Вот теперь глаза Изабо сверкнули любопытством.
– Говорите, – велела она, пожалуй, слишком горячо и поспешно. Но тут же, словно желая загладить эту слишком явную заинтересованность, добавила:
– Я, разумеется, не собираюсь ввязываться ни в какие заговоры, но вы ведь ничего такого мне и не предложите. А добрый совет и в благополучные времена не повредит.
«Ещё бы, – усмехнулась про себя мадам Иоланда, – только в лучшие времена ты их не слушала. Да и теперь, вряд ли послушаешь, но кое-чего я от тебя непременно добьюсь!».
– Мадам, – начала она, снова откидываясь на спинку стула, – несколько лет назад, на одном из турниров, мой супруг имел неосторожность повредить доспехи на рыцаре, несомненно, благородном, исполненным всяческих достоинств, и с тех пор считает себя, в известном смысле, обязанным. Не так давно стало известно, что этот рыцарь оказался в крайне бедственном положении после убийства своего господина – герцога Орлеанского – так что представился удобный случай обязанность эту исполнить. И супруг мой, ни одной минуты не колеблясь, предложил бы этому господину место при своём дворе, но я сказала ему: «Подумай о королеве. Мессир дю Шастель как раз из таких рыцарей, которых теперь очень не хватает при дворе королевском. И, может быть, нам следует найти для его достоинств лучшее применение?..»
– Как вы сказали, его имя? – перебила королева.
В её памяти, сквозь туман привычного эгоизма, хоть и с трудом, но возник всё же образ высокого, довольно приятного, мужчины, который ударом кулака спас её когда-то от верного удушения обезумевшим супругом.
– Дю Шастель, – подсказала герцогиня. – Вы должны его помнить.
– Да, да.., – напрягла остатки памяти Изабо, – Гийом, кажется?
– Нет. – Мадам Иоланда ласково улыбнулась, – к великому сожалению, Гийом дю Шастель погиб в стычке с англичанами где-то на побережье в районе Дюнкерка. Я говорю о его брате, мессире Танги, который последние годы служил камергером при герцоге Орлеанском.
– А-а, этот…
Изабо потёрла пальцами висок. Образ Гийома дю Шастель вызвал неприятные воспоминания, а его брата она не помнила совсем. К тому же, непонятно было, какое отношение они могли иметь к её сегодняшним бедам?
«И после этого ты ждёшь к себе почтения, – думала в это же время мадам Иоланда. – Не знать людей своего любовника, которые единственные сегодня, кто мог бы стать на твою защиту и снова наделить властью. Впрочем, мне это только на руку, и, слава Господу, что ты так глупа…»
– Я вспомнила, о ком вы говорите, – вяло кивнула королева. – Полагаю, ваш добрый совет сведётся теперь к тому, чтобы устроить при моём дворе этого человека?
– Не только…
Герцогиня опустила голову, скрывая растущее раздражение и встала. Словно человек, еле справляющийся с волнением, заходила по комнате и заговорила, постукивая друг о друга стиснутыми руками.
– Ваше величество.., боюсь, что вы можете понять меня не совсем правильно… Речь не идёт о каком-либо заговоре, или другом действии, способном отдалить вас от короля ещё больше. Напротив, я хочу предложить то, что вновь сделает вас добрыми супругами в глазах всего света… Невинный и ничтожный, на первый взгляд, шаг, которым вы ступите на ту дорогу, что вернёт в эти покои короля, а нам, вашим подданным, позволит снова любоваться прежней блистательной королевой…
Мадам Иоланда на миг замерла прямо напротив кресла Изабо, словно охваченная приятным воспоминанием. От резкого движения полы её накидки разошлись, и королева чуть не взвыла от отчаяния, увидев роскошный наряд герцогини. Обычно не позволяющая себе чрезмерной роскоши, мадам сегодня надела затканное золотом тёмно-синее платье с лифом, обшитым серебристым жемчугом, над которым, прикрывая довольно бледную грудь, сверкало сапфировое ожерелье дивной по тонкости работы. А хуже всего было то, что талия на платье оказалась ниже, чем предписывала мода, отчего вся фигура мадам Иоланды выглядела тоньше и стройнее, тогда как сама Изабо вынуждена была задирать талию на своих платьях всё выше и выше, обременяя её, к тому же, обширными складками.
– Разве такими должны быть покои королевы Франции? – продолжала, между тем, герцогиня, окидывая взглядом пустую комнату – Разве были вы когда-нибудь так бледны, как сегодня?! Нет! Любой, кто видел вас в былые дни, помнит веселую красавицу со сверкающим взглядом, всегда окруженную поклонниками, с улыбкой, способной очаровать даже турка, и сердцем, полным великодушия! Начните с последнего, мадам, если болезнь не позволит вам сразу стать прежней во всем. Пусть вернувшийся с охоты король найдет вас не страдающей от одиночества и унижения, а полной жизни, заботливой, великодушной супругой…
Герцогиня сделала ещё круг по комнате, совершенно гипнотизируя Изабо сверканием своего наряда, и снова остановилась, теперь уже с мечтательным выражением на лице.
– Вообразите, мадам, как будет он поражен, если вы заговорите с ним, к примеру, о вашем маленьком Шарле…
При упоминании нелюбимого сына королева недовольно сморщилась.
– Тем вернее он изумится! – тут же отреагировала герцогиня. – Поверьте, приятно изумить мужчину – уже половина дела! А чтобы изумление действительно стало приятным, проявите искреннюю материнскую заботу… Мальчик, кажется, живёт в Пуатье и имеет собственный двор, не так ли?
Загипнотизированная королева кивнула.
– Вот и предложите королю назначить управляющим двора вашего сына мессира Танги дю Шастель. Таким образом, из одного доброго дела вы получите сразу несколько неоспоримых выгод. Во-первых, растроганный король, которого вы несомненно этим расположите к себе; во-вторых, преданный господин дю Шастель, который один стоит больше чем свора ваших нынешних придворных, и который будет блюсти ваши интересы в Пуатье, как свои собственные; в-третьих – сторонники Орлеанского дома, которые обязательно отметят, что вы не забываете слуг убитого герцога и сплотятся вокруг вашего величества быстрее и охотней, чем по зову графа д'Арманьяк. И, я уже не говорю о том, какой удар вы нанесёте придворным сплетникам, выдумавшим нелепую историю о том, что маленький Шарль вам в тягость… А потом, не давая никому опомниться, продолжайте вести себя так, словно ничего плохого с вами не происходило. Верните румянец на это дивное лицо, достаньте наряды, забыть которые невозможно, закажите новые… Желаете, я пришлю вам своего ювелира? Веселитесь, кажитесь беззаботной, когда его величество здоров, и предельно заботливой, когда он болен, и вы сами удивитесь, как скоро наступит день, когда мечта об уединении станет вашей единственной мечтой, и без совета с вами король не возьмется назначить на службу, не то что собственного камердинера, но даже коннетабля…
Герцогиня остановилась перевести дух и, с удовлетворением отметила, что королева задумалась. «Главное, не дать ей думать слишком долго», – сказала она себе, полагая, что Изабо размышляет над её словами. Но перед глазами Божьей помазанницы, ещё недавно исторгавшими потоки слёз, плыли в этот момент упоительные картины таинственных балов, наполненных мерцанием свечей и бросаемых из темноты пылких взглядов, любовных утех и перешептываний под звуки лютни… Ах, неужели все это возможно вернуть всего лишь назначив на должность какого-то там рыцаря?
– Вы молчите, мадам? – вкрадчиво спросила мадам Иоланда. – Моё предложение кажется вам глупым и неисполнимым?
– Нет, что вы, – встрепенулась Изабо, еле вырываясь из приятных грёз. – Я и сама все время о чем-то таком думала, просто не могла найти достойного повода… Этот ваш дю Шастель подвернулся очень кстати…
Она хотела встать, но вспомнив про треклятую талию, задранную чуть не по подмышки, передумала и только поёрзала в кресле, ставшем вдруг ужасно неудобным. Ребенок в животе тоже завозился, а потом толкнулся так, что королева охнула.
– Что с вами, ваше величество?! – кинулась к ней герцогиня.
– Ничего, ничего, – простонала Изабо, – это моё… недомогание. Так бывает.., от сильной головной боли…
– О да, я знаю.
Герцогиня, с тревогой вполне искренней, понаблюдала, как разглаживается, сведённое болью, лицо королевы, как проясняется её взгляд, потом, взяла в руки оставленную пажом шкатулку, достала из неё небольшой сосудик мутного стекла с горлышком, обвязанным чистым полотном, и снова подошла к креслу.
– Вы совершенно расстроены, мадам, – произнесла она участливо. – Простите. Мне не следовало так вас утомлять.
– Нет… Ничего. Я вам даже признательна.
– О, – герцогиня недоверчиво покачала головой. – Это говорит одно только королевское великодушие. Но, чтобы загладить свою вину, я хотела бы предложить вам чудодейственное средство. – С этими словами она протянула королеве стеклянный сосудик. – Это снадобье совершенно безобидное, однако побуждает все жизненные соки разносить по телу тепло и покой. Секрет приготовления мне рассказал монах-францисканец ещё в Арагоне, и с тех пор я пользуюсь им так же часто, как молитвенником.
