, составила питье для своей королевы.
Изабо, видимо, стало совсем худо. Питьё она выпила безропотно и безучастно, потом закрыла глаза и признаки жизни подавала только прерывистым дыханием. Но мадам де Монфор, присевшая рядом, зорко следила за малейшими изменениями в состоянии королевы. Указания, которые она получила от герцогини, были предельно ясными: любой ценой поставить на ноги до возвращения короля! Поэтому, едва дыхание больной сделалось более ровным, а лицо покрылось испариной, фрейлина удовлетворенно кивнула, составила еще одно питьё, сверяясь с заветной бумажкой, и снова подсела к постели, предварительно бросив бумажку в камин.
К вечеру состояние её величества заметно улучшилось Она с аппетитом поужинала, чего не делала уже давно, потом долго и придирчиво, поворачиваясь всеми возможными ракурсами, рассматривала себя в зеркале и, прежде чем снова заснуть, велела прислать на свою половину с дюжину швей, чтобы опустили талию на всех платьях.
Заботливая мадам де Монфор спросила, не следует ли ей собрать весь двор королевы к её утреннему туалету, и, получив утвердительный ответ, попросила дозволения покинуть, наконец, королевскую спальню.
– Ступайте – расслабленно махнула рукой Изабо.
В её засыпающем сознании мелькнула короткая мыслишка о ребёнке, рожденном ночью, но её тут же вытеснила более важная забота о том, какие драгоценности приличней всего надеть завтра. Да и платье.., ах, только бы было готово! А ребёнок… Что ребенок? Не было никакой беременности! И всей прошлой жизни с Луи тоже не было… Не было, не было, не было… И, как, кстати, имя того дворянина? Дю Шастель? Да… Не забыть бы…
Примерно в то же самое время сам мессир дю Шастель, проводив госпожу де Вутон и новорожденную девочку до границ Лотарингии, скакал в Анжер, куда вот-вот из Боте-сюр-Мари должна была вернуться мадам Иоланда. От Валентины Орлеанской она добилась всего чего хотела без особого труда, и уже через месяц с небольшим маленький Жан Бастард должен будет перейти под опеку герцога Анжуйского.
– Драгоценная моя, зачем он нам? – поинтересовался герцог, когда его, без особенных затей, поставили перед свершившимся фактом.
– Акт милосердия, не более, – ответила герцогиня, целуя супруга.
Но двумя днями позже, когда вернулся из Парижа граф Арманьякский с рассказом о примирении королевской четы и с поразительной новостью о назначении Танги дю Шастель управляющим двора в Пуатье, мадам Иоланда, поздравляя последнего, обронила загадочную фразу:
– Итак, создавайте двор, мессир. А ближний круг для нового короля я подготовлю…
Часть вторая. Жанна
Домреми
(начало лета 1412 г.)Девочка стояла прислонившись щекой к дереву, крепко зажмурившись, и, как будто прислушивалась к тому, что творилось под корой. По её ладошкам ползали муравьи, прямо над головой, блестя любопытным глазом, присвистывала какая-то птаха, но девочка ни на что не обращала внимания, полностью поглощенная своим занятием. Она только слегка шевелила пальчиками, подгоняя щекотливых муравьев, однако глаз не открывала, поэтому человек, идущий по тропинке, смог подойти совсем близко. А потом, бесшумно ступая, встать по другую сторону дерева, откуда тихо и ласково, чтобы не испугать, поинтересовался:
